Александр Рубашкин - Ждановщина Страница 4

И все же «броня» была еще «крепка и танки наши быстры» – наступил 1968 год. «Пражская весна», предлагавшая миру модель «социализма с человеческим лицом», то есть без доминирующего в нем аппарата насилия, оказалась заглушенной лязгом гусениц стран Варшавского пакта (за вычетом румынских).

«Танки идут по Праге,Танки идут по правде»,

– ответил на это поэт.

Что касается ситуации в отечественной словесности, то в редколлегию не предавшего Солженицына «Нового мира» сначала ввели чуждых ей деятелей, затем полностью «сменили караул». Как резюмировал ставший уже «бывшим» главный редактор журнала Твардовский: «Они ввели свои войска». Это был тот же самый ждановский сценарий, что за два десятка лет до того был разыгран в «Звезде». Пусть более «цивилизованно», но суть дела от этого не менялась. Писательское одобрение линии партии тоже последовало: коллективное письмо в «Огоньке», как бы тезисы к неоглашенному постановлению.

Из Союза писателей исключались (но уже и сами уходили!) Лидия Чуковская, Владимир Корнилов, Инна Лиснянская, Семен Липкин… А напасти все множились: страну захлестывало, например, бардовское движение. Песни Булата Окуджавы и Владимира Высоцкого добавляли головной боли парткомовцам самых разных уровней. Дошли до всеобщего слуха и разоблачительные песни Александра Галича. Появились диссиденты, от которых нужно было срочно избавляться. Некоторых «нельзя было не арестовать», как, например, тех шестерых, что вышли на Красную площадь в дни нашего вторжения в Чехословакию, других «нельзя было не выслать» за пределы отечества – Солженицына, Галича, Виктора Некрасова, Иосифа Бродского…

По-прежнему в газетах публиковались «отклики» в глаза не видевших книг «читателей», как, например, на «Архипелаг ГУЛАГ» (попробовал бы кто-нибудь из «читателей», публиковавших свои тирады в «Правде» – вслед за ее редакционной статьей под заглавием «Предательство», – раздобыть это зарубежное издание самостоятельно!). Разумеется, ничего нового в этом тоже не было.

«К чему зовешь нас, земляк?» – вопрошали с печатных страниц никогда не писавшие в газеты односельчане Федора Абрамова. То же самое проделывали и с «земляками» Александра Яшина…

Семидесятые годы справедливо стали называть «застойными». Лидер становился пародией на руководителя страны, целующиеся взасос старцы из его когорты вызывали смех.

Но и эти старцы в 1979 году приняли роковое – и для своего дела в том числе – решение о вторжении в Афганистан «ограниченного контингента», как писалось, советских войск. Среди немногих внятных голосов «против» сильнее других зазвучал голос академика А. Д. Сахарова. Тут пришлось задуматься. Выслать за границу всемирно известного носителя государственных секретов было невозможно. Посадить – тоже. Даже исключить из Академии наук не сумели. Тогда сослали – в Горький, на Волгу. Сурово, но не слишком. К тому же и на эту меру посыпались протесты.

Последней более или менее заметной идеологической акцией советских властей можно считать их возню с московским альманахом «Метрoполь» – с произведениями авторов, в основном состоявших в официальном Союзе писателей (В. Аксенов, А. Битов, Б. Вахтин, А. Вознесенский, Ф. Искандер, С. Липкин, И. Лиснянская и др.). Кроме как отложить прием в означенный Союз двух авторов альманаха, ничего особенно путного от этой кампании власти не получили. Может быть, удовлетворились добровольным выходом из Союза Липкина и Лиснянской…

Действия идеологических органов в период «позднего застоя» не были столь централизованы, как при Сталине – Жданове. Большое влияние имел секретарь ЦК КПСС М. Суслов, но также и П. Демичев и, несомненно, председатель КГБ (затем генсек) Ю. Андропов. В Ленинграде неплохо продолжал дело Жданова первый секретарь обкома Г. Романов… Без санкции Л. Брежнева тоже не всегда можно было обойтись.

На его творениях все и было профанировано окончательно. Обсуждения и творческие семинары по брежневской «трилогии», написанной за него, как это и тогда было большинству читателей известно, журналистами, превращали достижения «высокой идеологии» в фарс. Да уже и не до литературы стало. Огромные военные расходы при всей их «плановости» вели страну к экономическому краху.

Попыткой остановить скольжение в бездну стала «перестройка». Она привела наконец новых лидеров, открыла возможность свободного волеизъявления граждан на выборах. Среди первых акций нового лидера Михаила Горбачева стало вызволение из ссылки академика Сахарова, затем освобождение из тюрем политических заключенных. Только тогда наконец и было отменено постановление «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“» – в 1987 году.

Ниже публикуются некоторые статьи на литературные темы, написанные после этого постановления, на самом деле даже не постановления, а прямой инструкции по доведению до массового сознания целей, провозглашаемых партийной пропагандой. В них можно найти изрядное сходство с той критической манерой, что и нынче исповедуют определенные издания и их авторы. В бесцензурную пору критика проявила себя даже более размашисто и бесцеремонно, нежели в советские годы. Аттестации Зощенко как «пошляка» или Ахматовой как «взбесившейся барыньки» померкли перед обличениями нынешних зоилов, главным принципом которых является разбойничье «не пощади ближнего своего». Есть пока что, к счастью, принципиальная разница между последствиями от налетов «сталинских соколов» и нынешних безголовых «орлов». Статьи первых впрямую отражались на дальнейшей плачевной судьбе обличенного в ереси художника, инвективы последних приносят неприятности новым талантам все же опосредованно, и на них, если придет охота, можно ответить. Напомним еще раз: Михаил Зощенко при жизни был практически вычеркнут из отечественной литературной жизни, Анна Ахматова «шестнадцать блаженнейших весен» радовала своим талантом немногих близких ей лично людей, Андрей Платонов под игом обличавших его поднадзорных Сталину ничтожеств с 1947 года до смерти не опубликовал ничего…

Чтобы понять любую эпоху, мало отозваться о ней уничижительно. Нужно показать ее состав. Только тогда станет очевидным, от чего мы уходим. Тем паче, когда еще не ушли. И к чему нас время от времени тянут.

В публикуемых статьях нами сделаны купюры, разумеется, не идеологического характера. В большом количестве всю эту писанину сегодня читать трудно из-за полнейшей эстетической глухоты их творцов.

Из Постановления ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 г. «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“»:

<…> Грубой ошибкой «Звезды» является предоставление литературной трибуны писателю Зощенко, произведения которого чужды советской литературе. Редакции «Звезды» известно, что Зощенко давно специализировался на писании пустых, бессодержательных и пошлых вещей, рассчитанных на то, чтобы дезориентировать нашу молодежь и отравить ее сознание. Предоставление страниц «Звезды» таким пошлякам и подонкам литературы, как Зощенко, тем более недопустимо, что редакции «Звезды» хорошо известна физиономия Зощенко. <…>

Журнал «Звезда» всячески популяризирует также произведения писательницы Ахматовой, литературная и общественно-политическая физиономия которой давным-давно известна советской общественности. Ахматова является типичной представительницей чуждой нашему народу пустой безыдейной поэзии. <…>

Из сокращенной и обобщенной стенограммы докладов т. Жданова на собрании партийного актива и на собрании писателей в Ленинграде:

<…> Зощенко, как мещанин и пошляк, избрал своей постоянной темой копание в самых низменных и мелочных сторонах быта. Это копание в мелочах быта не случайно. Оно свойственно всем пошлым мещанским писателям, к которым относится Зощенко. <…> Изображение жизни советских людей, нарочито уродливое, карикатурное и пошлое, понадобилось Зощенко для того, чтобы вложить в уста обезьяне (рассказ «Приключение обезьяны». – А. Р.) гаденькую, отравленную антисоветскую сентенцию насчет того, что в зоопарке лучше, чем на воле, и что в клетке легче дышится, чем среди советских людей. <…> Не нам же перестраивать наш быт и наш строй под Зощенко. Пусть он перестраивается, а не хочет перестраиваться – пусть убирается из советской литературы. <…>

Чувство обреченности – чувство, понятное для общественного сознания вымирающей группы, – мрачные тона предсмертной безнадежности, мистические переживания пополам с эротикой – таков духовный мир Ахматовой, одного из осколков безвозвратно канувшего в вечность мира «добрых старых екатерининских времен». Не то монахиня, не то блудница, а вернее, блудница и монахиня, у которой блуд смешан с молитвой. <…> Что общего между этой поэзией, интересами нашего народа и государства? Ровным счетом ничего. <…> Что поучительного могут дать произведения Ахматовой нашей молодежи? Ничего, кроме вреда. <…>