Андрей Буровский - Наполеон - спаситель России Страница 5

Определяя метр как десятимиллионную долю четверти земного меридиана, создатели метрической системы стре­мились добиться инвариантности и точной воспроизводи­мости системы. За единицу массы они взяли грамм, опре­делив его как массу одной миллионной кубического метра воды при ее максимальной плотности. Для облегчения применения новых единиц в повседневной практике были созданы металлические эталоны, с предельной точностью воспроизводящие указанные идеальные определения.

Вскоре выяснилось, что металлические эталоны длины можно сравнивать друг с другом, внося гораздо меньшую погрешность, чем при сравнении любого такого эталона с четвертью земного меридиана. Кроме того, стало ясно, что и точность сравнения металлических эталонов массы друг с другом гораздо выше точности сравнения любого подоб­ного эталона с массой соответствующего объема воды.

Метрическая система выросла из постановлений, при­нятых Национальным собранием Франции в 1791 г. и 1795 г. по определению метра как одной десятимиллионной до­ли участка земного меридиана от Северного полюса до экватора.

Но и метрическую систему ввели не в революционные времена — даже во Франции. В этой многострадальной стране метрическая система была объявлена обязатель­ной к применению во всех коммерческих сделках во Фран­ции Декретом, изданным 4 июля 1837 г.

В международных масштабах метрическая система медленно вытесняла местные национальные системы в других странах Европы.

Международная комиссия по метру в 1872 г. постано­вила принять за эталон длины «архивный» метр, хранящий­ся в Париже, «такой, каков он есть». Точно так же члены Комиссии приняли за эталон массы архивный платино-иридиевый килограмм, «учитывая, что простое соотноше­ние, установленное создателями метрической системы, между единицей веса и единицей объема представляется существующим килограммом с точностью, достаточной для обычных применений в промышленности и торговле, а точные науки нуждаются не в простом численном со­отношении подобного рода, а в предельно совершенном определении этого соотношения».

20 мая 1875 семнадцать стран подписали Метриче­скую конвенцию, и этим соглашением была установлена процедура координации метрологических эталонов для мирового научного сообщества через Международное бюро мер и весов и Генеральную конференцию по мерам и весам.

Метрическая система была законодательно признана как допустимая в Великобритании и США. К применению в России (в необязательном порядке) она допущена за­коном от 4 июня 1899, проект которого был разработан Д.И. Менделеевым. В качестве обязательной Метриче­ская система введена декретом Временного правительства от 30 апреля 1917 года. Постановление СНК СССР от 21 июля 1925 подтвердило это решение.

Система удобная, кто спорит. Не случайно на осно­ве метрической системы была разработана и принята в 1960 году XI Генеральной конференцией по мерам и весам Международная система единиц (СИ). В течение второй половины XX века большинство стран мира перешло на систему СИ.

Но и степени удобства преувеличивать не стоит. Англо­саксы на Метрическую систему так и не перешли, остались с милями, фунтами и дюймами. И никакой информацион­ной или технологической катастрофы это не вызвало.

Компьютерная техника основывается на разработках, сделанных в англосаксонских странах. Естественно, раз­меры компакт-дисков, дискет, жестких дисков, диагонали мониторов и телевизоров, матриц цифровых фотоаппара­тов указываются в «ихних» дюймах, а не в международных сантиметрах.

Распространение компьютерной техники и другой электроники по всем странам мира привело к тому, что позиции метрической системы в ряде направлений техни­ки потеснили. И опять же — без видимой катастрофы. Все знают, что такое «девятнадцатидюймовый» монитор и чем он отличается от «пятнадцатидюймового».

Как видите, Французская революция 1789-1794 го­дов не сделала буквально ничего. Часть приписанного ей (введение демократии или метрической системы) вообще произошло позже. Часть сделанного революцией вообще не может быть однозначно оценено как нечто «положи­тельное». Можно было это делать, а с тем же успехом и не делать, особой важности нет.

То, что действительно сделано революцией, незначи­тельно, маловажно, убого. Никаких грандиозных свер­шений. Ничего такого, ради чего следовало бы, или хотя бы было допустимо обрушить в небытие процветающую страну, убить и обречь на невероятные страдания миллио­ны людей. Уже какое-то сомнительное величие.

Но главное даже не в этом. ДО Революции 1789-1794 годов Франция была самым передовым государством Европы... И всего мира. Можно сколько угодно смеяться над галломанией русского дворянства — но уперто учить французский язык у них были веские причины. Француз­ский учили и Германия, и Британия, и весь юг Европы. Дело, конечно, не в его исключительных красотах, а в доступе к тем текстам, которые давало знание французского.

Французские моды и французская кухня, французская музыка и французская архитектура господствовали в Ев­ропе. Дворцы множества больших и малых владык Европы возводились в подражание Версалю... Таковы же и дворцы и парковые комплексы Петербурга: Екатерининский дво­рец и парк в Царском Селе, Зимний дворец и множество других, менее знаменитых. Ученики порой превосходили учителей: по размерам Екатерининский дворец превосхо­дит Большой Версальский дворец, а какой дворец роскош­нее и пышнее, трудно сказать. Но все же были ученики и были учителя. Учителя были французы.

А после революции 1789-1794 годов Франция пере­стала быть лидером Европы. Никогда больше не была она лидером ни экономическим, ни военным, ни политическим, ми культурным. Последним всплеском этого лидерства спала как раз империя Наполеона. Вспыхнула... И погасла навек. Франция же раз навсегда стала «всего лишь» одной из европейских держав — не хуже, но и ничем не лучше других.

Я буду рад услышать возражения, но пока приходится утверждать: революция 1789-1794 годов была страшной, невероятно жестокой гражданской войной, в пламени ко­торой сгорело величие Королевства Франция. Величие было ДО нее. Величия не стало ПОСЛЕ нее. В чем вели­чие самого этого чудовищного события, мне совершенно не понятно.

Глава 2.

КАК ЭТО БЫЛО?

Одни интеллектуалы разумом пользуются. Другие раз­уму поклоняются.

Г. К. Честертон

Восторженные романтики рассказывают о стра­даниях народа и о подвигах тех, кто свергает «народных мучителей». Чтобы этот миф был поярче, надо хорошень­ко расписать ужасы «старого режима». Так, чтобы всякому стало понятно, — свергнуть такое царство безысходного кошмара — дело чести и доблести!

Получается так, что народ голодал, ему было плохо и становилось все хуже и хуже. В популярной, в том числе детской литературе все описывается с предельной ясно­стью: описывается, например, деревня, сожженная кара­телями, французскими регулярными властями. Каратели убили всех мужчин, воронье кружит над деревьями, над трупами повешенных. В разваленном доме ютятся одетые в лохмотья живые скелеты. Дети уже и ходить не могут, ползают, почти невменяемые. Мама кормит их похлебкой из мяса дохлой лошади[10].

Тут все понятно: бей страшный и проклятый королев­ский режим! Ничего ужаснее него не было никогда и ни­когда быть не может, по определению.

...Вот только было-то все совершенно не так. Начнем с того, что Франция середины - конца XVIII века была самым передовым государством Европы. В том числе и самым благополучным и сытым. Уровень жизни фран­цузского крестьянина был заметно выше уровня жизни большинства крестьян всех остальных европейских дер­жав. Горожанин, купец или ремесленник не только бы­ли сытее, но и были намного лучше защищены законом от произвола властей, чем горожане любого другого государства.

Французская революция 1789-1794 годов грянула не потому, что французам было хуже всех, а как раз потому, что им было лучше. Если быть совершенно точным, то им было лучше, чем кому бы то ни было. А потом, в самом кон­це XVIII века, стало чуть хуже, чем раньше.

Да не буду понят, что Франция не нуждалась вообще ни в каких реформах. Нуждалась. Самоуправление оста­валось слабым, громоздкая бюрократия сковывала любую инициативу. Так же и в экономике: средневековые цеха давили всякую инициативу, внутренние таможни и на­логи, пришедшие из XV века, давили любое развитие в зародыше.

Только не надо рассказывать марксистские сказки о «передовой буржуазии» и «реакционном дворянстве»! Ре­формы  1774-1775 годов проводил аристократ Тюрго. Со­противление его реформам дружно оказывали и дворяне, и цеховая буржуазия. По словам историка Мишле, «над­менная потомственная лавка была взбешена не менее, чем Версаль».