Андрей Буровский - Еврейские погромы. Скорбь по двойным стандартам Страница 49

И пока образованные евреи радовали русских друзей своими быстрыми успехами, «массовый еврей остался в прежней изолированности, в силу специфических условий своей внутренней и внешней жизни»{255}. «Скученная в черте оседлости, еврейская масса в повседневной жизни не испытывала потребности в знании русского языка… Широкая масса оставалась в знакомых ей стенах первобытной начальной школы-хедера»{256}.

Эта «скученная масса» продолжала жить установками времен Норвичского дела и Крестовых походов. Когда при поддержке петербургских богачей Е. Гинцбурга и А. М. Бродского в 1863 году вышло «Пятикнижие» на русском языке, еврейские ортодоксы забушевали, поскольку для них это было кощунственное посягательство на святость Торы.

Перед началом Первой мировой войны существовало как бы два культурно-исторических мира — оба еврейские, но разные. В мир еврейских европейцев входило примерно 200 тысяч хорошо знающих русский язык, имеющих профессии, лихо воевавших за Россию в Русско-турецкой и Русско-японской войнах. Этот мир требовал гражданских прав, выпускал журнал «Русский еврей», возмущался антисемитизмом, учил детей в гимназиях, писал книги и статьи. Местом обитания этой части еврейской России были города с каменными строениями, просторные комнаты, библиотечные залы, парки в Петербурге, бульвары в губернских городах, где играет военный оркестр и продается мороженое. Мир, не лишенный проблем, но материально обеспеченный и добрый. И современный.

А с ним сосуществовал мир еврейских туземцев: гнилых местечек в черте оседлости; покосившихся заборов, черных от дождей деревянных домишек; околиц, плавно переходящих в луга, привязанных к колышку коз и копеечек, считаемых на ладони тайком, чтобы не подсматривал сосед.

В этом мире, где образование получали в хедере, а средства к существованию добывали мелочной торговлей и ремеслом, в мире бедности, а то и беспросветной нужды жило порядка 5 миллионов евреев. Эти пять миллионов говорили и думали на идиш, а по-русски говорили плохо, как на иностранном языке: они жили в большой скученности, а в жизни руководствовались правилами, пришедшими из Средневековья, а то и с Древнего Востока. Это был жесткий, порой жестокий мир, на сотни и тысячи лет отстававший от мира городов, от мира образованных людей.

Эта часть еврейской России продолжала бегать от призывов в русскую армию (стало быть, не считала Российскую империю своим государством). По свидетельству А. И. Деникина, уже в начале XX века множество евреев-призывников калечили себя: и это было не единичным, а массовым, типичным явлением{257}.

Первой частью еврейской России была еврейская интеллигенция, еврейские европейцы России. Второй был еврейский народ. У этих двух частей ашкенази был разный образ жизни, разное поведение, разные взгляды на жизнь и разная историческая судьба (как и у русской интеллигенции и народа).

У них были даже разные языки, чего все-таки не было даже у русских.

Интересно, что в России и немцы раскололись на интеллигенцию и «народ» — между «городскими» и «сельскими» немцами различия не меньше, чем между русскими интеллигентами и крестьянством. А в Германии ведь нет ничего подобного. У евреев в Германии, Франции, других европейских стран тоже такого разрыва между «народом» и «интеллигенцией» не возникало. В России не у одних русских «отрыв от животворных сил народа» — какое-то устойчивое интеллигентское заболевание.

Впрочем, помимо колоссальной общности взглядов и вкусов были и некоторые различия. Например, в отличие от русской интеллигенции, крайне разнообразной по своим политическим взглядам, еврейская интеллигенция практически вся была левой, устойчиво придерживалась «прогрессивных» убеждений. Министр Игнатьев полагал, что евреи, как и поляки, «благоговеют перед Европой», а «русскому народу это не личит». Немаловажная разница в том, что часть еврейской интеллигенции была либеральной, а часть — революционной. Но левыми, сторонниками реформ, прогрессенмахерами, сторонниками европейского пути развития (порой понимавшегося очень дико) были почти все.

Русскую интеллигенцию даже раздражала ее всегдашняя политическая и культурная расколотость. Каждая группировка со времен славянофилов и нигилистов стремилась представить себя единственной, имеющей право на существование и говорить от имени всего народа. Но таких группировок всегда, в любом временном срезе, было несколько, и только их сумма давала представление о том, чем жило общество в целом. Добавим к обычному «В столицах шум, кричат витии, идет словесная война…» еще и множество аполитичной интеллигенции, которая вообще не примыкает ни к какому лагерю и которой вообще плевать и на левое, и на правое, и на патриотизм, и на коммунизм. Они занимаются профессиональными и семейными делами, политика им безразлична или почти безразлична.

Повторюсь еще раз: каждую из группировок это многообразие скорее раздражало и огорчало… Но благодаря этой палитре поддерживалось и разнообразие в самой интеллигенции, что само по себе ценно, и многообразие возможных перспектив развития.

Еврейская интеллигенция не радовала таким разнообразием. Почему?

Действительно, почему это так? «Вы сами загнали нас в революцию своими преследованиями!» — возгласил Гершуни на царском суде, и множество интеллигентов — русских, евреев и татар — рукоплескали ему (судьбу этих рукоплещущих в недалеком будущем поучительно было бы проследить, но книга не об этом).

Сказано хлестко, но как обычно у революционеров — на полметра мимо, потому что в Европе евреев никто и не думал преследовать, они тоже поголовно были левыми. Евреи на 80–90 % настолько убежденные «леваки», что много раз просмотрели выгоднейшие союзы с разными группировками «правых». Например, в США, несмотря на престижное положение «белых», еврейские общины Юга не раз голосовали за предоставление гражданских прав чернокожим. Если бы эти права были даны, евреи проиграли бы, а не выиграли, а своей позицией они вызывали раздражение и непонимание остальных «белых». Вплоть до того, что в темную голову южного «белого бедняка» вполне могла залезть мыслишка: а может, евреи «ненастоящие белые»?! Мыслишка же этого рода могла иметь весьма различные последствия…

Надеюсь, Гершуни не хотел сказать, что правительство США своими преследованиями заставило евреев голосовать за равноправие негров?

И так же точно в Европе. Когда в середине уже XX века среди евреев начались… эээ-эээ странного рода процессы в связи с «проблемой Израиля», главный редактор французского журнала «Эспри» Поль Тибо сказал следующее: «Для нас еврей — это борец за современное государство, секуляризованное, отделенное от церкви. Еврей — это наш соотечественник, которого мы как раз и обрели в этой борьбе, в процессе строительства этого нового государства. Такое государство по замыслу должно воплощать универсальные, общечеловеческие ценности, обладать полнотою терпимости и еврей в наших глазах — свидетель, без которого они утрачивают свое значение»{258}. Тезиса о том, что ценности Нового Времени утрачиваются без еврея, — не понял. А сама мысль очень даже любопытна: евреи в своем нынешнем качестве как-то и не существуют вне ценностей «прав человека».

Почему? Один ответ очень уж очевиден: потому, что эмансипация евреев произошла именно в ходе модернизации. То, что эмансипация произошла именно таким образом, после действий Наполеона, — это факт.

Пруссия и Австрийская империя мало похожи на демократическую Францию после 1815 года, на Голландию или страны Скандинавии, но и в этих государствах Восточной Европы эмансипация евреев происходила по мере проникновения в них определенного комплекса идей их стран «первичной модернизации».

Естественно, евреи всеми силами поддерживали такой тип государственного устройства — ведь только в нем они могли стать равноправными гражданами.

Но у евреев есть и более глубинные, если хотите — ментальные, духовные причины для поддержки идей демократии, секуляризма, прав человека.

Торжество общинной демократии, уравнивание всех в правах, создание единообразного социалистического общества есть религиозная ценность иудаизма. Даже уплата налога на содержание Иерусалимского храма здесь очень характерна: независимо от богатства еврея, он должен давать одну сумму — полшекеля. Больше давать и брать нельзя!

Так утверждается ценность экономического равенства, одинаковости перед лицом Бога.

Чтобы «бороться» за такое «общество равных», христианину предстоит отказаться от многих ценностей христианства, от установок общества, воспитанного на этих ценностях, то есть совершить своего рода «цивилизационное предательство». Для еврея в этом нет необходимости, он может быть социалистом и коммунистом, вовсе не порывая с национальными традициями евреев ашкенази и с иудаизмом. Более того: становясь либералом, демократом, революционером, он всего лишь исповедует одну из ценностей своей веры, и только.