Юрий Безелянский - 5-ый пункт, или Коктейль «Россия» Страница 46

Это стихотворение «Северовосток» Волошин написал в 1920 году. Он умер через 12 лет, в 1932-м, не дожив 5 лет до апофеозного террорного 37-го. Но поэт его предчувствовал: «И еще не весь развернут свиток, / И не замкнут список палачей…» Ягода-Ежов-Берия, ну и, конечно, главный палач России в мягких кавказских сапогах.

Если вас затронули строки Макса Волошина, то возьмите его книгу и сами прочитайте поэму «Россия», а я не имею права замыкаться на одном поэте Серебряного века: уже анонсирован список, и надо ищи по нему…

Зинавда Гиппиус. Зеленоглазая наяда российской поэзии. Но по складу души и характера Зинаида Николаевна отнюдь не лирик, ее, как Волошина, волновала судьба России и судьба русской интеллигенции. Вынужденная уехать в эмиграцию, Зинаида Гиппиус, как сказано в Литературной энциклопедии (1964), «выступала в статьях и стихах с резкими нападками на сов. строй».

Это точно. Она ненавидела этот «сов. строй». В адрес большевиков она писала:

Рабы, лгуны, убийцы, тати ли —Мне ненавистен всякий грех.Но вас, Иуды, вас, предатели,Я ненавижу больше всех.

Для Гиппиус октябрьская революция — это «блудо-действо», «неуважение к святыням», «разбой». Но не будем приводить многочисленные инвективы в адрес новой власти в России. Не будем кипеть. И лучше вспомним об истоках этой удивительной, умной, интеллектуальной женщины, этой «безумной гордячки», как выразился Блок. Родилась Зинаида Николаевна в заштатном городе Белеве Тульской губернии, куда ее отца занесло после окончания юрфака Московского университета. Отец — выходец из старинной Немецкой колонии в Москве (примечательно, что один из его предков в 1534 году открыл в Немецкой слободе первый книжный магазин — вот откуда тянутся книжные истоки Зинаиды Николаевны). Мать поэтессы — Степанова, родом из Сибири, дочь уездного полицмейстера.

Попутно следует вспомнить и еще двух Гиппиусов — Василия и Владимира (Вольдемара), связанных дальним родством с Зинаидой Николаевной. Василий Гиппиус — поэт, переводчик, литературовед. Ахматова называла его «поэтом нежным». Владимир Гиппиус, старший брат Василия, — поэт, прозаик, критик, педагог. Венгеров писал о Владимире Гиппиусе, что «он — один из самых выдающихся петербургских преподавателей русской словесности, один из тех не забываемых учениками учителей, которых можно назвать Грановскими средней школы».

Но оба Гиппиусы — и Василий, и Владимир — не вошли в основной список поэтов Серебряного века, а вот Сергей Городецкий вошел. По отцу он явно русский — Митрофан Иванович, куда русее. А вот мать? Надо поискать по источникам, и это право я предоставляю любознательным читателям. Интересная по кровям была жена Сергея Городецкого: в 1908 году он женился на женщине по имени Анна, носящей странную фамилию — Бел-Конь-Любомирская, урожденная Козельская. Философов вспоминал о Городецком: «Весь какой-то белый, светлый… Постоянная улыбка. Что-то очень русское, задорное. Какой-то Васька Буслаев». А Репин назвал Городецкого «певцом национальных восторгов».

Первая книга Городецкого «Ярь» явилась отражением увлечения фольклором. «Ярь — все то, что ярко». В 1910 году появился сборник «Русь».

Русь! Что больше и что ярче,Что сильней и что смелей!Где сияет солнце жарче,Где сиять ему милей?

Ну прямо Россия — родина слонов! А потом пришла революция, и Городецкий выпустил свою первую советскую книгу «Серп» — «сплошной гимн советской власти». Городецкому, в отличие от многих поэтов, повезло: его не расстреляли. Он умер в 1967 году на 84-м году жизни.

Николаю Гумилеву не повезло: его поставили к стенке, ему шел 36-й год. Гумилев — незаживающая рана российской поэзии. Если говорить о его корнях, то тут, кажется, все чисто, по крайней мере если не скрести глубоко. Отец — морской офицер Степан Гумилев, хотя более правильное его имя — не Степан, а Стефан. Мать — Анна Ивановна Львова. Прадед по матери носил фамилию Викторов, и о нем писал Гумилев: «Мой прадед был ранен под Аустерлицем…»

Из груды высказываний о Гумилеве приведем только одно: «Неисправимый романтик, бродяга-авантюрист, «конквистадор», неутомимый искатель опасностей и сильных ощущений…» (Эрих Голлербах). В стихах Гумилева много экзотики и много иностранного (ягуары и жирафы, озеро Чад, Семирамида и Китай, занзибарские девушки и укротители змей, Флоренция и Генуя, Стокгольм и Мадагаскар…). В этом смысле Гумилев не очень русский поэт, не чета, скажем, Есенину:

Да, я знаю, я вам не пара,Я пришел из иной страны,И мне нравится не гитара,А дикарский напев зурны…

Но в то же время Гумилев утверждает, что

Золотое сердце РоссииМерно бьется в груди моей.

Может быть, Николай Гумилев — всего лишь «заблудившийся трамвай» в стране патриотизма, где не везде проложены рельсы, где подчас все тонет в бездорожье?..

Если вас не шокировало сравнение Гумилева с «заблудившимся трамваем», то Есенин — «красногривый жеребенок», «милый, милый, смешной дуралей», который не выдержал гонок не только с чугунным поездом, но и с новой властью, никак не мог вписаться в новый поворот, его и вышибло при первом же серьезном испытании, впрочем, он сам уже чувствовал: «хладеет кровь, ослабевают силы».

Сергей Есенин не только русский поэт по своим национальным корням, но стопроцентно русский по своему поэтическому духу, мироощущению, творчеству… И когда он говорит: «Я люблю родину, Я очень люблю родину», — то это не ангажированность, не поза, это его суть, суть сердца и души.

Если крикнет рать святая:«Кинь ты Русь, живи в раю!»Я скажу: «Не надо рая,Дайте родину мою».

Никакие Мадагаскары, никакие Занзибары не прельщали Сергея Александровича: Русь — и только! Побывав в Америке, Есенин от нее взвыл.

«Милый Толя! — писал Есенин Мариенгофу 12 ноября 1922 года. — Как я рад, что ты не со мной^ здесь в Америке, не в этом отвратительнейшем Нью-Йорке. Было бы так плохо, что хоть повеситься… Лучше всего, что я видел в этом мире, это все-таки Москва. В чикагские «сто тысяч улиц» можно загонять только свиней… Раньше подогревало то при всех российских лишениях, что вот, мол, «заграница», а теперь, как увидел, молю Бога не умереть душой и любовью к моему искусству. Никому оно не нужно… И правда, на кой черт людям нужна эта душа, которую у нас в России на пуды меряют. Совершенно лишняя штука эта душа… С грустью, с испугом, но я уже начинаю учиться говорить себе: застегни, Есенин, свою душу, это так же неприятно, как расстегнутые брюки… В голове у меня одна Москва и Москва. Даже стыдно, что так по-чеховски…»

Чуть раньше, 9 июля, тому же Анатолию Мариенгофу: «Сейчас сижу в Остенде. Паршивейшее Гель-Голландское море и свиные морды европейцев. От изобилия вин в сих краях я бросил пить и тяну только сельтер… Там, из Москвы, нам казалось, что Европа — это самый обширнейший рынок распространения наших идей в поэзии, а теперь я вижу: Боже мой! до чего прекрасна и богата Россия в этом смысле. Кажется, нет такой страны еще и быть не может…»

Короче, «лицом к лицу — лица не увидать. Большое видится на расстоянье».

На родине Есенину все видится иначе, в драматическом разломе, в трагическом противоречии:

Полевая Россия! ДовольноВолочиться сохой по полям!Нищету свою видеть больноИ березам и тополям.Я не знаю, что будет со мною…Может, в новую жизнь не гожусь,Но и все же хочу я стальноюВидеть бедную, нищую Русь…

Сергею Александровичу хотелось верить в хорошее, но разве можно обмануть поэтическое чувство, интуицию?

Я утих. Годы сделали дело,Но того, что прошло, не кляну.Словно тройка коней оголтелаяПрокатилась на всю страну.Напылили кругом. Накопытили.И пропали под дьявольский свист…

Поэт хоронил себя при жизни. И, уходя, расставался с надеждой:

А месяц будет плыть и плыть,Роняя весла по озерам…И Русь все так же будет жить,Плясать и плакать у забора.

То есть не верил ни в какое возрождение «голубой Руси»? Похоже, не верил, не отсюда ли крик-боль:

Ты, Рассея моя… Рас…сея…Азиатская сторона!

Временно простимся с Сергеем Есениным и обратим взоры на Вячеслава Иванова. Он говорил: «Я очень… люблю слово «слава» и ценю свое славянское имя Вячеслав… Я нахожу, что сия фамилия, в связи с моим «соборным» мировоззрением, мне весьма подходит. «Иванов» встречается среди всех наших сословий, оно внерусское, старинное, и вместе с моим именем и отчеством звучит хорошо: Вячеслав — сын Иванов.