Юн Чжан - Дикие лебеди Страница 40

Это было важное событие. Согласно китайской традиции, полной властью над замужней женщиной пользовалась свекровь, которой надлежало беспрекословно подчиняться. Когда женщина в свою очередь становилась свекровью, она начинала точно так же тиранить собственную невестку. «Освобождение» невесток было важным направлением политики коммунистов, и ходили слухи, что коммунистические невестки — это злые фурии, помыкающие свекровями. Семейство отца с нетерпением ожидало, как поведет себя его молодая жена.

В тот день в доме собралась вся огромная семья. Едва мама подошла к калитке, послышался шепот: «Идет, идет!» Взрослые утихомиривали детей, которые прыгали вокруг и старались хоть одним глазком посмотреть на странную коммунистическую невестку с далекого севера.

Когда мама с папой вошли в гостиную, свекровь сидела в дальнем конце комнаты в парадном резном кресле из сандалового дерева. По обеим сторонам комнаты, усиливая атмосферу официальности, тянулись два симметричных ряда сандаловых стульев с тонкой резьбой. Между каждой парой стульев стояло по столику с вазой или каким — нибудь другим украшением. Дойдя до середины комнаты, мама увидела, что у свекрови очень спокойное лицо с высокими скулами (их унаследовал мой отец), маленькие глаза, острый подбородок и тонкий рот со слегка опущенными уголками. Она сидела, чуть опустив веки, словно медитировала. Мама медленно подошла вместе с папой к ее креслу и остановилась. Затем встала на колени и трижды ударила головой о землю. Именно это полагалось сделать в соответствии с традиционным обрядом, и все напряженно ожидали, подчинится ли ему молодая коммунистка. По комнате пронесся вздох облегчения. Родственники зашептали явно обрадованной хозяйке дома: «Какая замечательная невестка! Такая благородная, красивая, почтительная! Матушка, вам невероятно повезло!»

Мама гордилась своей маленькой победой. Они с папой долго обсуждали, как поступить. Коммунисты призывали покончить с земными поклонами, в которых видели унижение человеческого достоинства, но маме хотелось на этот раз сделать исключение. Отец согласился. Он не желал ни ранить свою мать, ни обижать жену — особенно после болезни, к тому же в данном случае он отводил ритуалу и вовсе необычную роль: его выполнение успокоит родню и пробудит в них симпатию к коммунистам. Но сам он, вопреки ожиданиям, не поклонился.

Все женщины в папиной семье были буддистками, и одна из его сестер, незамужняя Цзюньин, верила особенно истово. Она велела маме кланяться статуе Будды, алтарям предков, которые ставились на китайский Новый год, и даже зарослям зимних вишен и бамбука позади дома. Тетя Цзюньин верила, что у каждого цветка и каждого дерева есть душа. Она просила маму отбить двенадцать поклонов бамбуку, чтобы он не зацвел, — это, по китайскому поверью, предвещает несчастье. Маме все это казалось весьма забавным. Она вспомнила свое детство и увлеклась игрой. Папа ее не одобрял, но она смягчала его гнев, объясняя, что принимает участие в обрядах нарочно — чтобы привлечь людей на сторону коммунистов. Гоминьдан утверждал, что коммунисты сметут все традиции и обычаи, и, — говорила мама, — важно, чтобы народ видел: ничего подобного не происходит.

Папина семья была очень добра к маме. Несмотря на официальную встречу, бабушка была легким человеком. Она редко высказывала свое мнение и никого не осуждала. Круглое рябое лицо и мягкий взгляд тети Цзюньин говорили о ее доброте и готовности помочь. Мама не могла не сравнить новых родственников с собственной матерью. Они не отличались такой живостью и энергией, но благодаря их спокойствию и доброжелательности мама чувствовала себя совершенно как дома. Тетя Цзюньин готовила вкусную пряную сычуаньскую еду, сильно отличающуюся от пресной северной пищи. Маме нравились экзотические названия кушаний: «битва дракона с тигром», «цыпленок императорской наложницы», «утка в остром соусе», «золотой петушок кричит на заре». Мама часто ела в их доме, любуясь на вишни, миндаль и персики, которые ранней весной одевались облаком белых и розовых цветов. Она чувствовала, что женщины семьи Чжан по — настоящему ей рады, что они полюбили ее.

Вскоре маме дали работу в отделе пропаганды администрации правительства Ибиньского уезда. Она мало времени проводила на рабочем месте. Главной задачей было накормить население, и выполнить ее становилось все сложнее.

Дольше всего Гоминьдан продержался на юго — западе, и когда Чан Кайши в декабре 1949 года бежал из провинции на Тайвань, он оставил в Сычуани четверть миллиона солдат. К тому же в Сычуани, в отличие от большей части Китая, коммунисты не занимали сельской местности перед взятием городов. Гоминьдановские отряды, дезорганизованные, но часто хорошо вооруженные, все еще контролировали деревни на юге, а продукты находились в основном в руках прогоминьдановски настроенных помещиков. Коммунистам срочно требовалось обеспечить запасы продовольствия для городов, своих войск, а также многочисленных капитулировавших гоминьдановцев.

Сначала они попробовали посылать людей на закупки. Многие помещики по традиции держали свои собственные войска, которые теперь соединились с гоминьдановскими бандами. Через несколько дней после маминого приезда в Ибинь они подняли крупное восстание в южной Сычуани. Ибинь стоял на грани голода.

Коммунисты начали посылать в деревни вооруженные продовольственные отряды, организованные из служащих и военных. Мобилизовали почти всех. Из администрации остались только две женщины: одна сидела в приемной, а у другой только что родился ребенок.

Мама несколько раз ходила в такие многодневные экспедиции. В ее команде было тринадцать человек, семеро штатских и шестеро военных. Мама тащила на спине скатку, мешок риса и тяжелый зонт из промасленной холстины. Они целыми днями пробирались через дикие места по коварным горным тропкам, вьющимся вдоль пропастей и оврагов, называемым по — китайски «овечьи внутренности». Придя в деревню, они направлялись в самую жалкую лачугу, где пытались установить контакт с беднейшими крестьянами, рассказывая, что коммунисты дадут им свою землю и счастливую жизнь, а потом спрашивали, кто из помещиков прячет зерно. Большинство крестьян унаследовали вековой страх перед чиновниками. Многие почти ничего не слышали о коммунистах, а если и слышали, то только плохое; но мама, быстро изменившая свой северный диалект на местный лад, как оказалось, очень умело разъясняла новую политику. Если отряду удавалось получить сведения о помещиках, они шли к ним и убеждали продавать зерно на установленных заготовочных пунктах, где им платили на месте. Одни боялись и отдавали зерно без особого сопротивления, другие сообщали о местонахождении группы какой — нибудь банде. В маму и ее товарищей часто стреляли, ночью они спали чутко, иногда приходилось перебираться с места на место, чтобы избежать нападения.

Поначалу они ночевали у бедных крестьян. Но если бандиты узнавали, кто их приютил, то вырезали всю семью. После ряда таких убийств отряд решил, что не может подвергать опасности жизнь невинных людей. Теперь они спали на улице или в заброшенных храмах.

Во время третьей экспедиции мама почувствовала тошноту и головокружение. Она опять забеременела и в Ибинь вернулась совершенно обессиленная, но возможности отдохнуть не представилось — отряду надлежало немедленно отправляться в новый поход. Было непонятно, имеют ли беременные женщины право на какие — нибудь поблажки, и мама мучилась сомнениями. Ей хотелось идти вместе со всеми; дух самопожертвования, распространенный в то время, не допускал никаких жалоб. Но ее пугали воспоминания о выкидыше, случившемся всего пять месяцев назад. Что будет, если история повторится в дикой глуши, где нет ни врачей, ни транспорта? Кроме того, экспедиции сопровождались почти ежедневными стычками с бандитами, нужно было уметь бегать — и бегать быстро. А у мамы голова кружилась даже при ходьбе.

И все же она решилась идти. Вместе с ней в экспедицию отправилась еще одна беременная женщина. Однажды днем отряд готовился пообедать на заброшенном дворе. Хозяин, видимо, сбежал при их приближении. Ветхая глинобитная стена высотой по плечо опоясывала заросший сорняками двор. Распахнутая деревянная калитка скрипела на весеннем ветру. В покинутой кухне повар варил отряду рис. Но тут на пороге появился мужчина средних лет. Выглядел он как крестьянин: плетеные из соломы сандалии, мешковатые штаны, большой кусок ткани, заткнутый за пояс с одной стороны, и грязный белый тюрбан на голове. Он сказал, что в их сторону движется большая банда, известная как «Отряд широкого меча», и особенно им хочется захватить маму и еще одну женщину, так как, по их сведениям, это жены больших коммунистических начальников.

Пришедший не был обычным крестьянином. При Гоминьдане он служил старостой волости, объединявшей несколько деревень, включая ту, где находился в то время отряд. Банда попыталась заручиться поддержкой бывшего старосты, такой тактики она придерживалась со всеми, кто раньше служил Гоминьдану и помещикам. Он присоединился к «Широкому мечу», но решил подстраховаться и поэтому предупредил коммунистов о скором набеге и рассказал, как лучше скрыться.