Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №6 (2002) Страница 42

Наживил пескаря и забросил удочку. Солнце еще жарило, живец погружал временами и таскал поплавок, а иногда его закручивало в водоворот. И вот поплавок потонул в очередной раз и не выныривает. Подсек. Леска натянулась. Дернул сильнее, — как за корневище какое-то зацепился. Леска была толстая, 0,4 миллиметра, и крючок стальной, кованый. Взялся за леску, дергаю. И вдруг чувствую какое-то движение. Подумал, что крючок зацепился за берег, и кусок его теперь обвалился. Но “кусок” медленно и неуклонно отваливал от берега. Удочку стало сгибать. Нечто в глубине шло к середине ямы. Удочку согнуло дугой, а я оказался на самом краю обрыва. Испугался. Кругом — ни души. Что делать? Надо было бросить удочку в воду и бежать за острогой. Но не догадался это сделать. Потащил изо всех сил. Леска взвизгнула, и я упал. Крючок был сломан...

Отец мой после этого несколько ночей сидел на яме с мощной удочкой — толстой леской, кованым крючком, наживленным на жареного воробья. Но нечто так и не взяло. В те дни какая-то рыбина порвала у местного рыбака сеть. А я с тех пор не купался на Крутой яме и другим ребятам не советовал.

Вместе с отцом мы, бывало, налавливали за ночь на удочки полные ночевки сомов. Есть их, правда, не ели (пасечники тоже почти не едят мед) — раздавали родственникам и друзьям.

В Тихую Сосну с Дона весной, а то и после летних ливневых дождей по большой воде заходили стаи чехони, рыбца. Налавливали, случалось, за час-другой по ведру этой рыбы на хлеб или тесто. За Панским мостом, там, где раньше была купальня помещиков Станкевичей (до сих пор торчат в воде так называемые пали из дуба), возле криницы, было любимое место рыбной ловли моего отца. Там, за зеленой полосой водорослей — кувшинок, стрелолиста — водился благородный судак. А каких мы ловили язей, линей, щук! И какие вербы росли над некоторыми рыбными местами! Я с друзьями нырял с них в реку и не доставал дна.

И все это — “были, ловили, не доставал” — теперь почти в былом. Такая большая, полноводная, рыбная, чистая была в детстве моя река... И такой теперь стала маленькой, беззащитной!

Гибельное наступление на Тихую Сосну началось в конце 60-х годов в связи с мелиорацией прибрежных болот. Проводили их осушение с целью превратить целину в новые пашни (мало тогда земель зарастало бурьяном! — не успевали обрабатывать. Нужно было плодить сорняки и дальше). Прорыли канавы по зимнику, от болота к реке, чтобы вода быстрее сходила. Стали углублять броды. Но, слава Богу, — не до роковой черты и не на Прорве — иначе река стекла бы в Дон и стала ручейком или пустошью. Осушенная земля так и не используется до сих пор, а сколько копалось в ней техники и было возни вокруг да около! Писатель Г. Н. Троепольский, автор книги о Тихой Сосне “В камышах”, одним из первых бился тогда за то, чтобы спасти малые реки от мелиорации, выступал против осушения пойменных болот, — имелся уже горький опыт исчезновения в Воронежской области Черной Калитвы, Ольшанки, Острогощи, родников.

Следом  пришла  другая  напасть.  Река  стала  питать  заводы, животно­водческие комплексы, воздвигнутые на ее берегах по зову очередной пятилетки. А эти предприятия в благодарность “плевали” “условно чистыми водами” и прочими отходами в природный колодец. Так делали сахарный, консервный заводы, эфирный комбинат. Первым и в грандиозном масштабе отравил реку Алексеевский сахарный завод — в отместку за то, что брал из нее воду на промывку сладких корней.

В один из недобрых осенних дней стар и млад, мужчины и женщины повалили с сетками, подсаками, палками на реку. А там творилось невообразимое. Поднялись на поверхность воды стаи лещей, плотвы, окуней. Из воды торчали их головы. Рыбы хватали воздух слипающимися от сладкого жома жабрами, задыхались. Слышно было, как они чмокали ртами, хлюпали, булькали, плескались, всхлипывали. Рыбой кишели прибрежные водоросли, камыши. Под нее подводили подхватки, кидали в нее остроги с привязанными шнурами. Как торпеды шли в берега щуки, показывали черные головешки сомы. Прямо на берег лезли громадные раки и что-то шептали, шептали, не в силах пожаловаться человеческим языком на свою горькую и жалкую участь.

Я впервые увидел своими глазами мертвых судаков с меня ростом, окуней до трех килограммов весом, огромных лещей и сазанов. Вылезали на берег лягушки — в какой-то слизи — и даже вьюны.

Люди тащили рыбу ведрами, сумками, набивали ею кастрюли, бочки. Но от нее, как и от речки, шел неприятный запах. Вода в реке текла коричневая. Несло липкую взвесь. Она оседала затем на дно и губила живших там миног, моллюсков, малоподвижных раков.

Мой друг детства Николай Романович Вернигоров написал тогда строки:

Опустела река.

Рыба вымерла вся

И плыла в мертвом сне

Вниз по Тихой Сосне.,.

Река опустела лишь на время. Рыба, большей частью верхоплавающая — голавль, красноперка, щука, — вновь зашла в Тихую Сосну с Дона. Но травля стала повторяться каждую осень. Присоединились вскоре к этому варварству и некоторые сельские хозяйства — стали сбрасывать в реку навоз! Рыба после такой “подпитки” становилась и вовсе непригодной для еды, ею брезговали даже коты. Шли в невиданный рост водоросли, засоряя реку, делая ее мелкой, но, правда, и очищая воду от мерзости. Появились постановления “О мерах по предотвращению загрязнения бассейнов Черного и Азовского морей” (травили не только у нас) — увы, бездейственные, как многие подобные в бывшем Союзе. Никто из руководителей заводов и хозяйств-отравителей не был наглядно наказан. Отработанные воды шли отнюдь не на удобрения полей и не очищались, как предусматривалось бумажными указаниями многочисленных служб по охране окружающей среды. После сильных дождей отстойники обычно прорывало, а может быть, кое-кто и специально открывал шлюзы.

Увиденное потрясло меня и болезненно запечатлелось на всю жизнь в памяти.

Только во время “перестройки”, то есть всеобщей остановки и приостановки работы промышленных и сельских предприятий, перестали было попадать в реку удобрения, жом, прочие отходы. В реке снова появились рыба и раки. Но, видимо,  те же отравители, а может, прибавившиеся новые, стали тайно открывать шлюзы и сбрасывать нечистоты зимой под лед — поди разберись, чьи они? И все живое (ему и без того зимой трудно выжить) вымирало полностью — дно бродов белело от мертвой рыбы, от реки разило отходами. Весной рыба всплывала в промоинах, плыла вниз по течению, река после этого долго оставалась ядовитой — даже для птиц. И все сходило с рук. Чиновники получали хорошую зарплату и сверх того — зачем им было заниматься расследованием или хотя бы предотвращением подобных преступлений? И они в упор продолжают не видеть, что творится на реке — государственной, а значит, ничейной. Отвечать за ее гибель было некому. А что такое наше государство — и раньше, и теперь каждый хорошо знает. Продаются, кроме всего прочего, в открытую и на каждом шагу разные сети, “флажки”, “пауки” и прочие “дуры”. И... ничего, кроме формальных запрещений ловли рыбы во время нереста, в защиту реки не делалось. Не диво, что и браконьеров развелось больше, чем рыбы, благо асфальт подошел к самой реке. И если и осталась еще рыба, то как бы из истории об алексеевском вьюне. Рассказывают, будто в центре города Алексеевка возле бегущих в реку “условно чистых вод” поймали как-то маленького вьюна. Но опытный рыбак-старожил определил, что вьюну этому — лет эдак тридцать с гаком. Живет, питается под стоками и... не растет.

Отраву продолжают сбрасывать в Тихую Сосну зимой до сих пор!!!

Вместе с обитателями реки хиреют, вымирают многие прибрежные растения и деревья. Раньше у Тихой Сосны стояли тут и там старые вербы — в золотом пчелином звоне и медовом запахе, под ними росли зеленые мягкие травы-муравы;  заливные луга захлестывало разноцветье.  Вспоминаю,  как потомственный крестьянин Сергей Иванович Бузулукин вместе с однофамильцем Василием Михайловичем много лет назад посадили у реки за Панским мостом возле бывшей птицефермы вербы. Теперь там, в память о них, вырос густой лесок — дает тень реке, притягивает воду, предохраняет берега от размыва, а реку — от попадания в нее размытой дождями земли. Напротив своих огородов посадили у ерика таким же образом деревья — воткнули ветки верб в берег, и они укоренились, выросли — земляки Н. Е. Скрипников, Н. С. Бузулукин, К. С. Бузулукин и некоторые другие. Но сколько их было, таких рачительных односельчан. Другие теперь сбрасывают в реку кочерыжки капусты и подсолнечника со своих огородов, запахивают тридцатиметровую прибрежную охранную травяную полосу, спиливают посаженные не ими деревья, то есть губят реку, из которой пьет воду их же скотина, пользуются водой тысячи жителей прибрежных сел.

Раньше заливные луга украшались копнами, скирдами сена. Делали там по три укоса за лето. Теперь луга оскудели. На них растут, в большинстве своем, бодяки, крапива, осока, чертополох, появились кочки — от неправильного выпаса скота: поедает съедобные травы, а оставшиеся сорняки с деревянными стеблями, аллергической пыльцой безмерно размножаются, изменяют структуру почвы. Скашивать их до цветения некому и нечем — как и кочки срезать. Уровень реки весной и летом резко падает, берег поднимается над водой, обрушивается в реку и засоряет ее. Летом межень поднимается только после ливневых дождей. Речка не разливается, как раньше, весной, и меньше питает луга. Тихая Сосна остается бесхозной, и не с кого спросить, почему она опустела, заросла, обмелела.