Сергей Валянский - Другая история Руси. От Европы до Монголии Страница 5

Главной же целью подлога было освобождение места для листа с церковно-славянским номером 9, ведь номер на настоящем листе 9 был переправлен на 10. Так освободили место.

Итак, мы, по-видимому, нашли место в рукописи, куда был кем-то добавлен лист. Это — лист с церковно-славянским номером «девять» и арабским номером 8.

Отметим, что даже при беглом перелистывании рукописи этот лист сразу бросается в глаза. Его углы наиболее изодраны. Он, несомненно, является отдельным листом, а не частью целого разворота.

А теперь прочтем его. Что же на нем написано? Зачем кто-то вклеивал его? И стоило ли так долго о нем говорить?

А изложено на нем ни много, ни мало, как знаменитое призвание варягов на Русь. То есть — основа знаменитой норманнской теории. По сути дела именно вокруг этого листа и ломали копья западники и славянофилы на протяжении всего XIX века. Если же убрать этот лист из рукописи, то норманнская теория полностью рассыпается. Рюрик становится просто первым русским князем, как на этом настаивал М. В. Ломоносов.

Только здесь, на этом вставленном листе, упоминается Ладога, т. е. Ладожское озеро, указывающее на местоположение первой столицы Рюрика, якобы где-то в Псковской области, на современных Новгородских болотах.

Вклеив этот лист, фальсификатор обосновал сразу два фундаментальных подлога:

— якобы призвание князей с северо-запада. Потом его превратили в якобы современную Скандинавию. Это было сделано в угоду Романовской династии, которая и была северо-западного, псковского, литовского происхождения.

— Великий Новгород якобы был расположен в Псковской области, у Ладоги.

Вклеив один лист, фальсификатор заготовил место для второго, который вскоре будет нами «найден».

На вклеенном листе с церковно-славянским номером «девять», к одному из его ободранных углов, приклеена любопытная записка. Написана она, как объясняют историки, не то почерком конца XVIII века, не то почерком XIX века, не то почерком XX века.

А сказано в ней следующее: «…перед сим недостает целого листа». Далее в записке дается ссылка на издание 1767 года. Берем и с интересом читаем текст. Никакого смыслового разрыва на этом месте нет. Предыдущий лист заканчивается точкой. Последнее предложение на этом листе полностью закончено. Следующий лист начинается с заглавной = киноварной буквы. То есть начинается новая мысль, которую вполне можно считать естественным продолжением предыдущей.

Что же написано на этом потерянном листе? Написано на нем ни много ни мало, — вся глобальная хронология древней русской истории и ее связь с мировой хронологией. Поэтому с полным основанием этот «найденный потом» лист можно назвать хронологическим.

Вот что, в частности, здесь рассказано:

«…в лето 6360, индикта 8, наченшу Михаилу царствовати, и нача прозыватися Русская земля. О сем бо уведахом, яко при сем цари приходиша Русь на Царьград, яко же пишет в летописании греческом, тем же отселе и почнем, и числа положим,

яко от Адама до потопа лет 2242,

а от потопа до Авраама лет 1082;

от Авраама до исхождения Моисеова лет 430;

а от Давида и от начала царьства Соломоня и до пленениа Иарусолимова лет 448;

а пленениа до Александра лет 318;

а от Александра до Христова рождества лет 333;

а от Христова рождества до Констянтина лет 318;

от Констянтина же до Михаила сего лет 542,

а перваго лета Михаила сего до перваго лета Олга, русскаго князя, лет 29…»

Здесь изложена вся хронология Киевской Руси в ее связях с Византийской, Римской хронологией.

Если этот лист убрать, то русская хронология «Повести временных лет» повисает в воздухе и лишается привязки ко всемирной скалигеровской истории. И открываются возможности для самых различных интерпретаций приведенных в ней дат.

Н. А. Полевой пишет (1829) по поводу дат княжения Рюриковичей до Олега, приведенных в хронологическом листе:

«События же прежде его расчислил (Нестор) наудачу; тут встречаются какие-то седьмицы и деления седьмиц… Все это делает подозрительным летоисчисление летописца. Он не знал хорошо греческой хронологии, всемирную взял от греков, а годы для первых русских, кажется, выдумал, по какому-то таинственному расчету, наудачу»

Итак, имеющийся сегодня древнейший из всех списков «Повести временных лет» — Радзивиловский — был изготовлен лишь в начале XVIII века. Его страницы содержат следы грубой работы фальсификатора, вырвавшего один лист, вставившего лист о призвании варягов и подготовившего место для вставки якобы потерянного «хронологического листа». Русская история «привязывалась» по датам к хронологии всемирной истории, утвердившейся в западноевропейской науке.

Кто принял смерть от коня своего?

В поисках первоисточников, давших основания для написания «Начальной» Несторово-Сильвестровой летописи мы прежде всего с удивлением обнаруживаем скандинавскую сагу.

Сага о норвежском витязе Олдуре повествует:

«Воротившись в Норвегию, Олдур сказал своей дружине: — Посмотрим на погрязший в болото курган, под которым погребли мы коня Факса. Он пришел к кургану и сказал: — Теперь нет уже никакой опасности от предсказания ворожеи, угрожавшей мне смертию от Факса. И вдруг загорелось болото и никаких следов не осталось от кургана: лежала только гнилая голова коня. Увидев ее, Олдур сказал: — Узнаете ли голову коня? Кругом стоявшие подтвердили: — Это Факсова голова. Тут выскочила из конской головы змея и уязвила его в пяту, отчего все тело его заразилось ядом».

А вот и русский (не саговый, а летописный) текст под годом 6420 (912).

«Олег спросил кудесника: „Отчего ми есть умрем?“ И рече ему кудесник один: „Княже, конь, егоже любиши и ездиши на нем, от то и умрети“. Олег же приим въ уме, си рече: „Николи же всяду на нь, ни вижю его боле того“, и повелелъ кормити и не водити его к нему, и пребы неколико лет не виде его, дондеже на грекы иде. И пришедшу ему к Кыеву и пребывьшю 4 лета, на пятое лето помяну конь, от него же бяхуть рекл волсвли умрети, призва старейшину, конюхом, рече: „Како есть конь мой, его же бех поставил кормити и блюсти его?“ Он же рече: „Умерл есть“. Олег же посмеялся и укори куесника, реча: „То ти неправо глаголють волсви, но все ложь есть: конь умерлъ есть, а я живъ.“ И повелелъ оседлати конъ: „А то вижу кости его“. И приде на место, идеже беша лежаще кости его голы и лоб гол, и сседе коня, и посмеяся рече: „От сего ли лба смерть было взяти?“ И вступи ногою на лоб; и выникнувши змия изо лба и уклюну в ногу, и с того разболеся и умре».

Откуда кто взял? Норвежцы ли из «Нестора», или Нестор у «норвежцев»?.. Или никто ни у кого не «брал»? Ведь переселенцы из одной земли в другую, став дедами, в старину, как и теперь, любили рассказывать внукам приключения своей молодости. А внук, сам ставши дедом, передаст историю потомкам, уже не задумываясь, где и когда происходили дела старины седой… и происходили ли вообще. Так норвежские события становятся русскими или наоборот; для сборника сказок это неплохо, но вот когда иностранная сказка становится фактом отечественной истории — возникает путаница.

Н. М. Сухомлинов сообщает о заимствованиях из византийских письменных источников: «Все летописцы наши пользовались византийскими источниками. В древней летописи (Нестора) приводятся неоднократно места из хроники Георгия Амартола, по разным поводам из различных частей ее».

На апокрифического Мефодия Патарского прямо ссылается русский летописец при рассказе о нашествии половцев в 1096 году:

«Мефодий свидетельствует, что 8 колен измаильских убежало в пустыню, и из сих 8 колен, в кончине века выйдет нечистое племя, заключенное в горах Александром Македонским».

А о месте этих гор он выражается так:

«Новгородец отрок Гюраты узнал от Югров о неслыханном чуде: о горах, „зайдучи залив моря“, в которых вечный крик и говор, и люди секут гору, хотяще высечися. Это и есть люди, заключенные Александром Македонским».

И затем приводит еще одно свидетельство из сочинений того же Мефодия.

Сухомлинов пишет:

«В выборе источников ясно обнаруживаются позднейший век и образованность автора начальной летописи и искусство его, как писателя. В этом отношении замечательно подчинение всего вносного главной мысли повествования. В способе пользования источниками как отечественными, так и иностранными, заметны единство, одинаковость приемов: летописец обыкновенно не записывает свидетельства своего источника дословно во всем объеме, а приводит из него извлечения, связывая его с главным предметом повествования».

Такой вот фантастический плагиат составляет «мясо» на сухом хронологическом скелете из походов разнообразных князей. Причем автор ухитряется даже дать словесные портреты и характеристики этим никогда не виданным им героям. Так, о князе Ростиславе (1065) говорится: