Газета День Литературы - Газета День Литературы # 76 (2002 12) Страница 4

В.Б. Молодости свойственно объединяться в стаи, стенки, обоймы. Будь это Маяковский с ватагой футуристов, или же Вампилов, Распутин и их иркутская стенка, французские сюрреалисты или русские передвижники. Последняя такая литературная обойма — "проза сорокалетних". Последнее в литературе великое поколение… Проходит время, обоймы распадаются, художник возвращается в свое одиночество. Сейчас есть у вас ощущение своей обоймы? Есть близость направления?

С.Ш. Возможно это и есть то явление, которое я обозначил как "новый реализм". Например, мой друг Аркаша Бабченко, который с автоматом, как рядовой, проскользил сквозь всю Чечню. Сделал несколько повестей на эту тему. Я сам на днях тоже улетаю в Чечню, увижу русских солдат, увижу чечен. Хочется ступить на эту землю, увидеть, как пар поднимается от неё, толкнуть камень в горах. Сам факт появления на территории Чечни важен для меня в поэтическом смысле. Мы — поколение "нового реализма", и что нас объединяет прежде всего — это окружающая нас жизнь. Все пишут практически на одни и те же темы. Девочка Лимонова — Настя, прислала мне повесть "Чума", прочел, тоже отличный реализм. Ад современности — и наркотики, и гулянки. Остро выраженная экзистенция. Наступает наш новый период в литературе. Был постмодернистский период, связанный с крушением всех идеалов и статуй. Сегодня снова появляется серьезность. Пусть и связанная с дефицитом культуры, с варварством. Люди заново открывают для себя мир. Появляется потрясающая серьезность.

В.Б. Может быть, православное неофитство Алексея Шорохова и других молодых христианских литераторов, их такое дремучее, почти сектантское, фанатичное исполнение обрядов и сбрасывание с корабля современности своих недостаточно воцерковленных старших литературных братьев и отцов тоже связано с потрясающей серьезностью варваров?

С.Ш. Надо ли входить в православный изоляционизм? Если у Шорохова и его друзей — это искреннее открытие нового для них мира, только прекрасно, но если его тянет к шороховатой и корявой закрытости — это тинэйджерский максимализм и ничего больше. Корни отечественной словесности несомненно связаны с византийской культурой. Неизвестно, стал бы я писать, если бы не родился в семье священнослужителя… Определенная связь с богослужением, с литургикой, конечно, была у меня в детстве. Я прекрасно знаю всю православную традицию. Даже прислуживал в детстве в алтаре, шел впереди пасхального крестного хода с высокой свечой. Знаю множество молитв. Жития святых… Сейчас я далек от конфессиональной конкретики, но считаю, дыхание православной традиции является важнейшим для нашего искусства.

В.Б. А как смотрит на ваше творчество отец, известный священник?

С.Ш. Во многом у нас сейчас разные позиции… Самое главное, чтобы никто напрямую не связывал те смелые публицистические заявления, те раскованные тексты, которые принадлежат мне, с отцом, строгим поборником нравственности. Но влияние, конечно, есть и сегодня. Можно вспомнить, что Чернышевский был сыном известного саратовского проповедника, и в его текстах всегда оставалась назидательность. Вот и у меня возможно от отца идет некое проповедничество. Мне не близка жреческая, фарисейская современная иерархия. Я обожаю монашеское пение, подобное крепкому кагору, люблю перезвон колоколов, соревнующийся с пташками. Такое русское классическое, наверное, бунинское отношение к Православию. Я любуюсь красотами. Но с другой стороны вижу, что ситуация чудовищная, и церковники пытаются утешить народ совсем не теми словами. Не буду говорить более рискованно и громко…

В.Б. А кто ваш читатель? Чувствуете ли вы, Сергей, своего читателя? Зачем вы едете в Чечню? Найти своего читателя? Сблизиться со сверстниками? Я тоже когда-то специально летал в длительную командировку в Афганистан, добирался из Герата до Кандагара на БТРе, чтобы понять своего воюющего сверстника, не быть чуждым его пониманию мира. Меня мало интересовали афганцы, их мусульманские святыни, их красоты, я стремился постичь характер изменений в русском солдате и офицере. Вот и вы что-то хотите зафиксировать на будущее. Что?

С.Ш. Я хочу ощутить в себе не только писательское "я", но и народное "мы". Это для меня очень важно. Я хотел бы найти своего читателя среди всех сверстников, естественно, мечтаю о больших тиражах. Даже не о гонорарах, а о тиражах. Чтобы меня понимали. Чтобы повесть "Ура" прочел обычный пацан. Пускай он откупорит бутылку пива и откроет мою книгу. Выпьет глоток и перелистнет страницу. Важна эта народность в литературе. Новая народность. Сейчас её можно найти только в массовой литературе. Как и ту жизнь, которой живет народ. Чем замечательна премия "Дебют"? Тем, что она апеллирует к миллионам молодых людей. Действительно, десятки тысяч подростков слали свои тексты на конкурс этой премии. Может быть, эта премия и активизировала наше поколение, двадцатилетнюю литературу? В России искусство очень народно. Сам по себе народ весьма поэтичен. Даже наши варварские подростки могут окружить с ножами в темном дворе и вдруг заговорить стихами. Мыслят образами. В этом, может быть, призвание нашего народа.

В.Б. Хоть мы и говорим с вами, Сергей, о литературе, но с неизбежностью нас выводит на проблемы жизни. Значит, и на политику. Как вы думаете, Россия уже обречена навсегда на эту "убийственную взрывную реальность"? Это уже наша участь в истории — нищета и преступность, коррупция и вымирание? В какой России хотите жить вы все — молодые? На что надеетесь?

С.Ш. Я не говорю политическими лозунгами, но попробую набросать некий эскиз. На мой взгляд, мы все действительно приближаемся к самой роковой черте, и для того, чтобы нам уцелеть, необходимы самые экстравагантные синтезы. Если либерально-консервативная молодежь сможет объединиться на каких-то общих основаниях спасения с молодежью левой, анархиствующей в определенный час "Х", это может стать ударной силой. Тогда, может быть, все гнилостные стены рухнут, будет сделан рывок. Я вижу себя в будущем и писателем, и, вполне допускаю, общественной фигурой. Я — человек открытый, готов к диалогу с самыми разными людьми. Очень важно, чтобы было движение вперед и у нашей Родины, и у нашей словесности, и у каждого из нас. Я убежден в особенности нашего русского пути. Всё-таки европейские рамки для нас узки, и это сейчас понимают даже либералы. На наших больших пространствах несомненен европейски-азиатский дуэт. Но нам нельзя быть узкими, уходить в доктринерство или изоляционизм. Я люблю Европу, с удовольствием посещаю старые европейские города. У Алины Витухновской, девочки мудрой, есть стихотворение "Я не люблю Европу", я такого бы никогда не написал. Хотя она, конечно, не любит и Антарктику. Мы должны быть открыты и культурным влияниям, это только обогащает культуру. На самом деле русская культура очень толерантна, больше чем многие европейские культуры. В этом её спасение. То, что лишь эскизом, лишь наброском наносится в европейских городах, часто раскрывается в России. У нас и авангард — до конца авангард, малевический квадрат не перешагнешь никак. То, что французы лишь наметили, в России приобретает особую глубину. Поэтому я не боюсь заимствований в русской культуре у кого угодно, даже у грубых и задорных янки. Но и не надо забывать, что существует красивая родная цивилизация, существует выспренний парящий Кремль… Россия — может быть, это последняя территория, где еще жива мечта. Будет еще реванш словесности, которая пополнится новыми звучными именами.

Марина СТРУКОВА

Через года, через века,

сквозь бой и слёзный причет

течёт кровавая река,

её Россией кличут.

Пусть лжец сплетает цепь строки,

пусть новый тать смелеет…

пусть пёс лакает из реки —

река не обмелеет!

Алина Витухновская РЕПАТРИАНТЫ В ПРИБАЛТИКУ

Душонок микробища,

что ж мы стонем?!

Скорей рассядемся в поезда,

Уедем прибалтевая в Эстонию —

Прибалдевая от стыда.

(Посвящается событиям в Риге,

разгону демонстрации

русских пенсионеров)