Сергей Полозков - Приватизация по Чубайсу. Ваучерная афера. Расстрел парламента Страница 4

То есть, по существу настоящей «свободы слова» не было и в помине. Тем, кто пытался, хотя бы как то возразить, сразу же затыкали рот и устраивали настоящую травлю, вспомним хотя бы историю с Ниной Андреевой, когда на публикацию ее статьи «Не могу поступиться принципами» в питерской газете дал разрешение Лигачев.

И, что греха таить, я по наивности вместе с «прогрессивной общественностью» очень переживал тогда, после этой публикации, что снова задули старые ветры, не понимая, что все цензурные ограничения того времени были направлены не против прорабов перестройки, а против тех, кто, сохраняя здоровый консерватизм, пытался предостеречь от опрометчивых шагов.

Кто знает, если бы была организована настоящая дискуссия по поводу дальнейшего развития страны, в которой с холодной головой были бы просчитаны все за и против по поводу путей перехода к рынку, может быть, и не было бы той катастрофы, которая обрушилась на страну в, как сейчас принято говорить, «лихие 90-е». Однако именно этого и не произошло, потому что высшее руководство страны взяло четкий курс на демонтаж всей советской системы.

Мне кажется, что главной движущей силой такого решения было интуитивное понимание управленческим классом того факта, что советская элита, по сравнению с высшими кругами западного общества, находилась в гораздо менее выгодном положении.

В материальном плане все тогдашние привилегии партноменклатуры, которыми мы возмущались, не шли ни в какое сравнение с тем, что имеет высший класс на Западе.

Советские руководители могли лишь мечтать о виллах, замках и крупных счетах в банках, о передаче по наследству многомиллионных состояний любимым отпрыскам и так далее. Что они тогда могли?

Только пристроить своих детей-балбесов куда-нибудь по «посольскому делу», да и то, по сложившимся суровым правилам их отпрыски должны были отдыхать не на пляжах Ниццы, Канарских островов или на Бали, а в унылых блоках спецсанаториев Крымского побережья. А ответственность? За практически «нищенское» по сравнению с западными коллегами существование директор крупного предприятия должен был отвечать и за план, и бороться с пьянством, и думать об улучшении жилищных условий работяг, и посылать людей в подшефный колхоз и прочая, прочая, прочая.

А первый секретарь горкома в придачу к плану, отвечал еще и за воспитание молодежи, снижение показателей преступности, рост благосостояния граждан и все это за блага в 2–3 раза выше, чем у рядового гражданина, а не в 20–30, как это принято в «свободных» странах. Вот это желание скинуть груз ответственности и оттянуться и привело в конечном итоге к катастрофе 90-х, так как лишь единицы из правящего номенклатурного класса не поддались соблазну…

Партия — дай, порулить!

Вопрос Армянскому Радио: «Почему в СССР сложилась однопартийная система?»

Ответ: «Потому что, народ давно понял, что больше одной партии ему не прокормить».

Впрочем, в начале перестройки преобразования шли под достаточно невинным лозунгом: «больше социализма», причем хорошего. Логика была простая: до этого у нас был социализм ближе к казарменному типу, давайте теперь строить «социализм с человеческим лицом». Справедливо отмечалось, что повсюду наблюдается снижение фондоотдачи, которое, кстати, являлось всемирным процессом, и для его преодоления нужно ускорение научно-технического прогресса. И это было совершенно правильно.

Составлялись программы, проводились попытки подтянуть друг к другу науку и производство. Помню, как у нас в Горьком создавали филиал института машиностроения Академии наук, возникли идеи временных научных коллективов и т. д.

Но все это требовало и терпения, и времени, и сил. Ясно было, что изменение приоритетов в капитальных вложениях, усиление финансирования передовых технологий могло реально сказаться лишь через несколько лет. А всем хотелось быстрее и чтобы все делалось само собой, как там у них, при помощи «рыночных механизмов и демократии». Тогда и была затеяна политическая реформа. Мимоходом хочу заметить, что нечто подобное предлагается либеральной оппозицией и сейчас. В конце 80-х хотели перейти от однопартийной системы к многопартийной, сейчас хотят от президентской республики перейти к парламентской.

А суть все та же: вместо тяжелой реальной работы по вдумчивому и осторожному преобразованию общества, по существу, был выбран способ решения, который демонстрировали нам в известной басне Крылова «Квартет» осел, козел, мартышка и косолапый мишка, пересаживаясь от инструменту к инструменту. Ведь это гораздо легче, чем учиться игре на этих инструментах. И внешне смотрится гораздо эффектнее.

Справедливости ради стоит отметить, что во всеобщем хоре, с восторгом, поддерживающим политический плюрализм, уже и тогда звучали изредка трезвые голоса, причем не со стороны «партноменклатуры», а со стороны научной общественности. Помню, например, Андраник Мигранян, известный ныне политолог, опубликовал, кажется в Литературной газете, статью, в который резонно заявил, что реформы должна проводить авторитарная власть, что коней на переправе не меняют.

Например, если нужно изменить курс самолета, то штурман должен с особой тщательностью выверить новый маршрут, учитывая все тонкости нового пути, а командир корабля должен принять решение и дать соответствующие команды. Только безумный может предложить в этой усложненной ситуации начать принимать решения путем голосования. Согласитесь, мысль резонная.

Но, куда там, это задним умом все крепки, а тогда его никто не услышал, на повестке дня стоял лозунг: Партия — дай порулить! И, конечно же, мне 30 летнему молодому человеку, такие сладкие слова, как «плюрализм», многопартийность, свободные альтернативные выборы, как и большинству наших граждан, вскружили голову.

Почему я этим занялся

Горбатого могила исправит.

Когда меня в 1990 году избрали народным депутатом РСФСР, никто из моих старых знакомых этому не удивился, хотя никаких постов в иерархии власти периода так называемого «застоя» я не занимал, включая и работу в комсомоле.

Видимо дело было связано с тем, что все знали о моем особом интересе к общественным дисциплинам и большой любви к дискуссиям на эти темы.

Этот интерес возник еще в школе, наверное, во многом благодаря замечательному учителю истории Пьянковой Валерии Васильевне. Она не вдалбливала нам догмы, а учила мыслить на своих уроках.

Поэтому, много позже, учась в университете, я частенько высказывал радикальные мнения, в корне расходившиеся с официозом, но основанные на марксистском учении. Ну, например, в студенческие годы я носился с идеями о том, что у нас в стране произошло сращивание торговой мафии с номенклатурой. При этом я объяснял привилегированное положение торгашей и власть имущих их особым отношением к возможностям распоряжения социалистической собственностью[6], пытаясь творчески развить учение Маркса о классах, которое как раз и понимало под классовыми различиями разное отношение к объектам собственности.

Скучные для многих занятия по истории партии и философии в то время обязательные для всех лиц, получающих высшее образование, для меня таковыми не были, так как я привык, что в школе уроки истории проходили очень интересно.

Например, когда мне поручили подготовить реферат по поводу национально-освободительных движений в Африке, у нас в связи с моим выступлением на семинаре по истории партии завязалась дискуссия, хотя обычно на таких мероприятиях царила сонная тишина.

Кстати, именно тогда я узнал о том, что в любой африканской стране вне зависимости от ее местонахождения существуют представители единого «племени Бенц». Так прогрессивные африканские журналисты презрительно называли продажных представителей родоплеменной знати, бессовестно продающих национальные интересы своих стран в обмен на роскошные автомобили Мерседес Бенц.

Разве мог я тогда представить себе, что такое же племя через 20 лет расплодится и в нашей великой стране в огромных количествах?!

Ну, а нетерпимость ко всяческим безобразиям общественной жизни у меня видимо передалась по наследству. Моя мама, когда в 1963 году подняли цены на основные продукты питания, в знак протеста сняла портрет Н. С. Хрущева из кабинета на работе и ее хотели исключить из комсомола, но потом дело замяли. Да и Никита Сергеевич вскоре оказался «волюнтаристом».

Еще со школы у меня имелась тяга к изменению и совершенствованию существующих порядков. На одном из комсомольских собраний мы постановили обратиться к властям с просьбой принимать от школ макулатуру за книги[7], так же как и от граждан хотя бы в школьную библиотеку, чем немало озадачили «феодала» — так звали за глаза учителя истории, школьного парторга, который пообещал походатайствовать. Мы его очень уважали за то, что он прошел всю войну и, по слухам, вся спина у него была в шрамах от пуль. Скандальная история случилась у меня с поездкой в школьный трудовой лагерь после 9-го класса. После 8-го мы с удовольствием съездили в деревню Быковку и неплохо там отдохнули и поработали, но на следующий год случилось так, что все мои друзья разъезжались по спортлагерям, и я без них ехать не захотел. Директор школы на организационном собрании начал доказывать, что есть некий приказ, в соответствии с которым все не спортсмены должны ехать. В ответ на это я бурно выступил в защиту трудовых прав несовершеннолетних, был вызван в кабинет к директору, и имел с ним серьезный разговор. Дело кончилось тем, что я потребовал дать мне тот самый документ, на который наш «шеф» (такая у директора была незамысловатая кличка) ссылался. Конечно же я его не получил, так как такого не существовало в природе, и покинул кабинет победителем.