Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №6 (2003) Страница 5

Рядом с Некрасовым в тумане встают солдаты Нагель и Эльмар Тамп, сержанты братья Мялло, ефрейтор Киви. И действительно, какой был туман, когда осенним утром мы подошли к Чудскому озеру. И как знаменательно, почти к тому же самому месту, где более 700 лет назад дружины Александра Невского громили немецких псов-рыцарей. Казалось, что вода покрыта чем-то серым, вроде ватина. Как это мешало видеть противоположный берег! А ведь за ним — мать-река Эмайыги, белые мызы, родные березки и близкие сердцу люди. Огонь! И яркое пламя, подобное огромному лучищу солнца, озарило воды озера. Переправа на родную землю началась.

А перед глазами уже зеркальные воды Суур-Вяйна — пролива, отделяю­щего Моонзундские острова. Солнце золотисто-багровыми лучами заката играет на глади. В местечке Виртсу притаились “катюши” и амфибии. Залп, другой, третий...

Мы не прошли с ходу на берег острова Сааремаа. В тот день три силь­ней­ших взрыва сотрясли воздух. Дамба. Спешно перебрасывается саперный батальон на заделку воронок, чтобы выровнять дорогу наступающим войскам. С командного пункта я вижу среди идущих солдат и офицеров Валю Кикс. Вдруг взрыв, еще и еще... Начальник штаба армии генерал Головчинер охрипшим голосом по рации вызывает самолеты. Они уходят за пролив, где горизонт сливается с лесом. Немецкие пушки замолчали. С той стороны, навстречу потоку людей и машин, по дамбе двигаются подводы. Им все уступают дорогу. Везут раненых. Я не могу оторвать взгляда от безжизненного лица Вали Кикс.

...B 1945 году, в один из солнечных дней августа на берегу Балтийского моря в местечке Пирита я впервые увидел памятник “Русалка”. Он поставлен крейсеру того же названия, который в 1894 году, выйдя из Ревеля (Таллина) в Петербург, пропал бесследно со всем экипажем. Основание памятника вытесано из цельного камня в виде носа корабля, а на нем в полный рост возвышается русалка с поднятым над головой крестом. На гранитной плите, как бы лобовой части рубки крейсера, выбиты имена всех офицеров командного состава, а на бортах — имена нижних чинов и матросов. Как и в тот день, так и сейчас меня не покидает одна дума: вот такой бы монумент из белого-белого мрамора воздвигнуть и нашим прекрасным девушкам, погибшим на войне, выбить имя каждой золотыми буквами. Они это заслужили.

А колеса вагонов стучат и стучат на стыках... Вдруг от воспоминаний повеяло палящими лучами и всплесками морских волн. Сухумский берег усыпан телами отдыхающих. И я среди них вбираю в себя живительную силу солнца и воды. Лежу и думаю: когда я впервые увидел море? Холод пробежал по спине. Тогда берег тоже был усыпан телами... мертвыми. Я точно запомнил число и месяц. Это было в ночь с 12 на 13 октября 1944 года в приморском местечке Техумарди. Страшное зрелище предстало перед нами утром на берегу. Сравнить можно было только с картинами битв наших предков с иноземными захватчиками, когда сходились грудь с грудью и погибали в смертельной схватке. Наверное, и косточек не осталось бойцов противотанкового дивизиона, а подвиг их вечно будет жить в памяти народа как один из самых героических рукопашных боев, вошедших в историю Великой Отечественной войны. Отважные воины грудью преградили эсэсовцам путь из Курессаре на Сайму, не дали соединиться с Сырвенской группировкой противника. В этой схватке погибли полковник Г. Россе и майор М. Миллер.

Но кто из нас тогда мог подумать, что с той трагической ночи, когда воины противотанкового дивизиона в смертельной рукопашной схватке отбросят эсэсовцев к морю, пройдет 39 дней и ночей, прежде чем бойцы нашего корпуса выйдут на излучину Сырвенской косы? А я? Разве мог тогда думать, что мне еще придется пережить минуты и секунды, когда смерть от меня пройдет так близко, как никогда за всю войну.

Стоп. Снова придерживаю разбежавшуюся память. С трудом восстанав­ливаю относительную последовательность событий тех дней.

...18 ноября 1944 года. Артналет на немецкие укрепления. Низкие облака пронизывает пунктир снарядов “катюш”. У берега моря вода буквально кипит от взрывов. Первые пленные. Вечером мы снимаемся с НП и идем вслед за нашими пушками, ступая в глубокие колеи от колес, чтобы не завязнуть в грязи. Вдруг впереди вырастает огромный огненный столб, потом слева, справа. Забила немецкая корабельная артиллерия. Ложимся в грязь и уползаем с дороги. Я и мой товарищ по отделу, Анатолий Квашнин, скатываемся в траншею. Рядом что-то упало, и земля содрогнулась. Траншея осыпалась, на нас полетели затвердевшие комья земли. Я поднялся и в зареве отдаленного взрыва вижу, как в нашу сторону во весь рост идет человек. Он спрыгнул в траншею, закачался, но устоял. Ватник на нем был изодран в клочья. Приподнял чуть-чуть обе руки, и только тогда мы заметили, как капает кровь из набухших рукавов. На обеих руках у него измочалены кисти. Я быстро свернул цигарку, прикурил и вставил в его потрескавшиеся губы. Он жадно затянулся, и огонек осветил землистое лицо с воспаленными глазами. “Где санбат?” — спросил он так же спокойно, как затянулся махо­рочным дымом. Мы жгутами перетянули ему руки у локтей, помогли вылезти из траншеи, и он пошел, попыхивая самокруткой. Вот это человек! Какая сила воли! Перед такими и смерть отступает.

С рассветом обстрел прекратился. Мы выбрались из траншеи, прошли каких-нибудь 15—20 метров и остановились перед сучками, срубленными, как топором, с сосны, стоящей одиноко при дороге.

Это был след тяжелого снаряда. На месте, где он упал, грязь застыла кругами, похожими на замерзшие волны от брошенного в воду камня...

А солдаты корпуса идут вперед и вперед, сокрушая укрепления фашистов. И вот я подхожу к... камню, который меня спас и около которого я вспомнил, что есть еще такой камень там, на Урале, на берегу озера, откуда начался мой путь в пучину войны, где я часто думал о своей судьбе, о жизни человека и бессмертии Вселенной.

...Ночью горел одинокий дом. Огонь был хорошим ориентиром для наводки, но немецкие корабли молчали. Они заговорили, когда солнце было уже высоко, предвещая чудесный день. Взрывами снарядов первого залпа меня отбросило к стене уцелевшего от огня сарая и чем-то сверху ударило по голове. На какое-то время я потерял сознание. Очнувшись, пополз к берегу и наткнулся на этот камень. От взрывов все летело вверх: автомашины, деревья, лафеты и стволы пушек. Осколки резали землю, словно кто-то гигантским топором рубил ее со всего маху. Стоял сплошной гул и треск, все рушилось и валилось. Я лежал за камнем со стороны моря и в синеве горизонта видел вспышки залпов с кораблей. Закончилось так же внезапно, как и началось. Я старался обнять своего спасителя, ощупывая выбоины и острые выступы на противоположной стороне. Они были еще горячи от ударов осколков снарядов. Ни один из них не пробил броню, выкованную самой природой. И вдруг я слышу нарастающий гул голосов, выстрелы, крики: ура-а-а! Это наши ворвались на песчаную косу, немцев сбрасывают в море. Последняя пядь эстонской земли освобождена.   П О Б Е Д А!

Несколько раз повторяю про себя это слово. С ним столько связано воспоминаний. Оно было с нами в окопах, землянках под Великими Луками, Торопцом, на маршах под Невелем, Новосокольниками, Лугой, Нарвой, Тарту, Виртсу и памятных только нам местечках: Сапроново, Орехово, Демидово, Никиткино, Горовец. Это через них и сотни тысяч могильных холмов над погибшими в боях лежал путь к древней башне Таллина “Пик Германа”, над которой воины 354-го полка лейтенант Йоханнес Лумисте и ефрейтор Эльмар Нагельман вместе с русскими бойцами самоходно-артиллерийского полка полковника Сергея Чеснокова водрузили красный флаг...

Великая наша Победа вернула к мирной жизни тысячи деревень, сел и городов, разрушенных, сожженных и опаленных войной. С фронтов возвращались и воины. Навсегда врезалось в память то воскресное утро. От Москвы у каждого из нас был свой путь, но мы, ехавшие в вагоне солдаты и офицеры, решили пройтись по улицам столицы, прошагать по Красной площади, посмотреть Мавзолей и стены Кремля.

Вышли с вокзала, завернули за угол и остановились как по команде. Перед нами стояла небольшая приземистая церковь, возле нее — толпа. Вдруг мы услышали: “Пропустите, пропустите, воины идут!” По живому коридору мы прошли почти до алтаря, и женщина в пестрой косынке сунула мне в руку зажженную свечу.

Мы стояли молча, чуть склонив головы, а когда посмотрели друг на друга, увидели слезы. Да, мы плакали. Священник читал заупокойную молитву по всем убиенным и не вернувшимся с войны.

Не помню, как погасла свеча, как вышел из церкви с крепко зажатым в руке огарком. Короткий, кругленький, он напомнил мне ту свернутую в рулончик полоску глянцевой бумаги, что была в “смертнике”. Вынув мундштучок, я вставил в него огарок.

Теперь уже скоро свершится неизбежное. Заранее наказал положить мне его в карман брюк, а огарочек зажечь в изголовье — пусть догорит.