Дмитрий Быков - Статьи из журнала «Крестьянка» Страница 4

Поэтому, если вам нравится такая перспектива — вперед, на женщину Востока! Когда она станет уверять, что полюбила вас с первого взгляда — это будет чистая правда. А если бы на вашем месте был другой, она с первого взгляда полюбила бы его. Ей совершенно все равно, кого нянчить, баюкать, кормить, поить и сторожить. В нее вшита такая функция — делать все это для мужчины. Конкретные характеристики мужчины роли не играют. Ни интеллект, ни профессия, ни мера таланта. Одна моя знакомая трудящаяся женщина Востока была замужем за драматургом — и говорила только о театре, потом вышла замуж за композитора — и щебетала только о музыке, а когда в юности хороводилась со мной — знала наизусть все, что я пишу, говорю и думаю. От Душечки, описанной Чеховым, этот тип отличается крайней хищностью: Душечка рождена все отдавать — эта рождена все брать. Так что однажды утром вы проснетесь, ощутив страшную роковую пустоту. Посмотрите в зеркало — и увидите ее же. В обрамлении, страшно сказать, седин.

Впрочем, это все на любителя. Есть мужчины, которые только и жаждут раствориться, утратить индивидуальность, отдаться на чужую волю — словом, попасть в сладкий плен, в сон соловьиного сада, в восточную деспотию, где до смерти закармливают рахат-лукумом. Это красивая смерть. И что особенно ценно, она долго длится, так что успеваешь привыкнуть.

Текучие знаки ползут по строке, Тягучие сласти текут на лотке,Темнеет внезапно и рано,И море с пустыней соседствует так,Как нега полдневных собак и зевак — С безводной пустыней Корана. И Бог мне порою понятней чужой,Завесивший главный свой дар паранджойДа байей по самые пятки,Палящий, как зной над резной белизной, —Чем собственный, лиственный, зыбкий, сквозной,Со мною играющий в прятки.И если Восток — почему не Восток?Чем чуже чужбина, тем чище восторг,Тем слаще напев басурманский,Где, берег песчаный собой просолив,Лежит мусульманский зеленый заливИ месяц блестит мусульманский.

№ 10, октябрь 2008 года

Актимель

Мы поговорим сейчас о типе активистки — неистребимом, очень местном и столь же опасном. Он встречается, конечно, и за рубежом, но значительно реже: очень уж специфичны условия, в которых он формируется. 

Происхождение его — наше, российское, скорей советское, но поскольку сейчас мы как раз и получили фактически СССР, из которого вычтено все, ради чего его стоило терпеть, — тип активистки расцвел особенно пышно. Вы наверняка его встречали, так что трудностей с узнаванием не будет. Самое удивительное, что в массе своей они хорошенькие. Бывают, знаете, такие грибы, с виду абсолютно напоминающие боровик: они называются поддубники и ужасно горьки на вкус. А есть еще сатанинский гриб, тоже абсолютно белый с виду, но попробуйте его надломить: я однажды видел это поистине чудовищное зрелище. Сначала он багровеет, потом синеет, потом чернеет и истлевает от собственного яда. С ними примерно так же: с виду они обычно крепенькие, щекастые, часто курносые. Кажется, что с ними неплохо бы побаловаться; и некоторые балуются. Не думаю, что внутри у них такой же яд, как у сатанинского гриба, не могу себе представить, что активист, которому они в конце концов достаются, выдергивает из них свой несчастный лингам, как пробку из бутылки с соляной кислотой, — мне кажется, ощущение должно быть другое: словно съел огромную пластмассовую клубничину. Они не настоящие. Но опыта по этой части у меня нет: я никогда не спал с активисткой. Насколько мне известно, они вообще не очень к этому склонны — все либидо, если оно и есть, уходит в общественную работу.

Общественная работа в самом деле заменяет им секс, причем болезненный, извращенный, садомазохистский. К строительству чего бы то ни было они малоспособны: их страсть — прорабатывать. На любом проработочном собрании, особенно в школе, непременно есть молоденькая активистка: румяная, со щечками-персиками, с голубыми, как правило, глазками, «наполненными влагалищной влагой», как справедливо замечал Андрей Платонов. Она любит клеймить, проклинать, втаптывать до хруста. Она находит любым вашим действиям наихудшие мотивировки и наиопаснейшие интерпретации: вы не просто открыли окно в классе — вы по заданию иностранной разведки хотели простудить учительницу. Вы не просто так принесли в класс мышь — это намек на то, что вам нравятся грызуны, а следовательно, грузины! Клеймить, изыскивая наиболее отвратительный мотив, — тактика, которая не обманет: точно так же они ведут себя и потом, в личной жизни, когда умудряются-таки выйти замуж за доверчивого самца. Один такой оказался моим приятелем и часами плакался мне на то, как жена за ним шпионит, подозревая измену на каждом шагу; и хорошо, если это измена ей, а не нашему общему делу.

Катаев и Олеша в молодости называли такой тип «таракуцки». И в самом деле — они кругленькие, веселенькие с виду, у них крепкие ножки-тумбочки. Никогда не мял активистку, но думаю, что грудь должна быть твердая. Щеки, во всяком случае, как у куклы Гали из нашего советского детства: была такая кукла Галя с льняной косой, с голубыми, навыкате, моргающими зенками, со сложным выражением злобного счастья на оранжевом лице. Иногда, правда, активистки бывают прыщавы, прыщики располагаются обычно вокруг крыльев носа, иногда на верхней губе. На лбу — редко. Лоб всегда гладкий, без единой морщины, — там пластмасса уже переходит в мрамор. Ни одна мысль сроду не омрачала эту гладкость, ни одно сомнение не затуманивало — чистый алебастр. Иногда я всерьез задаюсь вопросом: почему они всегда женщины, почему мужской тип активиста гораздо менее распространен, если вообще встречается? То ли у мужчин, как полагают всякие консерваторы от Эволы до Лимонова, все-таки есть нравственный стержень, не позволяющий падать слишком низко (отставить фрейдистские интерпретации насчет стержня); то ли мужчине стыдно слишком уж выстилаться под господствующую идеологию; то ли, наконец, такая ниша попросту не предусмотрена в социуме — поскольку клеймить должна именно женщина, она же будущая мать?! Здесь, мне кажется, корень зла: в любой тоталитарной системе палаческие и заклеймительные функции обязана осуществлять девушка, лучше бы юная. Иногда они остаются юными до старости, как публицистка «Комсомольской правды» Елена Лосото: она в семидесятые очень ярилась на темы патриотизма. Писала статьи «Во что рядится чванство» и «Не обеднеем!» (последняя была ответом на робкий вопрос одной девочки, почему у нас, при всех наших совершенствах, не очень хорошо с модной одеждой и легкой промышленностью; Лосото доказывала, что не в одежде наша сила). Во что бы Лосото ни оделась, я всегда домысливал на ней красный галстук, он овевал ее незримым светом, и я был не одинок — почему-то все так ее и воспринимали. Если она сейчас меня читает, пусть знает, что в детстве я со многими ее тезисами соглашался и вообще считал талантливым публицистом, да и сейчас считаю: умудрилась же она запомниться! Так клеймить не умел ни один мужик. И вообще, мне кажется, женское клеймение — более мощный инструмент: если женщина тебя корит — значит, ты действительно урод, ниже падать некуда. У Пелевина в «Затворнике и Шестипалом» точно придуман отряд негодующих Матерей, которые выскакивают по первому требованию начальства и громко кудахчут на отщепенцев. Матери — примета истинно советского социума: обязательно был передовой отряд активисток, которые негодовали на отступника за недостаточно активное выполнение плана, слишком частые перекуры или нежелание служить в СА. Этот опыт использован «Нашими», где практически все девушки — активистки. Их легко опознать по румянцу, лексике и праведному, оргиастическому гневу.

Лексика, кстати, действительно своеобразная: они очень любят слово «предательство» и употребляют его по любому поводу. Не завидую их возлюбленным: вовремя не позвонил — предательство. Выпил — предательство вдвойне. Не пришел ночевать — подрыв боеспособности Отечества! Как так? А вот так: ты там шлялся неизвестно где, а я здесь всю ночь мучилась, волновалась и теперь буду хуже работать, от чего боеспособности Отечества произойдет прямой урон. Понятно? Не слышу, громче! (разражается рыданиями). Интересно, впрочем, вот что: мужчина-тряпка, покорный, принадлежащий им со всеми потрохами, — им тоже неинтересен. Здесь какой-то странный психологический излом — ведь именно покорности они и добиваются, только к этому и стремятся; а впрочем, ничего странного. Они ведь становятся активистками не только по физиологической предрасположенности: когда-то однажды, в детстве, еще в детсаду, они увидели триумф грубой силы в чистом виде. И, не получив в детстве должной родительской прививки (родители у них, как правило, либо в ссоре, либо много работают — короче, недолюбливают, недовоспитывают), эти несчастные девочки верят: сила — право.