Татьяна Москвина - Ничего себе Россия! (сборник) Страница 49

Ирина, библиотекарь Елена и глава местной администрации (мужеска пола) представляют в Комарове цивилизующее – просветительское – начало. Периодически Ирина и Елена спокойно, гордо и просто убирают чудовищную помойку на Озерной улице, куда автомобилисты скидывают на полном скаку мусор, по счастью не оставленный ими на озере. Для того чтобы напрочь излечиться от любви к отечественному человечеству, если такой редкий вид галлюцинаций у кого-то остался в заводе, надо съездить на Щучье озеро, в хорошую погоду, в субботу днем.

Здесь в голову приходят тревожные вопросы – а что, эти люди, гадящие под себя, наделены избирательным правом? Да кто разрешил?? Своими мерзкими шашлыками они превратили золотой песочек берега в серую дрянь. Чудовищные горы мусора громоздятся в окрестном лесу на каждом шагу. За состояние кабинок для переодевания хочется кого-нибудь найти и четвертовать. Катера, которые носятся, в обход всех запретов, прямо над головами у купальщиков, тянет взорвать.

Здесь НИЧЕГО НЕТ. Ни туалетов, ни шлагбаумов, ни вместительных урн, ни воды попить, ни милицию позвать. Биомасса вытаптывает траву – в озере мало кто купается, поскольку они не утрудились даже научиться плавать и не переносят прохладной воды. Мне это на руку – середка озера всегда свободна и чиста, к тому же я люблю холодную воду. А какая еще вода может быть на Севере? Нет, эти убогие переминаются, точно цапли на берегу, как будто их вчера эвакуировали из тропиков, и орут на своих бедных детей, которые пока нормальны и лезут изо всех сил в спасительную воду. «Максим! Максим! Я сказала – выйди из воды!» – и тащит ребятенка с ругательствами за тощую лапку… А ведь купаться в холодной воде – один из немногих простых и верных путей к здоровью в больном городе. Впрочем, шут с ними. Буду я еще тут днем с фонарем у них разума искать. Мимо, мимо.

Я хожу до озера пешком. Иногда ругаюсь с адреналиновыми агрессорами из катеров или с любителями включить музон в машине на полную. Всегда находится поддержка из публики. Меня трудно классифицировать по внешнему виду, и почему-то многие думают, что я из правоохранительных органов. Типа следователь прокуратуры. Не опровергаю – почему бы нет…

У главы здешней администрации (мужеска пола) бюджет скудный. Однако он с упорством дятла кладет асфальт и устанавливает указатели – со скоростью примерно три-четыре указателя в год.

Недавно автомобиль на 1-й Дачной сбил небольшую серую кошку. Кошка печально стыла у обочины и на горе попалась на глаза композитору Олегу Каравайчуку, который живет в Комарове круглый год и большую часть суток носится по дорожкам, развивая нечеловеческую скорость. Знаменитый композитор, малолетним вундеркиндом сидевший на коленях у Сталина, теперь бесплотен, носит длинные волосы и беретку, питается воздухом и чувствует под ногами все искривления и дрожания земной оси. Он пришел в администрацию, потрясенный гибелью кошки, с требованием установить на 1-й Дачной «лежачего полицейского». Решение было принято, но на его выполнение уйдет два года. Смерть кошки целиком на совести водителя, потому что комаровские кошки исключительно законопослушны и ходят только по обочинам дорожек.

Иногда Каравайчук покупает себе горсть черешни или головку чеснока. За этими дарами природы приходится ехать в соседнее Репино. В Комарове чудовищные, плохие и дорогие продовольственные магазины (всего два). Еще в начале девяностых Комарово попало в некую кошмарную разборку банд, в память о которой осталось прямо возле станции несколько сожженных магазинов и лавок. Ржавые остовы их так и стоят памятником переходного времени, а на само Комарово словно легла непонятная тень – здесь в плане бытовых услуг опять-таки НИЧЕГО НЕТ.

В самом дорогом дачном месте пригорода – ни ресторана (только на побережье, с астрономическим ценами), ни кафе пристойного, ни бани, ни кино, ни эстрады, ни одного промтоварного магазина. Почему я тут живу – объяснению не поддается. Заманило!

У меня своего-то тоже ничего нет, и чем дольше живу, тем больше сомневаюсь я насчет собственности – а стоит ли ее обретать? Говорят, нас таких, лишенных чувства собственности, где-то 15–20 % от числа всех жителей Земли. В общем, немало. Целый континент можно было бы заселить. Представляю, как бы мы славно там набезобразничали. А пока у нас один выход – пользоваться услугами 80–85 % жителей Земли, имеющих чувство собственности. Такова моя нынешняя хозяйка, Галина Михайловна К. Это без всяких скидок человек героический.

Ей около семидесяти, она вдова и бывший палеоботаник. Изучала следы реликтовых растений. Обычно по этим следам можно многое узнать в геологии, и палеоботаника когда-то была делом важным. Теперь ничего этого больше нет. Галина Михайловна – дочь Михаила К., работавшего в Отечественную войну врачом на Дороге жизни, человека, пользовавшегося огромным авторитетом у комаровчан. Галина Михайловна чтит память отца и несколько иронически относится к «Блокадной книге», которую писали в свое время А. Адамович и Д. Гранин (Гранин – комаровчанин). Считает, все там сокращено и приукрашено. Галина Михайловна тоже в авторитете и пользуется заслуженной славой женщины исключительно разумной и способной постоять за права невеликого человека великой страны. Несколько лет назад она добилась переноса платформы ближе к рельсам – ибо за рельсы и платформы отвечают разные ведомства, и однажды случилось так, что между делами этих ведомств образовался изрядный зазор, так что отдельные некрупные люди в него падали. Добившись того, чтобы одна некрупная, упавшая из поезда под платформу женщина пошла к врачу и закрепила повреждения справками, Галина Михайловна вступила в переписку с ведомствами и победила.

Этим летом ЖД в разгар сезона опять стала менять платформы, увлекшись идеей бесконтрольного садизма над невеликими людьми. В поезде голосом полузадушенного гоблина внезапно кто-то предупреждал: «На платформе “Солнечное” выход из первых двух вагонов», и люди паническими стадами бежали в начало поезда. «На платформе “Репино”, – меланхолически чеканил гоблин, – выход из последних трех вагонов» – и народы мчались в конец железного ада. Эдак всю дорогу.

Но бороться с этим витком измывательства Галина Михайловна уже не в силах. Зимой она живет на проспекте Маркса и сражается за то, чтобы в пешеходной доступности был хоть какой-то продовольственный магазин. Пока ничего нет – надо ехать остановок пять, стало быть, иметь постоянное дело с общественным транспортом. В зачищаемом под новую буржуазию Петербурге ликвидировано большинство продовольственных магазинов – добыча пищи становится уделом сильных и здоровых.

Галина Михайловна глубоко презирает администрацию города за, как она считает, лживость и корыстолюбие в сочетании с клиническим непрофессионализмом. Она слушает радио «Свобода» – но в этом году «Свободу» в Питере немножко ликвидировали, перевели на частоты, которых Галина Михайловна не знает. Поэтому слушать ей больше нечего, читать она не может (глаза), перемещаться в пространстве трудно (ноги). При малейшей возможности Галина Михайловна копается в большом саду, возится с цветами, которых у нее в изобилии. Оранжевый домик, стоящий в глубине участка, утопает в цветах: особенно хороша дорожка от калитки, обсаженная сладостно благоухающими в августе белыми и алыми флоксами.

Я снимаю полдомика и живу в тишине, подле старых вещей.

Недавно обнаружила залежи журнала «Новый мир» начала восьмидесятых годов. Там печатались известные советские писатели – Иосиф Герасимов, Юлий Эдлис, Анатолий Приставкин, Георгий Семенов и многие другие. Приятно было сознавать, что я носитель эзотерического знания, ибо нет шансов, что на свете еще кто-то возьмет в руки романы типа «Жизнеописание» или «Городской пейзаж» с их нечитаемым кошмаром вязких многостраничных описаний исчезнувшей жизни. Старались, каждый день садились за машинку или даже рукой писали. Не утруждая зад каждый день, таких эпосов не настрогаешь. Странные, болезненно работоспособные люди. Может быть, они и живы. Но этой литературы больше нет. И той литературы, что пишется сейчас, через двадцать лет не будет. Останется кто-нибудь абсолютно неожиданный, на кого и не подумаешь. Как остался от шестидесятых Венедикт Ерофеев. Кто-то, кто зад не утруждал, а взял да спел короткую песенку…

В моем полдомике нет никаких примет нового времени. Хорошо работается, отлично спится. Удивительное комаровское сочетание мифического величия и реального убожества держит весь организм в состоянии глубокого, но ограниченного контакта с действительностью. Это весьма неплохо для умственной работы. Я чувствую себя… впрочем, зачем изобретать эпитеты?

Я просто чувствую себя.

Господа, подвиньтесь! – А господа и не думают подвигаться

Недавно в Петербурге проходил конкурс композиторов имени Андрея Петрова. Конкурс себе и конкурс, с весьма солидным жюри (Тищенко, Слонимский и др.), с двумя секциями – академической и эстрадной. С одной стороны мэтры, богато декорированные своим прошлым, с симфониями, операми, знаменитыми песнями, с другой – конкурсанты, в основном, их ученики. Возрастного ценза на конкурсе не было, а потому в «эстрадной секции» победил… Анатолий Кальварский. Семидесятитрехлетний советский композитор, эстрадный классик, имя которого известно всем, кому вообще хоть что-то известно. Новых имен конкурс не открыл.