Н. Денисов - Огненный крест Страница 48

Английский полковник расположил Русский корпус лагерем в трёх километрах от Вёльфниц, где стояли и мы, чётники. Корпус получил «для самоохранения» четыреста винтовок, из тех, что были сданы при разоружении. Англичанин приказал также поставить караулы у входов в лагерь и не впускать ни титовцев, ни советские автомобили, кто бы в них ни находился.

И когда приехали НКВДисты, часовой их задержал, позвал караульного начальника. И тот стал звонить в штаб корпуса. Приехал на джипе английский комендант с Рогожиным и пригласил НКВДистов следовать за ними. Прибыли в штаб. Старший НКВДист стал говорить, что он не требует выдачи Рогожина и всего Русского корпуса, потому что старые белые эмигранты не подлежат выдаче, а требует выдать советских граждан, которые скрываются в Русском корпусе.

Рогожин сказал, что никого из советских нет. НКВДист закричал: «Это ложь! Мы знаем, что есть!». Англичанин ответил, повышая голос: «Если офицер Российской императорской армии сказал честное слово, что нет, значит, нет! И вы не смеете оскорблять офицера Российской императорской армии, и вам тут больше делать нечего, потрудитесь следовать за мной!» – и вывел НКВДистов из лагеря.

Когда мы расположились в селе Вёльфниц в просторном имении, капитан приказал нам разобрать винтовки, пулемёты, отделить деревянные части оружия и дать их повару для костра, чтоб варил фасоль, а металлические части густо смазать и закопать. На случай, если опять пойдём в Югославию.

Имение, в котором мы расположились, находилось у большой дороги на Грац. По этой дороге шли возвращавшиеся на родину.

Шли с песнями, веселые. Ехали и на камионах, с плакатами «Родина ждёт!», с музыкой, с гармониками. Мишка стоял и смотрел им вслед. «Мишка! – услышали мы крик, из движущейся толпы вышел человек. – Мишка, ты жив, а мы не знали, что с тобой случилось, ты как пропал в Словении».

Это был Мишкин друг и сослуживец по казачьему полку, от которого Мишка, действительно, давно отстал... А Мишкин друг возвращался на родину. И Мишку, вижу, потянуло на родину. И он мне сказал: «Идем с нами!». А друг его спросил: «Документы липовые имеете? Доказательства, что не служили в немецкой армии? Что насильственно вывезенные? Нет?.. Тогда нельзя идти без документов. У меня есть. Я пойду один на разведку, если дело будет дрянь, убегу. И вам расскажу».

Так оно и вышло. Через неделю друг Мишки, казак, вернулся и рассказывал: «Нас встретили с музыкой и плакатами, стали проверять имеющиеся документы. У кого их вообще не было и кто был в немецкой форме – в одну сторону, вторых, с документами, доказывающими, что не служил в немецкой армии, в другую. Нас, то есть при «нормальных» бумагах, отвели под конвоем в один лагерь, бездокументных, заподозренных в службе немцам в другой... Нам выдали лопаты и кирки, погнали в лес копать общие могилы. Мы не знали: себе копаем или другим. Ночью были слышны залпы расстрела, а утром нас погнали закапывать расстрелянных. Нас не расстреляли, но и не миловали, били, ругали, называли изменниками, фашистскими прислужниками, а девушек-остовок, насильственно вывезенных в Германию, насиловали пьяные красноармейцы... Да! Нет у них той дисциплины, что была, говорят, когда-то... Нам они кричали: «Не надейтесь, что вернетесь на родину! Дальше Польши вас не повезём, будете там, в Польше, разбирать завалы от бомбёжек...».

Мишка послушал и сказал: «Пусть моя жена в России думает, что я не живой. Останусь здесь, женюсь на австрийке...».

И стали мы с Мишкой и его другом работать в имении, где хозяин еще не вернулся с войны. И все дела вела хозяйка. В свободное от работы время я выходил от нечего делать на дорогу и наблюдал за проезжающими. И встретил немецкую боевую машину, а в ней друзей своих – бывших юнкеров 2-й юнкерской роты, теперь лейтенантов немецкой армии, прошедших законные немецкие курсы. Друзья мои были в полной немецкой форме, со всеми знаками отличия, но с власовскими значками на мундирах и с повязками на рукавах – РОА. Наш Русский корпус в конце войны тоже вошел в РОА. А я был в сербской шубаре с белым двуглавым сербским орлом на ней. Друзья остановились передо мной и закричали: «Шурка! Чётник! Ты жив! А мы твое одеяло пропили за упокой твоей души! Думали, что убит. Ну-у, долго будешь жить!.. А ты дезертир. Тебя нужно бы расстрелять, но мы тебя не расстреляем, потому что ты не к врагам перешел, а к нашим союзникам... Нас англичане принимают на службу в свою армию! Для войны против большевиков. Уже выдали нам несколько сотен винтовок. Приходи к нам, наш штаб корпуса находится в селе Тигринг. Не говори, что ты дезертировал, а скажи, что отстал при отступлении и пристал к чётникам. Так в шубаре и приходи...».

Я рассказал об этой встрече и предложении моих прежних друзей Мишке. Он ответил: «Нет. Я в плен не пойду».

Когда я явился в штаб корпуса, так и доложился, как советовали мне старые друзья. Меня спросили: «Ваш последний чин в корпусе?». Ответил: «Ефрейтор». Штабист покачал головой: «Нет, нет, скажи – унтер-офицер! Чтоб в английскую армию поступать прямо унтер-офицером».

Итак, я поступил в Русский корпус в третий раз.

Английский полковник, друг полковника Рогожина, конечно, не мог принять Русский корпус в английскую армию, а принял... в плен на привилегированном положении. И дал четыреста винтовок, действительно, для самоохраны: в Австрии хозяйничали титовцы. Не смотря на то, что это была зона английской оккупации, титовцы творили произвол, мародерничали, грабили.

Нас приравняли к пленным австрийцам, подключили к рабочим бригадам этих военнопленных. Послали на работы: одних на разборку развалин от бомбежек, других на фабрики. Я и мои друзья попали на сельскохозяйственные работы. Лучшего в нашем положении придумать было нельзя: в то полуголодное время в Австрии сельхозрабочих кормили хорошо. Австрийцев и отпускали из плена. Официально. И давали «этласунгшайн» – официальную бумагу об отпущении из плена, дающую право на бесплатный проезд домой. Нужно было только указать место, куда возвращаешься. Я сказал, что «моё родное место» Зальцбург. Предполагал, что там находились в это время мои друзья из Белой Церкви... (Один наш корпусник, попавший в плен к большевикам, потом сбежавший, рассказывал. Он раненый лежал в немецком лазарете, сошел за немца, был вывезен в Россию. И когда работал на разборке развалин, поднял кусочек газеты, чтобы скрутить папиросу, и прочел на этом клочке: «Русский белый корпус под крылышком английской королевы спрятался в Австрии, в Келеберге». Обрадовался: «Значит, живы наши!»)

В Зальцбурге я встретил старых друзей из Югославии – нацмальчиков, узнал, что НТС существует, несмотря на все гонения немцев. И что Виктор Михайлович Байдалаков отсидел в немецком концлагере и с ним все руководители Союза. И что НТС продолжает борьбу, засылает за «железный занавес» своих людей. И что ведает этим Алёша Родзевич.

Как только я услышал об этом, сразу пожелал увидеть Алёшу. Нашел его. Горя нетерпением отправиться «туда», всё спрашивал Алёшу: «Когда же?!». А он успокаивал: «Нельзя же так сразу быка за рога!». И познакомил меня с карпатороссами, которые собирались «туда», в Карпаты, которые были в то время полны партизан-власовцев и повстанцев-карпатороссов. Последние несколько веков ждали русских, а когда дождались... Пришли красные русские и стали их расстреливать. Карпатороссы ушли в горы. Вот я и загорелся желанием помочь повстанцам. И стали меня готовить к этому делу...

Однажды, придя на подготовительные занятия, услышал, что большевики послали в Карпаты антинемецких партизан – знатоков партизанского дела, они прочесали все Карпаты, уничтожили всех наших партизан, и ни мне, ни тем карпатороссам, что готовились со мной на борьбу, делать в Карпатах нечего.

И продолжил я разбирать развалины в Зальцбурге. Работал я в фирме Карякина, предприимчивого русского из Польши. Он организовал лагерь Ицлинг на краю города, на берегу речки Зальцах. Сговорился с американцами, чтобы этот лагерь считался рабочим лагерем, а все жители лагеря – рабочими фирмы Карякина. По карточной системе, которую американцы ввели после войны, рабочим полагалась карточка тяжелого рабочего в Австрии и американский пакет продуктов, который выдавался каждому эмигранту. Эти пакеты Карякин выписывал и на живые, и на мёртвые души. Себе, конечно, брал львиную долю. Но и нас не забывал, давал побольше, чем полагалось по норме. Случалось получать нам целые, не открытые банки консервов, которые – хочешь ешь, хочешь обменивай на другое, продавай.

Рабочие в фирме Карякина все были бывшие власовцы, казаки-корпусники. И всем хозяин устроил документы и продуктовые карточки рабочих тяжелого труда.

Инженер Теплицкий, начальник наш по разборке развалин, предложил нам «Цайт аккорд», то есть работать сдельно. Нет, не для того, чтоб хорошо заработать, нас не интересовали австрийские гроши-фенинги, а для того чтоб, выполнив дневную норму, можно было идти отдыхать. Согласились. И стали мы работать группами по три человека. Дневная норма на троих – кубометр кирпичей. Со мной были: мой друг по Белой Церкви и кадет Ванька Нагануцци и Павел Золотарёв, сослуживец по Русскому корпусу, раньше работавший двадцать пять лет на постройках в Болгарии. Мы с Ванькой стали собирать и сносить в кучу кирпичи, Павел складывал. В первый день мы сложили кубометр кирпичей к девяти часам утра. Кирпичей было много, везде валялись, разбросанные бомбардировками. На второй день норму выполнили к десяти. На третий – на поверхности уже не нашли ни одного кирпича. Чтоб добыть их, нужно было раскапывать кучи земли, массу пыли и песка, разбитой штукатурки. У Ваньки на это занятие не хватало терпения, и он мне сказал: «Шурка! Мы сегодня за восемь часов не выполним норму. Давай лучше подобьём вон ту колонну, и тогда упадёт мно-о-го кирпичей!... Давай!».