Валерий Коровин - Главная военная тайна США. Сетевые войны Страница 49

Интервью было сделано после трагических событий в Беслане, за которыми последовал указ президента об отмене губернаторских выборов, по сути ставший лишь следствием общего переосмысления отношений России и Запада, что и раскрывает в своем интервью Владислав Сурков. К примеру, ответ на первый вопрос можно вполне недвусмысленно трактовать следующим образом: правящие элиты в Америке и Европе по-разному видят свои взаимоотношения с Россией. Европа, отягощенная американской доминацией, все больше фрондируя с США, в перспективе рассматривает Россию «как доброго соседа и надежного союзника». Исключение здесь — европейские массмедиа, настроенные весьма русофобски. Отсюда зарождающаяся геополитическая ось Париж — Берлин — Москва. «Люди, принимающие решения в Америке, в особенности неоконсервативные элиты, продолжают жить фобиями «холодной войны», рассматривают нашу страну как потенциального противника, считают своей заслугой почти бескровный коллапс Советского Союза и пытаются развить успех. Их цель геополитически определена абсолютно точно — «разрушение России и заполнение ее огромного пространства многочисленными недееспособными квазигосударственными образованиями». Отсюда «препятствие осуществлению полной финансовой блокады террористов», читай, финансирование террористов. Через это финансирование наша «уголовщина» становится «частью разветвленной сети террористического интернационала».

Геополитически здесь все сходится. Начатая еще Англией «детонация наших южных рубежей как способ ослабления России в XIX веке» — да и ранее — была подхвачена ее правопреемницей — США — в XX в. и развита в полномасштабную стратегию сегодня. Совершенно евразийский взгляд на вещи. Что же еще должно произойти, чтобы все объединились? Чтобы прекратилась политика двойных стандартов? Ответ Суркова на этот вопрос вообще выдержан в совершенно традиционалистском ключе: современный Запад в своем цивилизаторском высокомерии никак не может «отказаться от позитивистских иллюзий». Здесь следует отметить, что с традиционалистской точки зрения позитивизм, отрицающий все нематериальное, явление сугубо западное, материалистичное, профессистское, ставшее, по сути, антиподом традиционализма — основы евразийства. Далее Сурков перечисляет «цивилизованные» методы, которыми оперирует Запад: «подкупить, обмануть, натравить на соседа». Приведение в качестве примера Гитлера и ситуацию конца 30-х гг. следует понимать так: американцы «пострадали» от «международного терроризма», который сами же и взрастили, чтобы использовать против нас.

И продолжают использовать: «Не случайно Путин в одном из своих недавних выступлений сравнил подобную реакцию части мировой элиты с настроениями конца 30-х гг. прошлого столетия. Подписание накануне Второй мировой войны мюнхенских соглашений и печально известного пакта Молотова — Риббентропа — это глупые попытки «накормить хищника чужим мясом», за счет других обеспечить собственную безопасность. Как известно, Гитлера это не остановило. И антигитлеровская коалиция сложилась только после того, как Гитлер достал всех и каждого по отдельности. Жертв и тогда могло быть меньше, но история, понятно, ничему не учит». Высокомерие, двойные стандарты и абсолютная враждебность к нам — вот ответ Запада. Ну что еще должно было произойти? Атака на Цхинвал…

Несколько разочаровывает оценка чеченского урегулирования: «В дни бесланской трагедии вновь высказывались призывы к переговорам с сепаратистами… Да, как будто по чьей-то команде… Может, я что-то пропустил, но мне за все эти годы не посчастливилось ни разу услышать ясных и четких предложений по урегулированию кризиса. Все, что делает власть, объявляется неправильным. А что правильно? Переговоры? Пожалуйста! О чем? С кем? Каковы переговорные позиции? Каким должен быть результат? Не слышу!» Владислав Юрьевич как бы пропустил евразийский вариант решения российско-чеченского конфликта. А он есть, громко, по мере сил, озвучивался, предлагался в разных видах, описывался в десятках статей, однако все тщетно. Власть так и не заметила его. И напрасно!

Однако дальше по тексту идет вообще совершенно патриотический пассаж: «Вывод войск, международный статус либо независимость Чечни… Немного смахивает на государственную измену, подстрекает к предательству чеченского народа, всех, кто на Кавказе верит России». Сохранение целостности большого пространства, Кавказа в составе России-Евразии — геополитический императив евразийской политики. Государственный суверенитет Чечни вне России — плацдарм антироссийских сил на Кавказе, распад большого пространства, угроза российской государственности. А ведь как совершенно правильно замечает Владислав Юрьевич, «Главной задачей интервентов — читай, англо-американской коалиции — является уничтожение российской государственности». Отрадно, что это понимает человек, который управляет страной.

Следующий евразийский тезис Суркова выглядит так: «Наша страна уникальна и требует соответствующей системы управления». Система «западной демократии» для нас не подходит. В России все решается и осуществляется «сверху», централизованно, унитарно, «вертикально». Если административная реформа Путина — это и «диктатура», то диктатура народная, конституционная, просвещенная, направленная на благо России. Это и есть евразийская демократия. «Путин укрепляет государство, а не себя» — эта фраза вообще вынесена в заголовок материала.

Завершается все просто, по Дугину, — апологетикой евразийства — модернизация без вестернизации, плюс общинность, конфессиональность и просвещенная путинская опричнина: «Модернизация и солидарность крупнейших общественных корпораций — профессиональных объединений и религиозных конфессий, государственной бюрократии и политических партий, правозащитных организаций и судебно-правоохранительной системы — обязательно приведут Россию к победе». Евразийство сегодня просто витает в воздухе, настолько, что даже наиболее продвинутые кремлевские чиновники начинают понимать, что если Россия и спасется, то только через евразийство и империю. Ну а технологически — создание евразийской сети есть единственно возможный сетевой ответ вызову Запада. А единственный, кто на сегодня в Кремле наиболее ясно понимает суть сетевых стратегий — это Владислав Юрьевич Сурков. Ибо, как поет группа «Полуострова», «ведут все двери, речи и причины в мой красный терем в центре паутины». Вот там и расположим штаб сетевого сопротивления и создания новой — четвертой — политической теории, взамен отживших трех.

Староверы против киборгов

Одной из аксиом для выработки Четвертой политической теории стало утверждение о том, что эпоха модерна на данный момент закончилась вместе с первой, второй и третьей политическими теориями. Собственно, это утверждение о близком конце либерализма, о естественной смерти марксизма и гибели фашизма и стало отправной точкой для начала разговоров о Четвертой политической теории. Мир уверенно вошел в эпоху постмодерна, что, с одной стороны, создало предпосылки к мутации умирающего либерализма в постлиберализм, а с другой… к зарождению Четвертой политической теории, способной дать последний бой этому постлиберальному мутанту.

Первое, что приходит в голову при создании противоядия к постлиберализму, это использование преимуществ постмодерна — естественной среды обитания постлиберализма — для борьбы с ним самим, используя его сильные стороны, беря инструментарий постлиберализма в качестве технологического компонента Четвертой политической теории. Хотя это, конечно, не может быть основой новой политической теории. А что может быть?

Основной отличительной чертой постмодерна стало именно то, что он дал равные возможности и для модерна, и для традиции. В эпоху премодерна за прогрессистские мысли сжигали на костре. В модерне за возврат к традиции рубили головы. Постмодерн же дал равные возможности и тем и другим: хочешь — «золоти купола», а хочешь — сделай операцию по смене пола. И то и другое стало одинаково возможно. Это породило клонов, киборгов и мутантов, с одной стороны, но и сняло запреты со староверов, религиозных фундаменталистов и традиции в целом — с другой. Традиционализм не то чтобы восторжествовал, но он по крайней мере не запрещен, и этим необходимо непременно воспользоваться, формируя 4ПТ.

Осуществляя некий принудительный перманентизм, провозглашающий циклический подход, с очевидностью обнаруживаем, что последовательность трех парадигм — премодерн — модерн — постмодерн — неизбежно возвращает нас снова в начало, опять к премодерну, к традиции в ее изначальном виде. А раз мы говорим о рождении новой политической теории на месте отмерших вместе с эпохой модерна старых, ничто не мешает нам взять традицию и традиционные элементы в качестве базовых для использования в разработке Четвертой политической теории. Тем более постмодернистский контекст, воцарившийся сегодня, нам в этом никак не препятствует, что также необходимо учесть. А именно, при выработке Четвертой политической теории мы не можем абстрагироваться от того технологического фона, который сложился в постиндустриальную эпоху постмодерна. Без технологических достижений и прорывов новая политическая теория окажется неадекватной. В чистом виде традиция будет проигрывать технологически. Поэтому такие позиции, как научно-технический прогресс или «модернизация без вестернизации» в качестве некоего инструментария, который берется не как цель, что декларируется в постлиберализме, а как средство к достижению цели, безусловно должны быть включены в 4ПТ. Таким образом, Четвертая политическая теория — это не модерн в чистом виде, потому что мы берем традицию за основу, и не премодерн, потому что мы берем высокие технологии на вооружение. 4 ПТ — это постидеология.