Захар Прилепин - Именины сердца: разговоры с русской литературой Страница 45

— Кем бы ты был, если б не писателем?

— Я уже говорил, что вижу мир как человек пишущий. Конечно, хотелось бы испробовать в жизни многое, но ради того, чтоб обогатиться как писатель.

— Будущая твоя жизнь — только литература?

— Все мы, кажется, приближаемся к цивилизованному миру в том, что человек, выбрав дело в жизни, должен обладать огромной смелостью и решительностью, чтобы сменить профессию, род занятий, уклад своей жизни. Еще десятилетие назад люди были активнее, смелее, и в целом страна находилась в другом состоянии — все искали какие-то новые варианты, новую профессию, а сегодня… Уцепился за что-то и держись, пока хватит сил или пока не спихнули. Я сам — человек нелегкий на подъем, опасающийся изменений в жизни.

— Но политические взгляды у тебя, насколько я знаю, в наличии. И достаточно жесткие.

— Политические взгляды у меня традиционные для писателя — мне все время не нравится то, что есть. Когда я был школьником, не нравилось при социализме, потом не нравилась поздняя перестройка, и ГКЧП не нравилось. И так далее. Но то, что началось в конце 2004 года, — это уже нечто запредельное. Мы стали жить, как я уже говорил, внутри огромной корпорации. Штат ее безмерно раздут (старики, калеки, балалаечники), идут сокращения, происходит промывка мозгов, усмирение целых городов; увольняют тех, кто выступает против того, чтобы так все происходило…

Да, процветают отдельные даже не регионы, не населенные пункты, а части их. Этакие корпоративные оазисы. Я в нескольких бывал — конечно, можно подумать, что жизнь налаживается. А если ты еще и гость, то получаешь такие удобства и блага, что готов написать все что угодно, чтобы еще это повторилось. Но тут же, рядом с оазисом, существует и другой, вымирающий, мир… Я попытался рассказать об этом в небольшой повести «Регион деятельности». Там описан небольшой северный город, где есть нищее бюджетное население — от главы администрации до воспитательницы в детском саду, и есть работники «Обьгаза» (название вымышленное), у которых свой Дворец культуры, свои детские сады, стадион. То есть свой мир… Разные ведомственные учреждения были и в советское время, но так явно, как в последние годы, это все-таки не проявлялось.

Но эти оазисы недолговечны: от многих людей, приближенных к «трубе», я слышал, что примерно через двадцать лет «легкая нефть» — то есть та, которую легко добыть, закончится, а добывать «тяжелую» нам нечем, ничего в этом направлении не строится, не производится. И вообще, как можно заметить, развивается только сфера услуг, да и то принадлежащая в основном не России. А Россия строит новые и новые трубы, перевыполняет планы по добыче всевозможных полезных ископаемых… Я не экономист, но уверен, лет через двадцать произойдет что-то действительно катастрофическое. В политические силы, способные изменить происходящее, не верю. Никого никогда не поддерживал, кроме писателя Сергея Шаргунова, в тот момент, когда он стал лидером Союза молодежи «За Родину!», опекаемого партией «Родина», и попытался сделать Союз несколько обособленной и действительно мощной силой. Тогда Сергей высказывался против «мышиного короля в Кремле», устраивал смелые акции, собирал молодую интеллигенцию. Но Сергею быстро объяснили, чтобы особенно не радикалил, что критиковать министров можно, а выше — запрещается. Потом его уволили с руководящих постов в «Родине», а Сергей влился в марионеточную партию спикера «Совета Федераций Федерального Собрания Российской Федерации». И оттуда его тоже, в конце концов, изгнали. Грустная история.

Рад, что есть «Другая Россия» — какое-то подобие реальной оппозиции, — но, думаю, ничто в ближайшее время нынешний порядок вещей не нарушит. Механизм отлажен, смена руководителя мало отразится на курсе. Любая кухарка может стать преемником и продолжить. Но если нынешняя не уйдет, как обещает, то, думаю, нас ждет вскоре новый 1937-й.

Сегодня мы где-то между 1932-м и 1934-м. А пусть уже не в государстве, но внутри корпорации должны появляться враги, вредители, нарушившие контрактные условия или попросту надоевшие воры (а воры-то все, все вынуждены воровать где смогут). Нужно их постоянно выявлять, показывать остальным и ликвидировать. Главное, чтобы работники не видели трещин на стенах офисов, не слышали смущающих душу слов, не отвлекались от разрушительной работы…

Надеюсь, Россия, как уже бывало не раз, не рухнет в неминуемую, казалось бы, пропасть, а… В общем, надеюсь на очередное историческое чудо.

ГЕРМАН САДУЛАЕВ:

«Я всегда вставал на сторону слабых. И поэтому я чеченец»

Герман Умаралиевич Садулаев родился 18 февраля 1973 г. в селе Шали Чечено-Ингушской АССР. Окончил юридический факультет Санкт-Петербургского государственного университета. Работал в коммерческих структурах и занимался частной практикой. Жил в Архангельске, Северодвинске, Петрозаводске, путешествовал по Индии. В настоящее время живет в Санкт-Петербурге.

С 2005 г. публикуется в литературных журналах («Знамя», «Континент», «Дружба народов», «Аврора», «Вайнах»). В 2006 г. вышли две книги: «Радио Fuck» и «Я — чеченец!».

В 2008-м — еще две книги: «Пурга, или Миф о конце света», которая была отмечена премией «Эврика», и роман «Таблетка», вошедший в шорт-лист «Русского Букера».

Как ни странно, но и суть чеченского характера, и даже весь ужас сотворенного русскими в Чечне я куда более ясно понял не из увиденного в Чечне и не из личного общения с десятками чеченцев, но из текста, из книги. Это книга Германа Садулаева «Я — чеченец!».

В этой книге столько высокого человеческого достоинства, что мне стало разом и стыдно — за свой совершивший столько кровавых ошибок народ, и тошно — оттого, что я был с этим народом и ничего не мог исправить в его поступках ни разу.

Впрочем, так устроен человек читающий, что мучаясь одной половиной сердца, другой я радовался тому, что имею дело с настоящей книгой, сам факт появления которой, простите мне мое святотатство, служит пусть несоизмеримым, но все же оправданием кровавой жути войны. Так Гомер оправдал бессмыслицу Троянской войны, а Шолохов — беспощадный бред Гражданской.

А еще мне стало завидно… Подобной книги с названием «Я русский!» пока нет, и неизвестно, кто ее напишет. И еще захотелось, чтобы подобные вещи были написаны самыми талантливыми сыновьями грузинского, армянского, казахского и иных народов и были розданы всем одномерным, упертым и злым националистам. Быть может, они догадались бы, что русские имеют дело с великими народами, с которыми нужно заедино творить великие дела, а не устраивать лживые, бессмысленные, беспощадные усобицы.

— Итак, Герман, сейчас тебе придется все о себе рассказать. Кто

таков, отвечай? Чем занят?

— Мужчина в возрасте тридцати четырех лет, высокого роста, плотного телосложения, с короткой стрижкой, славянскими чертами лица и едва заметным кавказским акцентом. Такое описание вполне сойдет для ориентировки. В онтологическую глубину вопроса мы здесь вдаваться не будем. Возможно, писатель пытается ответить на вопрос, кто он такой и что такое мир вокруг него, в своих книгах. Отец, Умарали Алиевич, чеченец, работал агрономом и чиновником, сейчас пенсионер. Мать, Вера Павловна, русская, школьная учительница, уже в ином, лучшем мире. У меня один ребенок — дочь, которая названа в честь бабушки Верой.

Детство прошло в Чечне. Оно было разным. Много работал, как и все в сельской местности. Много читал: отец собрал замечательную библиотеку, под которую была выделена специальная комната.

Сейчас работаю в одной российской компании. Применяю свою профессиональную квалификацию, чтобы обеспечить семью, выполнить свой экономический долг перед страной и обществом. Я считаю, что каждый человек должен трудиться. В Советском Союзе не зря наказывали за иждивенчество. Во всяком случае, паразитический образ жизни не должен поощряться и пропагандироваться, как это делается сейчас.

— На сегодняшний день вышли четыре книги: каждую сопровождал не всегда здоровый шум, но вообще литераторы и критики скорей приподняли в почтении шляпы: «Да, это настоящее!» — сказали они. Я присоединяюсь: это сильная литература. Какая книжка будет следующей, о чем? Нет желания поработать с «чеченской» темой еще?

— Желания «работать» с чеченской темой у меня не было никогда. Даже когда я писал тексты, вошедшие в книгу «Я — чеченец». Просто не мог не писать. И заканчивая каждый рассказ или повесть, надеялся, что это — все. Такие вещи пишутся тяжело и с болью. Но эта тема сама возвращается в меня, снова и снова.

— Мир между Россией и Чечней возможен еще? Возможно ли вернуть тот советский Грозный, где отдыхали люди многих национальностей, — прекрасный, спокойный, щедрый, милый город, где жили красивые и гостеприимные люди? Возможно ли забыть эти страшные раны и страшные обиды?