Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2006 #10 Страница 43

Проблема похищения языка — не сугубо российская. Это наиболее драматичное следствие той ситуации, в которой оказался весь мир на рубеже веков. Французский философ Ален Бросса с горечью констатирует: “Плебей лишен слова”. Бросса разворачивает пугающую картину: “…Всегда имеется это невыговариваемое своеобычного опыта людей, опыта плебса в бесконечно разнообразных воплощениях, которому свойственно постоянно терпеть неудачу в том, чтобы быть услышанным в качестве узаконенной единичности, найти свое место в поле человеческого многообразия, сделать себя зримым и приемлемым в виде позиции. Есть этот плебс, чьим свойством будет либо неумение “членораздельно изложить”, либо неумение заставить себя слушать, либо упорство в том, чтобы скорее кричать, вопить, осыпать проклятиями, чем связно рассуждать, либо, наконец, вынужденно говорить заимствованными словами — всегда испытывая затруднения с языком” (Б р о с с а А. Невыговариваемое. В сб.: Мир в войне: победители/побежденные. Пер. с фр. М., 2003).

Бросса ссылается и на работы других мыслителей по той же тематике. Как видим, на Западе проблема остро ощущается и активно обсуждается.

Но если крупные социальные группы и целые народы лишить не только права на справедливый учет их интересов, но даже возможности выговорить жалобу, протест, мечту, это рано или поздно приведет к взрыву. Не случайно статья Бросса опубликована в сборнике, основной темой которого стали события 11 сентября 2001 года. Эту трагедию французские интеллектуалы рассматривают как з а к о- н о м е р н ы й, хотя, конечно же, “нигилистический” ответ на социальную и национальную несправедливость, воплотившуюся в образе Америки.

Показательно: в предисловии к сборнику его составитель Мишель Сюриа обращается к теме “конца Истории”, затронутой нами в разговоре о ситуации 90-x годов. Не сдерживая сарказма, Сюриа пишет: “Больше нет конфликтов… Нет конфликтов, потому что больше нет истории; нет Истории, потому что больше нет политик. Нет политик, потому что повсюду восторжествовала “единственно возможная политика”, политика капитала, политика рынка”.

Но, как это всегда случается в жизни, не подчиняющейся ни произволу силы, ни диктату броских формулировок, то, что представлялось “концом истории”, стало н а ч а л о м нового этапа развития. Да, Америка использовала 11 сентября для расширения своего контроля над миром. Однако именно подготовка иракской кампании, замешенной на слишком очевидной лжи, породила мощную антивоенную волну, в е р н у в ш у ю м а с с ы на арену истории. И если в предыдущее десятилетие западные интеллектуалы высказывали сомнения в том, а существует ли вообще общественная сила, которую, по традиции, именуют “массами” (Ж. Бодрийар), то уже в 2002-2003 годах они могли лицезреть эту “фикцию” на площадях европейских столиц. Миллионные протесты, которые мы наблюдаем сейчас, — это вершина (или, быть может, только промежуточная точка) процесса, начавшегося четыре года назад.

Наиболее проницательные аналитики уже сигнализируют о к а р д и н а л ь н о й с м е н е п р и о р и т е т о в. Самый значимый из таких сигналов — статья Збигнева Бжезинского, появившаяся в начале года в американской прессе и сразу же перепечатанная в России. “Соединенным Штатам следует взглянуть в глаза новой и чрезвычайно важной реальности, — предупреждает патриарх американской политики. — в мире происходит беспрецедентное по масштабу и интенсивности пробуждение политической активности” (“Независимая газета”. 17.02.2006).

Казалось бы, заокеанская элита должна только радоваться — не кто иной, как президент США только что объявил главной целью американской политики “продвижение демократии по всему миру”. Но Бжезинскому нет дела до демагогии официального Вашингтона. Он пишет о р е а л ь н ы х, а не декларируемых интересах Соединенных Штатов, а потому прямо указывает, что рост политической активности масс является г л а в н о й у г р о з о й американскому господству: “Основная проблема нашего времени — не терроризм, а всеобщее ожесточение, связанное с происходящим в мире пробуждением политической активности, носящей массовый и разрушительный характер… Энергия возбужденных масс преодолевает границы и бросает вызов ныне существующим государствам и всей мировой иерархии во главе с США”.

Со старческой подозрительностью Бжезинский видит в происходящем результат молодежного бунтарства: “…Демографическую революцию… можно сравнить с политической бомбой замедленного действия… Быстрый рост числа людей моложе 25 лет в странах “третьего мира” означает выход на политическую арену огромной массы встревоженных юношей и девушек. Их умы взволнованы доносящимися издалека звуками и образами, которые лишь усиливают их недовольство в отношении окружающей действительности. Их протестные настроения способны трансформироваться в “революционный меч”, поднятый среди десятков миллионов студентов, обучающихся в вузах развивающихся стран и в большей или меньшей степени интеллектуально развитых. Выходцы в основном из низших, социально незащищенных слоев среднего класса, эти миллионы студентов, воодушевленных сознанием социальной несправедливости, — не кто иные, как затаившиеся революционеры”.

Можно было бы поспорить со столь очевидной г е р о н т о л о г и ч е с к о й о д н о с т о р о н н о с т ь ю концепции. А пожалуй, и посочувствовать Бжезинскому: пытаться противостоять молодому напору с охранительных позиций бесперспективно.

Впрочем, отчасти теория Бжезинского справедлива, хотя, конечно, не объясняет всех аспектов явления. И уж, разумеется, она более чем характерна! Не только как точка зрения престарелого политика, опасающегося революции м о л о д ы х, но и как позиция д р я х л е ю щ е г о западного общества.

Однако до поры я воздержусь от спора. Зафиксирую только: м и р в о ч е р е д- н о й р а з м е н я е т с я. Причем, как и в 90-е годы, процесс не ограничивается политикой. Меняются ведущие социальные силы, география основных событий (Бжезинский не случайно выделяет “третий мир”). А главное — мироощущение.

Искусство с присущей ему чуткостью первым откликнулось на перемены. Показательна ситуация в кино — наиболее популярном виде искусства. Едва ли не все работы, отмеченные на самых престижных международных фестивалях этого года, имеют явно выраженный протестный характер. Гран при в Каннах получила картина Кена Лоуча “Ветер, качающий вереск”, напоминающая о борьбе Ирландии против английской оккупации. В Берлине приз за лучший сценарий получила лента Майкла Уинтерботтома “Дорога в Гуантанамо”, показывающая американских “борцов за демократию” в роли тюремщиков.

Ещё один призер каннского фестиваля — фильм Аки Каурисмяки “Огни городской окраины” — о простом охраннике, которого выбрасывают на обочину крутые жизненные обстоятельства. В Венеции главный приз получила не великосветская “Королева”, а лента “Тихая жизнь” о людях из китайской глубинки. искусство вновь поворачивается к человеку с улицы и дает ему возможность рассказать о себе. А можно сформулировать и так: “простонародье” само берет слово, возвращаясь не только на киноэкран, но и на политическую сцену.

Еще совсем недавно бесспорным хозяином жизни был преуспевающий менеджер или биржевик. Десяти лет не прошло, как Лестер Туроу мрачно констатировал: “Возникает общество, где “все достается победителю”. А ныне орган российских биржевиков публикует статью под недвусмысленным заголовком: “победителей судят”. С ужасом, не лишенным комизма, обозреватель отмечает: “Крупные политики, руководители мощных корпораций, все баловни фортуны теперь живут в непримиримо враждебной среде” (“Коммерсантъ”. 4.08.2006).

Ничего не имею против, ведь эти “баловни” благоденствуют за наш с вами счет (вспомним хотя бы воровскую приватизацию). И хотя газета спешит уточнить, что нашу страну общая тенденция пока не затронула, тревога “Коммерсанта” звучит для меня м у з ы к о й н а д е ж д ы. Дойдет и до нас (особенно если обделенные россиянской жизнью проявят хоть какую-то активность!).

Будет праздник и на наших улицах и площадях.

(Продолжение следует)

Исполнилось 70 лет Юлию Александровичу Квицинскому — выдающемуся дипломату, талантливому прозаику, человеку редкостного обаяния. В советское время он долгие годы представлял нашу страну в Бонне, был одним из руководителей Министерства иностранных дел, возглавлял делегации на важнейших переговорах, где решались судьбы мира. На Западе его с уважением и опаской именовали “сильной рукой Москвы”. Тогда за советским дипломатом стояла мощь сверхдержавы. Но и после крушения Советского Союза Юлий Александрович остался сильным человеком. Ибо его сила основывается на нравственной стойкости, верности идеалам. Когда Юлий Квицинский избрал оружием слово, журнал щедро предоставил ему свои страницы, опубликовав трилогию о трёх крупнейших предательствах в истории человечества.