Журнал современник - Журнал Наш Современник 2008 #9 Страница 47

Происходит декомпозиция культуры с экстенсивной эксплуатацией достижений, рассматриваемых как элементы сборки, их произвольной реконструкции в соответствии с конкретной задачей. Причем, случается, противоположного свойства.

К тому же создатель культурного объекта либо его продюсер нередко заранее учитывают маркетинговую стратегию, встраивая ее компоненты в художественную ткань.

Многоликая, едва ли не турбулентная феноменология способна обезличить, растворив в массе ярких, но второстепенных деталей проклюнувшееся своеобразие культурного генома, оригинальную специфику складывающегося мироустройства.

Изменения в социальной и культурной жизни можно, конечно же, объяснять прагматизацией бытия, что зачастую и делается. Действительно, часто приходится сталкиваться со следующей точкой зрения: долгое время в мире доминировали ценности, а сейчас начинают превалировать интересы, то есть происходит движение от сущности к видимости, от идеала к повседневности и, в конечном счете, энергичное уплощение цивилизации.

На первый взгляд дела обстоят именно таким образом.

Однако можно ли всю феноменологию перемен объять подобной рационализацией? Пожалуй, нет. Это было бы поверхностным прочтением возникающего культурного текста. Помимо очевидного упрощения и даже примитивизации мы имеем дело с интенсивным процессом социального творчества, со сменой социокультурных ожиданий, с многообразными проявлениями специфичного мироощущения, переосмыслением системы взаимоотношений: человек-мир-Бог.

Попробуем перечислить приходящие на ум реалии современного мироустройства: феномен массового общества, управляемая демократия, унификация и транспарентность национальных правовых систем, поствестфальская система международных отношений, сетевые организации, неолиберализм, финансовая экономика, элементы глобального управления, виртуальная реальность… А также ряд явлений, связанных с автосуверенностью и кодексом политкорректности: от феминизма, утверждения полноты прав сексуальных и других меньшинств, права распоряжаться собственным телом (аборты, фе-тальная терапия, новые репродуктивные технологии, смена пола, генетические манипуляции, в перспективе - клонирование) до легализации эвтаназии, легких наркотиков и т. п.

В данном собрании "коррекций" ценностной и правовой систем просматривается дерзновенный комплекс, ломающий горизонт христианской секуляризации. Комплекс, который базируется не на плоских интересах, а на разветвленной системе каких-то иных ценностей, укрытых до времени инерцией жизни и эклектикой повседневности.

Что все это означает?

Быть может, дело в том, что обретенная на пике земного, "географического" торжества христианской культуры универсальная свобода одновременно предопределила наступление момента легализации иных кодов бытия. И то, что наблюдается сегодня, есть неизбежное смещение времен, смешение цивилизации и архаики (но это уже не прежняя цивилизация, как и не прежняя дикость), плавильный тигель синкретичного состояния общества - проблески альтернативной цивилизации, где человеку будет дано распорядиться свободой как никогда и одновременно испытать небывалое угнетение.

В результате складывается парадоксальная ситуация, когда материальные успехи цивилизации лишаются изначального смысла и начинают противоречить прежнему пониманию исторического замысла…

Но вглядевшись в этот калейдоскоп, начинаешь различать, как за политическими и экономическими бликами, сквозь игру повседневности проступает облик некой неопознанной культуры, и нам остается лишь попытаться распознавать этот лик.

Правда, возникают проблемы. Так, с некоторых пор исследователи инстинктивно избегают делать широкие, тем более метафизические обобщения, рассматривая явления в функциональном ключе, по возможности выдерживая дисциплинарные разграничения мировоззренческих тем. В свою очередь, сокращение горизонта рефлексии, утрата вкуса к большим смыслам (в немалой степени поддерживавшегося традицией богословия) приводят к тому, что политические и экономические закономерности воспринимаются как автономные, "суверенные" универсалии. Едва ли не как константы - инвариантные модели для всех культур и на все времена. А происходящие изменения - как следствие последовательной, хотя и со сбоями, работы механизма истории. Другими словами, как чуть ли не механический процесс, ведущий к гарантированному результату.

И посему, чтобы прочесть черновики экзистенции, опознать наспех начертанную новацию, приходится отступать на шаг, освежив в памяти мнения и суждения той поры, когда в обществе царила тяга к широким метафизическим и культурологическим обобщениям.

Однако даже привычно поминаемая в этой связи веберовская шинель становится узковатой.

Макс Вебер, как известно, затрагивая тему становления современности, рассуждал о протестантских корнях капитализма. Но если внимательно вчитаться в строки работ, можно сделать несколько уточнений - к примеру, речь идет не столько о протестантских корнях вообще - тем более в масштабе всей Европы, а не преимущественно Германии, - сколько, главным образом, о кальвинистских (и еще о влиянии американских пуританских сект). Разница, впрочем, на первый взгляд незначительная. Но можно вспомнить и другие оговорки, например, о применимости корпуса рассуждений лишь к предыдущей фазе денежного строя, а отнюдь не к процессам, обозначившимся к началу XX века: "…в настоящее время действительно не может быть и речи о какой-либо обязательной связи между… "хрематистическим" образом жизни и каким-либо целостным мировоззрением". А ниже провозглашается нечто даже более радикальное: "…капитализм, одержав победу, отбрасывает ненужную ему больше опору"*.

Обозначенные выше, да и некоторые другие различия между действительными рассуждениями ученого и распространенными сегодня в обществе стереотипами позволяют уловить некий вектор. Направление мысли, следуя которому, можно обнаружить второе дно, связанное с идеологией социального постмодерна - той самой скорописи, претендующей на роль сакрального текста новой цивилизации.

В трансформирующемся мире капитализм Модернити, капитализм "вебе-ровский", "цивилизованный", утрачивает привычный облик. Прежняя оболочка, устойчиво связываемая с протестантской этикой, теряет черты христианской цивилизованности, возвращаясь к некоему изначальному состоянию - капитализму "варварскому", "незападному", но уже в постмодернистской и непознанной ипостаси. Ариаднина же нить и рабочая гипотеза данного рассуждения заключается в следующей посылке: возводимая в недрах общества антропологическая и социальная конструкция имеет более глубокий и более древний, нежели протестантизм, мировоззренческий фундамент, который, на наш взгляд, принадлежит гностицизму.

И соответственно версия постхристианского универсума, чей облик с каждым днем становится все четче и обстоятельнее, может быть определена с точки зрения ее начал и постулатов как гностическое мироустройство.

Трансмутация истории5

Не имея возможности направиться в высшие сферы, я двинулся к Ахеронту.

Вергилий

Что есть гностицизм, его внутренняя картография применительно к (пост)современному кругу проблем, то есть к проклюнувшемуся общественному мироустройству, экономической и политической практике, ценностям и

мотивациям поведения человека в новом мире? Каким видится влияние идей и шире - специфичного мироощущения на постулаты культуры и практическую жизнь? Наконец, какова наиболее соответствующая его духу и логике модель социального универсума?

Отличительной чертой гностицизма является особый статус материального мира как области несовершенного, случайного; как пространства "плохо сделанного" земного и человеческого космоса, которому присущи произвол, инволюция, самоотчуждение. Бог обособляется здесь от чуждого ему творения, трансформируясь, по сути, в Аристотелев перводвижитель; миру же придается тот же механицизм, что и у язычников, нет лишь страха и пиетета перед ним.

Характерны также абсолютизация роли зла, презумпция отдаленности и неучастия "светлых сил" в земных делах при близости и активном участии в них "сил темных", а также вытекающий из данной фатальной и трагической ситуации деятельный пессимизм.

Кроме того, гностицизму свойствен глубокий, порою онтологичный дуализм, который предопределил и специфическую антропологию. Речь, однако, идет не о сложных кодах соединения разнородного, как, скажем, в дохалки-донской полемике о сочетании двух природ в Богочеловеке, а о двух породах людей, о жестко разделенных слоях человечества: высшем и низшем (избранных и отверженных), проявлением чего оказывается радикальный, обостренный элитаризм.