Дмитрий Быков - Статьи из газеты «Вечерняя Москва» Страница 5

Враг серьезен. Враг страшен. Нам все равно придется стать лучше, умнее и сплоченнее этого врага. И на самом главном уровне — на уровне того самого народа, который я видел в Беслане, того народа, который сегодня в Москве несет деньги пострадавшим и сдает для них кровь, — это объединение уже началось. В Беслане мы, журналисты, вызывали неприязнь только у местного начальства всех уровней (во время штурма оно трусливо пряталось, к людям почти не выходило). Обычные люди нас приветствовали: «Расскажите правду!» Им нужна правда. Так что этот самый народ, чьим именем клянутся власти, — готов сплотиться, и слава богу. Он не будет искать внутреннего врага, не будет упрекать патриотов в кровожадности, а либералов — в продажности. Он просто будет выносить на своих плечах тяжесть этой войны и побеждать ее старым испытанным способом — силой духа. Они не обещают по десять миллионов за головы Басаева и его пособников. Они понимают, что войны выигрываются не миллионами долларов, а совсем другими миллионами.

Самое страшное, что новая война с дьяволом уже началась.

Беслан — Москва,

9 сентября 2004 года,

№ 169(23967)

Хорошо ли быть вундеркиндом?

Чем скорее, тем лучше

Сколько живу, столько выслушиваю сетования на горькую судьбу вундеркиндов. Наша пятнадцатилетняя модель поехала на конкурс «Мисс Вселенная»: ахти, разврат! Наши дети-звезды плохо учатся в школе, балетным детям сломали детство, дети-актеры хамят учителям и страдают от звездной болезни… Утверждают, что из вундеркиндов никогда ничего не получается, Ника Турбина спилась и покончила с собой, «ералашные» дети на всю жизнь отравлены кинематографом и ничем другим не хотят заниматься, и когда они вырастают — это для них настоящая трагедия, потому что в кино они больше не нужны, а остальное им скучно… И прочая, прочая, прочая.

Я сам был до некоторой степени вундеркиндом — не вылезал из литературных и языковых олимпиад, конкурсов чтецов и прочих тогдашних мероприятий, и матери моей постоянно приходилось оправдываться: что вы, он не зазнается… «Зазнается!» — кричали ей дружным хором, узнав, что я в семь лет начал писать роман, а в восемь прочел «Анну Каренину»; и еще ее все пугали, что она лишает ребенка законно полагающегося ему детства.

Все это до такой степени мне надоело, что хочется уже как-то и правду сказать. Чем раньше ребенок попадет в профессию, дорогие друзья, тем больше шансов, что из него что-то получится. Общеизвестно, что шахматы, физика, математика, литература и музыка накопили такой мировой и исторический опыт, что овладевать им надо с первых лет жизни — тогда есть шанс к двадцати годам додуматься до чего-то нового.

Мне возразят, что из вундеркиндов редко вырастают гении, — а я отвечу, что гении вообще рождаются нечасто, но гениев, выросших из вундеркиндов, значительно больше, нежели самородков, вдруг заблиставших талантами в зрелом возрасте. И Моцарт, и Ландау, и Андрей Вознесенский, и Вячеслав Вс. Иванов кое-что из себя представляли уже в средней школе. Конечно, одаренность — непомерная нагрузка на детскую психику. Но рискну сказать, что на детскую психику вообще приходится столько нагрузок — взрослому человеку только в кошмарах такое снится! Есть у Кушнера замечательные стихи о том, что взрослый человек не выдержал бы школьных страхов и унижений: у ребенка есть мощные защитные механизмы, у взрослого они сильно трачены жизнью. Дети гораздо быстрее и свежее все воспринимают, лучше соображают, и память у них крепче. Иное дело, что можно ребенка развивать, а можно развращать: дети одинаково быстро достигают прогресса в дурном и хорошем. Если дитя с ранних лет работает в шоу-бизнесе, это само по себе неплохо, — но вот если оно большой ложкой лопает повседневную жизнь этого самого шоу-бизнеса, с ненормальным режимом, постоянным враньем и безумными тратами, это губительно, кто бы спорил. Только не надо потом говорить, что ребенка погубила ранняя профессионализация. Собственная семья его погубила, не уследившая за тем, что ребенок приобрел не свойственный ему звездный статус. А в том, чтобы рано начинать работать, ничего страшного нет.

Талант и панибратство

Сколько уж лет я веду «Времечко» с Яной Поплавской, в которую когда-то все мои сверстники были влюблены, наблюдая ее сначала в «Красной Шапочке», а потом в шварцевской «Тени» на сцене «Современника»: до сих пор смотрю на нее, вспоминаю детство и радуюсь. Почему Поплавская выросла такой идеальной матерью, крепким профессионалом и роскошным психотерапевтом в повседневном общении? Почему, приходя на ночной «времечковый» эфир из родной газеты вымотанным и злым на весь свет, я через пять минут общения с ней начинаю беспричинно хихикать и любить человечество? Почему зритель, видя Поплавскую в кадре, хочет немедленно рассказать о своих проблемах ей, и только ей? Потому что Поплавская в десятилетнем возрасте общалась с дядей Женей Евстигнеевым, с режиссером дядей Леней Нечаевым, композитором дядей Лешей Рыбниковым и поэтом дядей Кимом; а рядом с ней был гениальный мальчик Дима Иосифов, ныне режиссер, а тогда экс-Буратино, сыгравший в «Красной Шапочке» Волчонка.

Ребенок, попавший в хорошую рабочую атмосферу на съемочной площадке, понимает самое главное: коллективная работа может быть радостью, можно придумывать, импровизировать, и это может быть не разовым праздником, а повседневностью. Ребенок, поющий на сцене, получает огромный заряд счастья — и если он талантлив (а значит, со сверстниками ему по определению бывает непросто), у него есть могучая компенсация всех бытовых страданий и психологических трудностей. И даже ребенок, попавший в модельный бизнес, осваивает массу полезных умений — если понимать под модельным бизнесом не раннее знакомство с некими сторонами жизни, а эстетическое чувство и способность красиво себя носить.

Опасны для ребенка, на мой взгляд, как раз не артистические, а околоартистические занятия. Долгие наблюдения над творцами внушили мне твердое убеждение, что творец как раз чаще всего — человек высоконравственный, с адекватными представлениями о добре и зле; он не лишен эгоизма и чудачеств, но умеет держать себя в руках, и дисциплина у него фантастическая, ибо без нее в искусстве ничего не сделаешь. Зато околохудожественные занятия, полубогемная среда, сплетни и т. п. — все это по-настоящему развращает, и я хорошо знаю «мосфильмовскую» молодежь (живу-то всю жизнь на Мосфильмовской). И в школе у нас были такие детки — дочки монтажеров, сынки директоров картин: нетворческие люди в творческой среде — это кранты. Это очень опасно. Они начинают вести себя, как творцы, — без всяких на то оснований, и дети их гордо рассказывают, как видели того же дядю Женю Евстигнеева пьяным в сосиску…

В ребенке-творце этого панибратства никогда нет. Талант есть прежде всего представление об иерархии.

Вспоминаю себя пятнадцатилетним, при первом знакомстве с большими поэтами: они не стеснялись показываться мне и пьяными, и полунищими, и раздраженными, — но от этого я любил их не меньше и чувствовал себя не ближе к ним. Гений — он и в канаве гений, и дистанция чувствуется всегда. Дети понимают это лучше взрослых, потому что талантливый человек до старости ребенок.

Пастернак в сороковые и пятидесятые был откровенен только с молодыми — старые уже испортились, думали о деньгах и о болезнях, а окружавшая его молодежь еще интересовалась высшими сферами. «О детство, ковш душевной глуби!».

Вечно взрослые дети

Так что нечего оберегать детей от раннего вхождения в литературу, кино, музыку и прочие соблазны. Из этих детей вырастают отличные взрослые — при том, что дефицит взрослых людей у нас вообще поразительный. Инфантилизм и необязательность взрослого россиянина по заслугам вошли в пословицу. А Саша Лойе, которого я знал еще в десятилетнем возрасте (помните рекламу «Херши»?), уже тогда поражал меня дисциплиной, знанием людей и умением экономить деньги.

Вообще, когда в «Артеке» проходил детский кинофестиваль и туда съезжались дети-звезды (причем не только из сферы кино — а и талантливые дети-журналисты, чтобы все это дело освещать), я чувствовал себя в их обществе идеально. Они постоянно крутились в пресс-центре, давали и брали интервью, щелкали фотоаппаратами, надписывали программки, обсуждали увиденное, — и это было творчество в химически чистом, кристальном виде: свободное от материального интереса, конкуренции, подсиживания, зависти и прочих взрослых мерзостей. Мне доставляло наслаждение делать вместе с ними газету кинофестиваля (они меня брали стажером и еще редактировали, скоты!) — и на закрытых пресс-центровских вечерних просмотрах («Только с четырнадцати лет!») смотреть питербруковского «Повелителя мух», которого взрослые сочли слишком страшным для широкого показа на костровых площадках. Главный организатор фестивалей Володя Вагнер в это время расцветал: он сам был такое же талантливое, толстое, вечное дитя. Разумеется, среди этих звезд попадались и самовлюбленные кокетки, и наглые задаваки, — но из них-то как раз ничего и не выходило. В большинстве же своем «звездные дети» вели себя куда лучше собственных родителей — поражали демократизмом, начитанностью и учтивостью. А все потому, что творчество, простите за трюизм, облагораживает кого угодно — и старика, впервые взявшегося за кисть, и ребенка, только учащегося вести себя перед камерой, и подростка, заинтригованного процессом делания интервью.