Андрей Буровский - Еврейские погромы. Скорбь по двойным стандартам Страница 47

Он нашел свою мать. Она лежала прямо на мостовой, лицо ее было в крови, она едва дышала. Мальчик присел на корточки рядом с ней, с бьющимся от страха сердечком.

— Мама!

Она открыла глаза и попыталась что-то сказать, и Сэмюэль понял, что она умирает. Он страстно хотел спасти ее, но не знал, как это сделать, и, когда стал вытирать кровь с ее лица, она умерла.

Позже Сэмюэль видел, как рабочие погребальной конторы осторожно выкапывали землю из-под тела матери. Земля была сплошь пропитана кровью, а согласно Торе человек должен явиться своему Господу целым.

Эти события и заронили в Сэмюэле желание стать доктором»{243}.

Вообще-то в Кракове в 1855 году не было погрома. Были в 1464 и в 1467 годах… Но это явно не то. В 1819-м были погромы в нескольких городах Польши. А в 1855-м — вообще ни в одном не было.

Погромы 1819 года в Польше почти не сопровождались убийствами, а изнасилований не было вообще. Во время этих погромов грабили жилища и оскверняли синагоги. Но вот чего определенно не было, так это заваленной трупами улицы, горящих домов, ужаса и массовой гибели. НЕ БЫЛО. Сидни Шелдон, попросту говоря, врет. А еще такой большой, книги пишет. Причем текст-то художественно сильный! Ребенку невольно сочувствуешь…

И остальные описания жизни краковского еврейского квартала — в том же фантастическом духе:

«Отец Сэмюэля, выходец из России, спасаясь от погрома, бежал из Киева в Польшу. В Кракове он и встретил свою будущую жену. С вечно согбенной спиной, седыми клочьями волос и изможденным лицом, отец был уличным торговцем, возившим по узким и кривым улочкам гетто на ручной тележке свои незамысловатые товары: нитки, булавки, дешевые брелки и мелкую посуду. Мальчиком Сэмюэль любил бродить по забитым толпами народа шумным булыжным мостовым. Он с удовольствием вдыхал запах свежеиспеченного хлеба, смешанный с ароматами вялившейся на солнце рыбы, сыра, зрелых фруктов, опилок и выделанной кожи. Он любил слушать певучие голоса уличных торговцев, предлагавших свои товары, и резкие гортанные выкрики домохозяек, бранившихся с ними за каждую копейку».

В общем, бежал бедный отец Самюэля из России — вероятно, там погромы были еще страшнее. А что в первой половине XIX века их не было и бежать попросту было не от чего — это уже скучная проза. Слушать такие комментарии, читая Шелдона, — это как читать сказки Шарля Перро в сопровождении серьезных рассказов о том, что колдовства не бывает, фея не могла превратить крыс в лошадей, а расколотую тыкву — в карету. Или получать новогодние подарки под аккомпанемент сообщения о том, что Деда Мороза нет.

А дальше — больше: «оказывается», еврейские торговцы могли выходить из «краковского гетто» только днем. «Когда садилось солнце, огромные двустворчатые деревянные ворота запирались на замок. На восходе ворота отпирались огромным железным ключом, и еврейским лавочникам позволялось идти в Краков торговать с иноверцами, но на закате дня они обязаны были вернуться назад».

«Каждый вечер Сэмюэля, его родственников, друзей и всех других евреев иноверцы загоняли на ночь в гетто, как те загоняют своих коз, коров и цыплят».

В самом же гетто «семья Роффов жила вместе с восемью другими семьями в узком трехэтажном деревянном доме. Сэмюэль обитал вместе с отцом, матерью и тетушкой Рахиль в маленькой комнатушке и за всю свою короткую жизнь ни разу не спал и не ел один. Рядом обязательно раздавались чьи-либо голоса. Но Сэмюэль и не стремился к уединению, так как понятия не имел, что это такое. Вокруг него всегда кипела жизнь, и это было в порядке вещей».

А в самом Кракове, в его христианской части, цветут садики перед домами, и все жители кажутся сказочными богачами в сравнении с евреями…

На фоне такого великолепного художественного вымысла историческая правда кажется тоскливой скучищей: что Казимеж, краковский еврейский квартал, по богатству и уровню благоустройства отродясь ничем не отличался от остального города Кракова. Что он никогда не был отделен стеной от остального города. Даже деревянной и даже по пояс человеку.

Тем более никто никогда не запирал в этом квартале евреев и не выпускал их по утрам. Истории про то, как главный герой не успевает вечером, проводит ночь в Кракове и вынужден убить мерзкого польского стражника — это антинаучная фантастика. Совершенно на уровне приключений Золушки, Мальчика-с-Пальчика и Кота в сапогах. Сказки о них красивы, поучительны и радуют сердце людей не первое столетие. Но трудно представить себе, что кто-то начнет относиться к этим персонажам как к реальным историческим деятелям. А Сидни Шелдон делает именно это.

Вот она и информационная война. Формируется совершенно фантастический, но очень уж непривлекательный образ и России, и Польши.

Второй фронт информационной войны — война с «отсталостью» и с «реакцией».

Весь XIX век бродил по Европе призрак коммунизма. Неподалеку от него ковылял его чуть более приличный братец — призрак социал-демократии. Интеллигенция же в Европе в основном была «левой», то есть или либеральной, или революционной. В разных странах в разной степени — скажем, Франция очень отличалась своей левизной и от Британии, и от Германии, и от рьяно католической Италии. Но в целом Европа была «левой».

И получилось так, что Россия как государство в глазах Европы стала пережитком, грубым полицейским государством. Тот, кто хотел сокрушить это государство, оказывался для Европы «своим», «правильным» человеком, и ему следовало помогать.

Евреи оказались и в самой Европе на 99 % «левыми», а 1 % «правых» евреев были в основном религиозные фанатики или иные дикие создания. Евреи были «свои в доску» как раз для «левых» — народ, выведенный из гетто Французской революцией, введенный в историческое бытие идеями Свободы, Равенства, Братства. Российская империя как государство не имела право на существование без кардинальной смены политического строя. Русский народ осуждался за то, что терпит царизм и не поднимается на революцию. «Своими» из русских были на Западе только крайние либералы и революционеры.

Эту позицию легко раскритиковать, причем сразу со многих позиций, но я ведь и не утверждаю, что позиция эта продуманная и разумная. Я утверждаю только, что так думало 90 % европейской интеллигенции и что это определило позицию Европы в отношении русских евреев.

Евреи стали для Европы или «жертвами царизма» — даже когда американские газеты писали о странных и забавных чертах евреев, приехавших из России, — их чрезмерной религиозности, нечистоплотности, неведении современного мира, — то и тогда эти черты оправдывались «гонениями», «мучениями», «сознательной политикой царизма держать народ в невежестве».

Или стали «героическими борцами за свободу». Порой даже левая пресса в Российской империи высмеивала преувеличенные, раздутые сведения об участии евреев в «освободительном движении» и понесенных ими потерях. «Варшава. Расстреляно в крепости 11 анархистов. Из них 15 евреев».

Опять же, можно засмеяться — но что поделать?! Вот такие сообщения вместе с историями про зверства погромщиков — все эти вбитые в головы гвозди, изнасилование младенцев в утробе матери, Николай II, лично составляющий инструкции погромщикам, и прочий бред и совершеннейший сюрреализм — они и формировали у Европы представление о происходящем.

То есть были действия эмигрантов-евреев, была поддержка их диаспоры, но не это главное. Главное было в том, что само государство российское и 99 % русского народа были «правые», а евреи на 90 % были «левые». И в результате вот история с Гершуни в качестве яркого примера.

Когда Гершуни наконец арестовали и приговорили к смертной казни, император все-таки его помиловал, причем по собственной инициативе, без его просьбы. Гершуни бежал с каторги, из знаменитого Акатуя, в бочке из-под капусты. Через Владивосток бежал в Америку, а оттуда в Европу (вот тема для детективного романа!).

Беглый каторжник Гершуни жил во Франции и Италии вполне открыто, под своим именем, даже писал в местные газеты. Царское правительство требовало его выдачи — но демократическая общественность стала горой и не позволила отдать на расправу борца с отсталостью и мракобесием. Одним из самых больших сторонников «не отдавать» был общественный и политический деятель Клемансо… будущий президент Франции, «большой друг Советского Союза».

Глава 9. Евреи и русская интеллигенция, или Новые греки и египтяне

Сидят на паперти двое: один юродивый, другой богоизбранный.

Собственно говоря, есть только две страны, в которых известно само слово «интеллигенция», — это Россия и Польша. Нигде, кроме России и Польши, интеллигенции не было, и образованные специалисты становились не младшими братиками дворян, а частью бюргерства… Выражаясь по-польски — мещанства.