Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие: Письма. Рабочие дневники. 1942-1962 г.г. Страница 4

[На вопрос об отсутствии у него нескладностей в эфире] —…Ну а если продолжить тему лингвистики, лексических средств, то, безусловно, наличествует и «что-то еще». Наша школьная учительница Александра Ивановна Стругацкая (мать писателей-фантастов) очень горячо наставляла нас, семиклассников, например, так: «Никогда не говорите „с какого ты года!“ Надо — какого года рождения!» Спасибо школьным учителям. Спасибо книгам.

Вероятно, все-таки наследственность. Которой Александра Ивановна изрядно поделилась со своими сыновьями.

Довоенные годы

Довоенное детство Стругацких. Аркадию его досталось больше — ему было без малого шестнадцать, когда началась Великая Отечественная. Борису — только исполнилось восемь.

Разница в восемь лет в зрелом возрасте практически не заметна, в детстве же — это огромная пропасть. Но младший в семье всегда тянется к старшему, раньше, чем его сверстники, взрослеет, раньше начинает интересоваться тем, чем интересуется его старший брат и его друзья. Ходит за своим братом «хвостиком», надоедает ему, но… куда ж от него денешься? У кого был в детстве брат — тот поймет.

Помните из ПОДИН? «Стоило человеку забраться в стол к старшему брату-студенту (совершенно случайно, ничего дурного не имея в виду), как там оказывалась наводящая изумление японская электронная машинка, которая тут же незамедлительно выскакивала из рук и с треском падала на пол». Японских электронных машинок тогда не было, но что-то похожее случалось в детстве БНа наверняка.

Детей у наших родителей было двое. Аркадий, старший, родился в 1925 году в Батуми. Борис, младший, в 1933, в Ленинграде. Аркадий был с детства талантлив, любознателен, много читал, увлекался астрономией, сам мастерил телескопы, наблюдал переменные звезды, пытался писать фантастику, издавал с друзьями рукописный журнал — и во все свои занятия неукоснительно вовлекал младшего своего братишку (домашние клички — Рыжий, Барбос и Бобкинс). Таким образом младший с младых ногтей своих приучился читать, наблюдать и сочинять.

Насколько глубоко сходство юного Матвея [БМС] с мальчиком Мотлом?

Тсу. Россия

Я думаю — чисто внешнее. Хотя талантливые дети «этой нации» все, больше или меньше, похожи на мальчика Мотла — очень точный собирательный образ. Меня самого, маленького, в семье частенько так называли. Имея в виду, впрочем, не столько талантливость, сколько другие характерные признаки.

Впервые я, мальчик домашний и в значительной степени мамочкин сынок, встретился с еврейским вопросом, оказавшись учеником первого класса ленинградской школы.

Совершенно не помню, от кого именно, но от кого-то из моих новых знакомых я впервые услышал тогда слово «жид». Надо сказать, что школа научила меня многим новым словам (например, «б…», «е…», «п…»), и слово «жид» не особенно выделялось среди них: все это были слова гадкие, тайные и обозначающие нечто дурное. Если бы тогда кто-нибудь спросил меня, кто это такой — жид, я без запинки ответил бы, что это такой очень нехороший человек.

Крайняя наивность и плохая осведомленность моя сыграли со мною однажды дурную, помнится, шутку. Как-то вечером (было это, скорее всего, зимой 1940/41 года) я, будучи мальчиком семи лет и по обыкновению изнемогая от скуки, просился в комнату моего старшего брата, девятиклассника, где всегда и все было необыкновенно и интересно. Толи старший брат мой, девятиклассник, был занят, то ли настроение у него было несоответствующее, но он меня к себе не впускал, и я уныло торчал в темной кухне, время от времени тихонько царапая заветную дверь и поднывая: «Аркашенька, можно?..» Одни лишь свирепые междометия были мне ответом.

И вот, когда от тоски и безнадежности иссякли во мне последние запасы надежды и почтительности, я вдруг, неожиданно для себя, выкрикнул в пространство: «У-у, жид!..»

Что, собственно, хотел я этим сказать? Какую идею выразить? Какие обуревавшие меня чувства? Не знаю.

За дверью воцарилась страшная, мертвенная тишина. Я обмер. Я понимал, что сказал нечто ужасное, и все чувства во мне оцепенели. Дверь распахнулась. На пороге стоял Старший Брат…

Обуявший меня ужас отшиб у меня память. Я запомнил лишь одну фразу: «…только фашисты могут говорить это слово!!!» — но, как видите, я запомнил эту фразу на всю жизнь.

(Наверное, именно после этого инцидента произошло запомнившееся мне внутрисемейное обсуждение вопроса: откуда произошло слово «жид» и как оно стало быть. В обсуждении принимала участие вся семья, но запомнилось мне почему-то лишь мнение бабушки, папиной мамы, которая сказала: «Это потому, что евреи ожидают пришествие мессии…» Вот странная гипотеза! — сказал бы я сейчас. Но почему я запомнил именно и только ее? Наверное, потому, что она показалась мне самой понятной.)

И это все о еврейском вопросе, что запомнил довоенный школьник первого класса! Полагаю, названный вопрос не стоял тогда сколько-нибудь остро — по крайней мере в тех кругах социума, где главной проблемой было скрыть от мамы «плохо» за контрольную по чистописанию. Подобно бессмертному Оське из «Кондуита и Швамбрании», мальчик-первоклассник еще не знал, что он, оказывается, еврей.

Когда бываю в Питере, не могу отделаться от мысли, что «Град обреченный» — это Ленинград.

Вячеслав. Москва, Россия

Город — это в значительной степени Петербург-Ленинград, а дом, в котором живет Воронин и Сельма, — есть точная копия того дома, в котором жила наша семья до, во время и после войны (а также — того дома, в котором живут «здесь», в нашем мире, Воронин и Иська Кацман).

Этот дом помнит и давний знакомый обоих братьев поэт Александр Рубашкин, шутливый экспромт которого мы опубликуем в одном из наших следующих томов.

Ленинград, пр. Карла Маркса, 6… СПб., ул. Акад. Байкова, 17…

Первого моего адреса нет совсем. По-другому называется город, вернул прежнее наименование Большой Сампсониевский проспект. Исчез мой дом № 6 и дом № 4, в котором жили Борис и Аркадий Стругацкие, сровняли с землей весь наш квартал, как только собрались строить следующую очередь гостиницы «Ленинград». Нет не только прежнего адреса, даже ближних улиц — Астраханской, Саратовской.

Написав первые строки этих заметок, я позвонил Борису Стругацкому, которого помню с конца войны, когда его брат уже был москвичом, сказал о своих ощущениях, оказавшихся общими. «Уйма лет прошла, да почти вся жизнь…» — ответил он. Вспомнили мемориальную доску памяти писателя Всеволода Иванова на доме № 4, детский сад на первом этаже, рядом с Бориной парадной. Он откликнулся: «Неужели помнишь? — садик исчез вскоре после войны, куда-то переехал».

Дома были старые, начала века. Я ходил уже в университет, а мы все топили печи; дрова в подвалах пахли сыростью. Вместе с отцом поднимали вязанки на четвертый этаж по «черной», крутой лестнице.

Воспоминания АБС о детстве разнообразны, но касаются в основном развлечений: книги, игрушки… Как и у всех, собственно.

Помните ответ Переца на анкету? «Какие игрушки вы более предпочитали в дошкольном возрасте? — Заводные танки».

— У меня любимой игрушкой был заводной танк с резиновыми гусеницами. Им я играл лет в шесть. Еще мы увлекались оловянными солдатиками, но в те времена это было большой редкостью. Доставали их чаще всего путем обмена. А вот что касается плюшевых мишек и других животных, то такого добра просто не было.

Но больше всего воспоминаний, конечно, о книгах.

Я, как, впрочем, и мой брат Борис, не помню времени, когда бы мы не читали. Читали, наверное, лет с четырех. Не скажу, чтобы мы читали нечто особенное — нет, обычную литературу, которую читают и нынешние подростки: Жюля Верна, Гербера Уэллса, «Приключения барона Мюнхгаузена», «Путешествия Гулливера». Очень нравился «Дон Кихот», но воспринимался он тогда чисто по-детски, то есть авантюрная, а не философская сторона этого произведения. Вдруг выходит «Республика Шкид» Л. Пантелеева и Г. Белых. Все мои сверстники зачитывались ею. Я знал ее буквально наизусть и к месту и не к месту цитировал. Огромное впечатление произвели появившиеся вещи Алексея Толстого. Он очень повлиял на меня как писатель. В седьмом — восьмом классах впился в Гоголя и не разлучаюсь с ним до сих пор. Потом пришло увлечение пушкинской прозой, и мои первые опыты в литературном творчестве испытывали явное влияние «Повестей Белкина». Конечно, все прочитать в юношеские годы невозможно, но нужно стремиться прочитать именно все. Юношеское чтение оставляет особенно глубокий след в душе. Люди же, не читавшие в этом возрасте, остаются духовно обедненными.