Юрий Мухин - Отцы-командиры Часть I Страница 48

Второй рассказ был из услышанного им от одного старика о случае, который произошел в первые дни войны в приграничных боях. (Дед рассказывал об этом уже после освобождения их села.) На западе гремела канонада, отходили через село беженцы, раненые, обозники, а потом и пехотинцы. На закате появилась в парной упряжке 45-мм противотанковая пушка с пятью человеками расчета. Они были уставшими и поставили свое орудие на обочине за кустом, надеясь провести ночь в этом селе. Примерно через час затрещал немецкий мотоциклист с пулеметом. Для острастки он выпустил с десяток патронов по окраине, а артиллеристы со ста метров открыли по нему огонь из ручного пулемета и убили обоих разведчиков. Через полчаса показался бронетранспортер. Артиллеристы первым же выстрелом подбили его, а вторым подожгли. Пехота выскочила из горящей машины и под прикрытием пулеметного огня пошла в атаку. Бой разгорелся жаркий и закончился с наступлением темноты. Немцы ворвались в село. Трое наших были убиты , а двоих раненых немцы добили сгоряча, так как своих потеряли гораздо больше. Ночь прошла тревожно, хотя колхозные плотники по приказу немцев всю ночь строгали доски и сколачивали гробы. К утру собрали все взрослое население села на площадь у кладбища, где за ночь были вырыты две братские могилы и стояли гробы с убитыми немцами и нашими артиллеристами. Вступившая воинская часть была построена с оружием. Выступил полковник и обратился к своим воинам с такой речью: «Солдаты фюрера, мы прощаемся с нашими однополчанами, павшими в открытом бою с горсткой русских воинов. Если вы впредь будете так же сражаться, как эти пять русских храбрецов во главе с сержантом, то немецкая армия завоюет весь мир. По этой причине я приказал похоронить  их с таким же почетом, как и наших воинов». Под залпы траурного салюта гробы были преданы земле.

Ни в первом, ни во втором случаях ни один из нас не прокомментировал пересказанное майором... Я не думаю, что майор был провокатором, придумав заранее такой увлекательный сюжет, но наше поколение было так запугано, что все воздержались от комментариев. Во всяком случае я не рассказывал о том, как ПНШ-5 нашего полка пел опереточные арии под немецкий аккомпанемент, как пела Дуся немецкие песенки под их губную гармонику, как пленные немцы сами напросились нести батальонные минометы, чтобы согреться от утренних заморозков. Я думаю, что у каждого пехотинца-ветерана найдется непременно фронтовой эпизод, подобный вышеприведенным.

Моя кровать стояла рядом с кроватями двух капитанов. Выше меня на втором ярусе спал Павел Назаров, слева капитан Салоп, прибывший с должности начальника штаба полка. Он был ленинградец. Учеба его интересовала мало, хотя он всегда аргументированно давал ответы. Воевал он с начала войны и предпринимал меры, чтобы уйти с армейской службы вообще, так как по профессии был геолог. На самоподготовке он чаще просматривал книги по геологии, чем боевые уставы, чем вызывал шутки и колкие реплики. Однажды он разбирал в чемодане свои книги, и одна их них была под его фамилией. Я спросил: «Не родственник ли?» Он ответил: «Нет, Саша, это моя книга. Ведь я кандидат геологических наук и преподавал в институте. Вот почему я и езжу в Москву, чтобы добиться откомандирования в свой наркомат геологии, — сейчас такие специальности отзываются с фронта. Может, выгорит», — заключил он. К самому концу нашей учебы ему вдруг совсем неожиданно было присвоено звание «майор». Я удивился, почему так долго выписка его искала, но он ответил, что связи с полком упорно не поддерживал. Я никогда больше не встречал человека, который был бы так огорчен очередным званием, как он...

Кормили нас по норме курсантского пайка военных училищ. А это была, видимо, самая лучшая по калорийности пища, исключая, конечно, летчиков и подводников. Эта норма отпуска продуктов сохранилась до конца войны, хотя гречневая и рисовая крупы давно заменились перловкой,  но 40 г животного масла и белый хлеб 300 г в обед сохранялись. Первоначально в войну пайки в военных учебных заведениях для офицеров-слушателей были установлены по тыловой норме, на которой прожить можно было с большим трудом даже с офицерским денежным содержанием, которое в войну ничего не стоило. Офицеры-слушатели с ускоренных курсов академий и курсов усовершенствования начали совершать «дезертирство» обратно на фронт. И Сталин разрешил им тоже установить курсантскую продовольственную норму снабжения, но для постоянного состава ВУЗов тыловая норма сохранялась до конца войны. Правда, по курсантской норме не было положено табачное довольствие, от чего все курящие очень страдали.

Первый отпуск домой

Стакан самосада на рынке стоил 10 рублей, а его иногда выкуривали за пару дней. Наше курсовое начальство решило разрешить отпуска за табаком по одному слушателю от группы на десять дней не далее радиуса в одну тысячу километров и чтобы стоимость стакана самосада была не дороже пяти рублей за стакан. Наш старшина группы объявил об этой новости, но среди нас не нашлось желающих поехать, и я попробовал испытать судьбу. Собрались в кабинете начальника курса, и он начал подписывать отпускные билеты Я остался последним. Увидев, что у меня конечным пунктом указана станция Невинномысская, он сразу сказал, что до нее более полутора тысяч километров, и отложил мой отпускной билет. Потом спросил меня, к кому я еду. Я объяснил, что там у меня мать-вдова с тремя детьми, не виделся с начала сорок первого года. «Богатым краем когда-то была твоя родина Я там до войны командовал кавалерийским полком». Я подтвердил его слова. Конечно, после оккупации многое изменилось, но мать в каждом письме просит заглянуть хоть на сутки, и я заверил, что успею вернуться со всеми вместе. Тогда он попросил привезти и ему табачку. Я заверил, что привезу мешок на всю группу бесплатно, в том числе и ему, и он подписал отпускной билет. Вручая его мне, намекнул, что, может быть, там жиры будут дешевле, чем здесь, то тогда прикупить их ему, а он расплатится. Я пообещал, зная, что  мать должна забить кабана к рождественским праздникам или раньше.

После обеда я уже ехал пригородным в Москву, имея билет до самого места назначения. Это было важно, если попаду в вагон без компостирования. Так и получилось. Садился я в бакинский поезд не в общей очереди пассажиров, а с противоположной стороны и с другого конца вагона вместе с другим капитаном, у которого был пистолет «ТТ». Я тогда не знал этого способа. Он вынул из пистолета магазин и взвел затвор. Ствол оголился и вошел в гнездо замка. Одним поворотом он свободно открыл дверь вагона, как ключом проводника, так как шесть нарезов канала ствола «ТТ» захватили треугольные грани стержня замка. Мы ворвались в вагон первыми и заняли верхние багажные полки, на которых и доехали до места.

Привокзальные рынки были полупустыми. Кроме подсолнечных семян, самосада и молока, ничего больше не продавали. У колонок с кипятком очереди. Поезд до моей станции в те годы шел ровно трое суток. Спустившись со ступенек, я увидел развалины бывшего вокзала и решил узнать время отхода пригородного поезда. Вдруг на перроне слышу: «Здравия желаю, товарищ капитан!» Передо мной стоит и улыбается младший лейтенант Бережной Сашка, бывший командир взвода связи, выбывший по ранению из полка в районе Белой Церкви, он же неоформленный супруг радистки Раи. Мой первый вопрос: «С кем тебя поздравить, однополчанин?» Он сообщил, что родился сын, но вскоре умер. Мы находим буфет и ради встречи выпиваем по сто граммов водки, закусывая холодной котлеткой. Дальше он меня огорчил тем, что после излечения ему присвоили звание младшего лейтенанта и оставили в тыловом запасном кавалерийском полку в Ставрополе ввиду инвалидности. Командир этого полка взял его к себе в адъютанты и уже женил на своей дочери. Это была моя первая встреча с бывшим однополчанином. (Потом, после войны, он разыщет совет ветеранов по адресу, который узнает через Всесоюзное радио, которое рассказывало о нашем ветеранском братстве, и позвонит мне из Ставрополя. Побывает на нескольких встречах, увидится с Раей и ее супругом.)

Уже наступала осень, когда я без всякого предупреждения вошел в нашу хату в греческом селе Спарта. Мать и  сестры были на работе, а в комнате находился братишка Жора шести лет. Я поздоровался с ним, но он от такой неожиданности не обрадовался, а заплакал. Сборы были такими быстрыми, а страна такой нищей, что, кроме парочки румынских тетрадей и коробки цветных карандашей, я ничего другого не мог ему подарить. Дал ему несколько денежных купюр на конфеты, которых в продаже тоже не было. Кто-то из соседей передал в поле на работе моим близким о нежданном госте, и все они один за другим прибежали, запыхавшись и вытирая слезы радости. Об этом рассказать невозможно, а можно только прочитать или посмотреть в кинофильме «Тихий Дон», когда Григорий прибыл с фронта по ранению в родной курень. Из писем они знали, что я теперь далеко от фронта, но война еще продолжается и конца ей не видно.