Михаил Назаров - Миссия Русской эмиграции Страница 5

Именно эта зарубежная Россия, не имевшая своей территории, сделала меня русским, углубив мое неприятие коммунистической системы от ее простого внешнего отвержения – к духовному пониманию ее темного внутреннего смысла. Кроме того, эмиграция – в мемуарах и документах – дала представление о том, что произошло не только с Россией, но и со всем міром в XX веке; как он себя вел в нашей трагедии на различных ее этапах. Таким образом, это присоединение к "блоку памяти нации" дало взгляд и на окружающий Россию мір – что от него можно ожидать и чего нельзя. В том числе и сегодня...

Думаю, со временем все больше людей в Отечестве будут благодарны тем, кто пытался быть "малой" Россией в те времена, когда казалось, что "большой" уже никогда не будет. Эта сторона жизни русской эмиграции схожа с подвигом юродства: на фоне неоновых реклам кипящей рядом "настоящей жизни" только "юродивые" могли свято и смиренно верить в свою миссию и в будущее своей родины не тушуясь перед взглядом иноплеменным, имевшим на это свою высокомерную точку зрения: советологию...

Советология, впрочем, бывала не только высокомерной, а и глупой, заискивающей, трусливой. Но любой советологии эмигрантская вера в Россию казалась утопией. Утопией кажется западным радиоголосам и аналогичная позиция почвеннического фланга в идущем сейчас сражении в России. Далеко не все его участники сами понимают, что это за сражение. И как шовинистическая абсолютизация нации на одном фланге, так и отрицание "позорного пятого пункта" на другом – имеют одну и ту же причину: нечувствие абсолютных духовных ценностей.

Поэтому именно сейчас опыт эмиграции важен. И именно сейчас, на наших глазах, русская эмиграция кажется, завершает свою последнюю миссию. Процессы совпадают и хронологически: уходит в мір иной зарубежье, наступает пробуждение в России... Остается сделать последнее усилие передачи накопленного опыта – произойдет ли оно?

...В этом отступлении я, кажется, невольно обращаюсь прежде всего к читателю, который сегодня находится в том же состоянии, что и я сам 15 лет назад. Это как бы послание самому себе, в прошлое. И, вспоминая себя, сознаю всю трудность замысла. Не знаю, мог бы я передать себе, не покидавшему своей страны, опыт понимания России, приобретаемый уже через ощущение ее физического отсутствия: когда на гулком мосту через Буг поезд зависает над трещиной в міроздании между Россией и не-Россией; когда под крылом самолета впервые материализуются слова, бывшие до тех пор лишь не вполне достоверными абстрактными символами: Италия, Африка, Альпы, или когда на горизонте вырастают кристаллы "инопланетной" громады Нью-Йорка...

И тогда, мысленно оборачиваясь на оставшуюся землю, на которой ты появился в этом міре, становишься мудрее, даже не отдавая себе в этом отчета. А Россия напоминает о себе и на "другой стороне" достаточно часто. Куполами православных храмов, разбросанных по всему міру. Или когда на бывшей русской земле Аляске, по которой текут "Рашэн Ривер", покупаешь рыбу в православном поселке у индейца с именем Стив Прокофьев. Или когда – это уже будни "махрового" университета – прилетаешь с чемоданами литературы в Лас-Пальмас, на улицу, запруженную сотнями говорящих по-русски моряков...

Сейчас у россиян появляется все больше возможностей побывать на этой "другой стороне луны". Но одно дело восторг туриста перед роскошными западными витринами. Другое – жить здесь с мыслью, что возвращения так и не дождаться; и тогда все видимое и чаемое приобретает предельную контрастную резкость... Три четверти века так жила русская эмиграция. Итак, войдем в мір этого зрения.

3. Возникновение Зарубежной России

Уходили мы из КрымаСреди дыма и огня.Я с кормы, все время мимо,В своего стрелял коня.

А он плыл изнемогаяЗа высокою кормой,Все не веря, все не зная,Что прощается со мной.

Сколько раз одной могилыОжидали мы в бою...Конь все плыл, теряя силы,Веря в преданность мою.

Мой денщик стрелял не мимо.Покраснела чуть вода...Уходящий берег КрымаЯ запомнил навсегда.

(Николай Туроверов)

...Первая эмиграция состояла из наиболее культурных слоев российского дореволюционного общества, с непропорционально большой долей военных. По данным Лиги Наций, всего Россию после революции покинуло 1 миллион 160 тысяч беженцев. Около четверти из них принадлежали к Белым армиям, ушедшим в эмиграцию в разное время с разных фронтов .

Их последний крупный контингент, ведший традицию от первого ядра добровольцев, прибыл в Константинополь в ноябре 1920 г. из Крыма (эвакуация происходила с 11 по 16 ноября нового стиля; последним на борт последнего корабля поднялся генерал Врангель). В те дни примерно на 130 судах Россию покинули около 150 000 военных и гражданских лиц.[10] Константинополь после капитуляции Османской империи был оккупирован войсками Антанты – военными союзниками России. Однако, они отнеслись к русским как к нежеланной обузе (неделю пришлось беженцам в неописуемых условиях ждать разрешения сойти на берег) и потребовали роспуска 60-тысячной армии.

Ген. П.Н. Врангель (преемник официальной русской власти от Колчака и Деникина) требовал уважения к армии, верно исполнившей союзный долг и до конца сопротивлявшейся немцам и их ставленникам-большевикам: «Я несколько недоумеваю, как могут возникать сомнения, ибо принцип, на котором построена власть и армия, не уничтожен фактом оставления Крыма»[11]. Но французский премьер Клемансо уже заявил, что «России больше нет». Франция сочла себя свободной от союзных обязательств и согласилась лишь обезпечить снабжение на кратковременный период «распыления» русских войск. Англичане (Ллойд-Джордж) вообще отказались от помощи, настаивая на немедленной репатриации эмигрантов в Советскую Россию (где в это время шел крымский террор Бела Куна и Землячки: были расстреляны многие десятки тысяч человек)...

Русские не считали, что борьба проиграна окончательно. Они «оставили Крым не с тем, чтобы жить за пределами своего отечества, как эмиграция. Они хотели оставаться русскими, вернуться в Россию и служить только России. Они уходили со своими учреждениями учебными и санитарными, со своим духовенством, наконец, со своим флотом и со своей военной организацией»[12] . Войска временно расположились, почти без средств обустройства, в лагерях Чаталджи, Галлиполи и Лемноса (в районе проливов); флот был отведен в Бизерту (Северная Африка). Вскоре из Чаталджи пришлось отойти дальше: союзники боялись, что русские части возмутятся и захватят Константинополь[13].

Еще «Сильнее, чем физические лишения, давила нас полная политическая безправность. Никто не был гарантирован от произвола любого агента власти каждой из держав Антанты. Даже турки, которые сами находились под режимом произвола оккупационных властей, по отношению к нам руководствовались правом сильного»[14], - писал Н.В. Савич, ближайший сотрудник ген. Врангеля, ответственный за финансы.

В компенсацию за снабжение русской армии продовольствием французы «просто реквизировали все имущество, вывезенное из Крыма. Сперва они наложили руку на три больших парохода с углем, ...а потом им это понравилось и они распространили эту меру на все, что находилось на судах. Особенно тяжело было для нас потерять грузы, находившиеся на “Рионе”, это был наш единственный запас обмундирования и материалов для шитья теплой одежды, а между тем войска очень страдали от холода и плохого обмундирования, пришедшего в полную негодность во время последних боев и эвакуации. Стоимость этого имущества оценивалась во много десятков миллионов франков, средств приобрести новые материалы у нас не было, таким образом отпадала последняя надежда сносно одеть людей, хотя наступала уже зима, дул вечный ветер, постоянно шел мелкий дождь...»[15].

В числе реквизированных грузов было 45.000 винтовок, 350 пулеметов, сотни тысяч гранат и снарядов, 12 миллионов патронов, 300.000 пудов зерна, 20.000 пудов сахара, 50.000 пудов другого продовольствия, 200.000 комплектов обмундирования, 340.000 – белья, 58.000 пар обуви и многое другое, необходимое для жизни[16].

Французы взяли себе «в компенсацию» и все русские торговые и военные суда. Затем конфисковали остатки денег врангелевского правительства в парижском банке. Затем – личные счета лиц из окружения Врангеля... Савич, стараясь не обижать французов, пишет, что пропитание русских тоже стоило Франции немалых средств, и считает что в общем-то французская помощь «заслуживала благодарности». Но все же русские были союзниками, и к ним можно было ожидать другого отношения. Французы могли вспомнить хотя бы о том, что именно вступление в войну русской армии – неподготовленное, неудачное, оплаченное большой кровью – спасло Францию в 1914 году... (Маршал Фош позже признавал: «Если Франция не стерта с карты Европы, она этим прежде всего обязана России»[17].)