Что было бы, если бы смерть была - Николай Иванович Бизин Страница 42

И если и в язычестве, и в иудаизме, и в православии все мы (в какой-то степени) фарисеи, распявшие истину на своём личном кресте… У меня только один вопрос: наиболее ли оптимален Максим Карлович Кантор, свидомит постмодерна, для понимания того, что и как происходит на frontier миропорядка?

Лучше мне избегать ответа на этот вопрос.

Но у меня есть не только подозрение, что художник Максим Карлович Кантор не столь абсолютно привержен истине – вне себя, сколь невозвратно – истине в себе… Я в этом совершенно уверен.

Чистейшей воды гордыня. И его, и моя. Что тут скажешь?

Только то, что он (как и амбициозная Хельга) – прав для себя, поэтому Перельману – не интересен.

Перельману (победителю) – попросту неведомо, как Топоров оказался очарован Кантором. Поэтому (а не по другой причине) – происходящее повторяется и повторяется.

– Ну так сади-тесь («вы» почему-то далось с трудом), – решил Виктор Леонидович.

– Николай, зачем вы опять здесь? – очень легко спросил Максим Карлович.

Топоров недоуменно на него взглянул и ответил:

– Может, решился выпить, когда ещё такой случай представится? Так вы хотите нашей водки, Николай?

– Хочу, – просто сказал абсолютно трезвый Перельман. – Но не буду.

– Так чего пришёл? – молча (и на «твердый ты») повторил Топоров.

– А я и не уходил, – молча (и на «ты») ответил (повторил-повторил-повторил) Перельман.

После чего «начал» разговор – с того момента, когда и где «начались» повторы:

– Похоже, – сказал Перельман. – Очень похоже.

Топоров взглянул:

– На что?

– Что истина Максима Карловича (как и родина Максима Карловича) вполне прилагательны и (так или иначе) служат к пользе Максима Карловича.

Максим Кантор (полезный сам себе гений) – остудёнел лицом. Так Перельман (победитель) – выходил из собственных повторов.

– Да, – сказал Виктор Леонидович Топоров. – Вам действительно придется уйти. К моему глубокому сожалению.

Кантор кивнул. Не глубоко и без сожаления.

Так Перельман (другая его ипостасть) – получил свой шанс выбраться из застенков украинского подсознания. Поэтому здесь и сейчас (в ресторане на Невском проспекте Санкт-Ленинграда) он встал, кивнул обоим собеседникам и направился к выходу, ибо здесь все было сказано и услышано.

Поэтому – там и сейчас (или тогда, или когда-нибудь) он уже шёл по короткому (идущему от мозжечка-застенка) позвоночнику подвального коридора и устремлялся (насколько позволяла ему некоторая его – словно бы сказанной фразы – избитость) прямиком к лестнице наверх.

Будучи почти что уверенным, что дверь в подвал не заперта, и он действительно окажется на бандеровской Украине.

Будучи почти что уверенным, что там ему встретится всё та же Хельга.

Которая явится в образе Дульсинеи и предложит ему её спасти (там и тогда – или когда-нибудь). Более того, которая вполне может (здесь и сейчас) опять его «встретить» (якобы случайно – в одной из своих прижизненных реинкарнаций – встретиться, просто проходя мимо) при выходе из ресторации на Невский проспект.

Итак, Перельман бежит (насколько бежать избитому Перельману возможно – то есть едва-едва) по коридору под-вала!

Вот пусть кто-нибудь теперь скажет, что в виртуальной беседе трех реальных людей не были определены судьбы мира и Украины!

Пусть кто-нибудь мне это скажет и (тем самым) подарит надежду на лучшее (а не только на Вечное Возвращение к жизни и смерти), из которого последует лучший выход, нежели тот, что сейчас Перельмана ждёт.

Итак: что же делать? Ограждать себя от такой гениальности? Или наградить себя такой гениальностью?

И если для Перельмана (победителя) – нет вопросов, но – есть ответ, то для меня – вопрос здесь в другом: поможет ли такая (или ещё какая-никакая) гениальность самоопределиться в мире, где много жизней (не чужих, а именно твоих), где много смертей (и твоих, и чужих, и общих).

Ну вот, например: пьяное тело Перельмана на кухне квартиры, на проспекте Энергетиков в Санкт-Ленинграде.

Трезвая душа (вот разве что она – прошлая, замутнённая прошлыми хотениями: перед экраном монитора) – там же.

Трезвое тело Перельмана-атлета (будущего, но – перенесенного немного в прошлое) – перед входом в ресторан, где помянутые гении (живой и мертвый) – рассуждают о сущем и высшем, а так же о не-сущем и низшем.

Ибо – несущем жизнь.

Например – несущем жизнь на окраину (ad marginem) моей родины, на Украину, точнее – на одну из многих её окраин. Например – принесшим её тому Перельману, которому патриот этой самой «одной из окраин» пробил ухо, дабы (сам, естественно, ведать о том не ведая) возвысить Перельмана до (нота такая) – рас-слышания духом.

До (нота такая) – два-слышания духом! До (нота такая) – три-слушания духом!

При счете три (а не при-движении курсора) – Перельман с пробитым ухом начал тело-движение (причём не только в сторону духа): следовало преодолеть сопротивление тела, для этого его предстояло подвинуть…

Душа Перельмана (прошлая) отодвинулась от самоё себя и посмотрела, как (сочленение за сочленением, сухожилие за сухожилием, мускул за мускулом) совершаются телодвижения…

Все эти тела в разных временах и в разных степенях постижения – сочленения…

Все эти дела (видимые и невидимые) – сочленения…

А весь этот многократно-слойный мир – сочинение, версификация.

Вы хотели простого мироздания? Ну так оно ещё проще! Совсем как задача обездвижения двух ражих патриотов своей Украины.

И вот ответ на эту задачу: происходящее – это всё черновики, а не окончательные рукописи версификаций… Всё это так! Но даже этот факт не отрицает реальности, в которой необходимо решить дилемму родины и истины.

А что здесь решать?

Разумеется, следует (не-медля) – спасти Перельмана из украинских застенков. Ведь даже он, человеко-демон, демон-стратор реальности, всё же ограничен сиюминутностью своего место-и-времени-нахождения. Поэтому следует всё сделать – сей-час, ведь все-часа не будет. А потом решить, что следует за следом.

Потому он – решил: он продолжил бежать из застенка (причём – продолжил, ещё даже и не начав), поэтому – он просто обошёл одного (лежащего на полу) патриота и направился