Александр Пушкин - Переписка 1815-1825 Страница 5

Пушкин.

Каменка 4 декабря 1820

Где Жуковской, уехал ли он с ее в.[ысочеством]? Обнимаю с братским лобзанием Дельвига и Кюхельбекера. Об них нет ни слуха ни духа — журнала его не видал; писем также.

Мой адрес: В Кишенев — Его пр.[евосходительству] Ивану Никитичу Инзову.

ПЕРЕПИСКА 1821

Уведомляю тебя о происшедствиях, которые будут иметь следствия, важные не только для нашего края, но и для всей Европы.

Греция восстала и провозгласила свою свободу. Теодор Владимиреско, служивший некогда в войске покойного князя Ипсиланти, в начале февраля ныняшнего года — вышел из Бухареста с малым чис[лом] вооруженных арнаутов и объявил, что греки не в силах более выносить притеснений и грабительств туре[цких] начальников, что они решились освободить роди[ну] от ига незаконного, что [нам]ерены платить только подати, [н]аложенные правительством. Сия прокламация [встр]евожила всю [Молд]авию. К.[нязь] Суццо и [русской] консул н[апрас]но[?] хотели удержать р[аспростра]нения[?] бунт[а] — пандуры и арнауты от[овсю]ду бежали к смелому Владимиреско — и в несколько дней он уже начальствовал 7000 войска.

21 февр[аля] генерал князь Александр Ипсиланти — с двумя из своих братьев и с кня.[зем] Георг.[ием] Кан[такузеном] прибыл в Яссы из Кишенева, где оставил он мать, сестер и двух братий. Он был встречен 3 стами арнаутов, кн.[язем] Су.[ццо] и р.[усским] к[онсулом] и тотчас принял начальство города. Там издал он прокламации, которые быстро разлилися повсюду — в них сказано — что Феникс Греции воспрянет из своего пепла, что час гибели для Турции настал и проч., и что Великая Держава одобряет подвиг великодушный! Греки стали стекаться толпами под его трое знамен, из которых одно трехцветно, на другом развевается крест, обвитый лаврами, с текстом сим знаменем победиши, на третьем изображен возрождающийся Феникс. — Я видел письмо одного инсургента — с жаром описывает он обряд освящения знамен и меча князя Ипсиланти — восторг духовенства и народа — и прекрасные минуты Надежды и Свободы…

В Яссах всё спокойно. Семеро турков были приведены к Ипсиланти — и тотчас казнены — странная новость со стороны европейского генерала. [В Г]алацах турки в числе 100 человек были перер[езаны]; [двен]адцать греков также убиты. [И]звестие о возмущ[ении] [пора]зило Константинополь. Ожидают уж[асов,] [?] [но] [?] еще их нет. Трое бежавши[х] греков [на]ходятся со вчерашнего дня в здешнем карантине. Они уничтожили многие ложные слухи — старец Али принял христианскую веру и окрещен именем Константина — двухтысячный отряд его, который шел на соединение с сулиотами — уничтожен турецким войском.

Восторг умов дошел до высочайшей степени, все мысли устремлены к одному предмету — к независимости древнего Отечества. В Одессах я уже не застал любопытного зрелища: в лавках, на улицах, в трактирах везде собирались толпы греков, все продавали за ничто свое имущество, покупали сабли, ружьи, пистолеты, все говорили об Леониде, об Фемистокле, все шли в войско счастливца Ипсиланти. Жизнь, имения греков в его распоряжении. С начала имел он два миллиона. Один Паули дал 600 т[ысяч] пиаст[ров] с тем, чтоб ему их возвратить по восстановлении Греции. 10,000 греков записались в войско.

Ипсиланти идет на соединение с Владимиреско. Он называется Главнокомандующим северных греч.[еских] войск — и уполномоченным Тайного Правительства. Должно знать, что уже тридцать лет составилось и распространилось тайное общ[ество], коего целию было освобож[дение] Греции, ч[лены общест]ва [?] разделены на три [степе]ни… Низ[шую] [?] [ст]епень составляла военная [кас]та [?] — втору[ю граж]дане, чле[ны втор]ой [?] степени имели право каждый пр[ииск]ать себе товарищей — но не воино[в], которых избирала только 3 высшая степень. Ты видишь простой ход и главную мысль сего общества, которого основатели еще неизвестны… Отдельная вера, отдельный язык, независимость книгопечатания, с одной стороны просвещение, с другой глубокое невежество — всё покровительствовало вольнолюбивым патриотам — все купцы, всё духовенство до последнего монаха считалось в обществе — которое ныне торжествует и коего чис[ло] дост[игает] [?]

Вот тебе подробный отчет последних происшедствий нашего края.

Странная картина! Два великие народа, давно падших в презрительное ничтожество, в одно вре[мя] восстают из праха — и, возобновленные, являются на политическом поприще мира. Первый шаг Ал[ександра] Ипсиланти прекрасен и блистателен. Он счастливо начал — отныне и мертвый или победи[тель] п[рин]адлежит истории — 28 лет, оторванная рука, цель великодушная! — завидная [у]часть. [Кин]жал изменника опаснее дл[я него] сабли [турк]ов; Константин-Паш[а] не совестней будет Клодовика [или Владимира [?], влияние молодого мстителя Греции [долж]но его встревожить. Признаюсь я [бы] [сове]товал [?] к.[нязю] Ипсиланти предупредить престарелого злодея: нравы той страны, где он теперь действует, оправдают политическое убийство.

Важный вопрос: что станет делать Россия; займем ли мы Молдавию и Валахию под видом миролюбивых посредников; перейдем ли мы за Дунай союзниками греков и врагами их врагов? Во всяком случае буду уведомлять

Друг Дельвиг, мой парнасской брат,Твоей я прозой был утешен;Но признаюсь, барон, я грешен:Стихам я больше был бы рад….Ты знаешь, я в минувши годы,У берегов Кастальских вод,Любил марать поэмы, оды.Ревнивый зрел меня народНа кукольном театре моды;Поклонник правды и свободы,Бывало, что ни напишу,Всё для иных не Русью пахнет;О чем цензуру ни прошу,Ото всего Тимковский ахнет.Теперь я право чуть дышу,От воздержанья Муза чахнет,И редко, редко с ней грешу;К Молве болтливой я хладеюИ из учтивости однойДоныне волочусь за нею,Как муж ленивый за женой.Наскуча Муз бесплодной службой,Другой богиней, тихой ДружбойЯ славы заменил кумир.Но всё люблю, мои поэты,Фантазии волшебный мир,И чуждым пламенем согретый,Внимаю звуки ваших лир.Так точно, позабыв сегодняПроказы, игры прежних дней,Глядит с лежанки ваша сводняНа шашни молодых [--]…

Жалею, Дельвиг, что до меня дошло только одно из твоих писем, именно то, которое мне доставлено любезным Гнедичем, вместе с девственной Людмилою. — Ты не довольно говоришь о себе и об друзьях наших — о путешествиях Кюх….[ельбекера] слышал я уж в Киеве. Желаю ему в Париже дух целомудрия, в канцелярии Нарышкина дух смиренномудрия и терпения, об духе любви я не беспокоюсь, в этом нуждаться не будет, о празднословии молчу — дальный друг не может быть излишне болтлив. В твоем отсутствии сердце напоминало о тебе, об твоей Музе — журналы. Ты всё тот же — талант прекрасный и ленивый. Долго ли тебе шалить, долго ли тебе разменивать свой гений на серебренные четвертаки. Напиши поэму славную, только не четыре части дня и не четыре времени [года], напиши своего Монаха. Поэзия мрачная, богатырская, сильная, байроническая — твой истинный удел — умертви в себе ветхого человека — не убивай вдохновенного поэта. Что до меня, моя радость, скажу тебе, что кончил я новую поэму — Кавказский Пленник, которую надеюсь скоро вам прислать. Ты ею не совсем будешь доволен и будешь прав; еще скажу тебе, что у меня в голове бродят еще поэмы, но что теперь ничего не пишу. Я перевариваю воспоминания и надеюсь набрать вскоре новые; чем нам и жить, душа моя, под старость нашей молодости — как не воспоминаниями?

Недавно приехал в Кишенев и скоро оставляю благословенную Бессарабию — есть страны благословеннее. Праздный мир не самое лучшее состояние жизни. Даже и Скарментадо кажется не прав — самого лучшего состояния нет на свете, но разнообразие спасительно для души.

Друг мой, есть у меня до тебя просьба — узнай, напиши мне, что делается с братом — ты его любишь, потому что меня любишь, он человек умный во всем смысле слова — и в нем прекрасная душа. Боюсь за его молодость, боюсь воспитания, которое дано будет ему обстоятельствами его жизни и им самим — другого воспитания нет для существа, одаренного душою. Люби его, я знаю, что будут стараться изгладить меня из его сердца, — в этом найдут выгоду. — Но я чувствую, что мы будем друзьями я братьями не только по африканской нашей крови.

Прощай. А. Пушкин.

1821 г. марта 23 Кишенев.

В стране, где Юлией венчанныйИ хитрым Августом изгнанный[37]Овидий мрачны дни влачил;Где элегическую лируГлухому своему кумируОн малодушно посвятил;Далече северной столицыЗабыл я вечный ваш туман,И вольный глас моей цевницыТревожит сонных молдаван.Всё тот же я — как был и прежде;С поклоном не хожу к невежде,С Орловым спорю, мало пью,Октавию — в слепой надежде —Молебнов лести не пою.И Дружбе легкие посланьяПишу без строгого старанья.Ты, коему судьба далаИ смелый ум и дух высокойИ важным песням обрекла,Отраде жизни одинокой;О ты, который воскресилАхилла призрак величавый,Гомера Музу нам явилИ смелую певицу славыОт звонких уз освободил —Твой глас достиг уединенья,Где я сокрылся от гоненьяХанжи и гордого глупца,И вновь он оживил певца,Как сладкий голос вдохновенья.Избранник Феба! твой привет,Твои хвалы мне драгоценны;Для Муз и дружбы жив поэт.Его враги ему презренны —Он Музу битвой площаднойНе унижает пред народом;И поучительной лозойЗоила хлещет — мимоходом.

Вдохновительное письмо ваше, почтенный Николай Иванович — нашло меня в пустынях Молдавии; оно обрадовало и тронуло меня до глубины сердца. Благодарю за воспоминание, за дружбы, за хвалу, за упреки, за формат этого письма — всё показ[ыв]ает участие, которое принимает живая душа ваша во всем, что касается до меня. Платье сшитое, по заказу вашему, на Руслана и Людмилу прекрасно; и вот уже четыре дни как печатные стихи, виньета и переплет детски утешают меня. Чувствительно благодарю почтенного АО: эти черты сладкое для меня доказательство его любезной благосклонности. — Не скоро увижу я вас; здешние обстоятельства пахнут долгой, долгою разлукой! молю Феба и казанскую богоматерь, чтоб возвратился я к вам с молодостью, воспоминаньями и еще новой [38] поэмой; — та, которую недавно кончил, окрещена Кавказским пленником. Вы ожидали многого, как видно из письма вашего — найдете малое, очень малое. С вершин заоблачных бесснежного Бешту видел я только в отдаленьи ледяные главы Казбека и Эльбруса. Сцена моей поэмы должна бы находиться на берегах шумного Терека, на границах Грузии, в глухих ущелиях Кавказа — я поставил моего героя в однообразных равнинах, где сам прожил [я] два месяца — где возвышаются в дальном расстоянии друг от друга 4 горы, отрасль последняя Кавказа; — во всей поэме не более 700 стихов — в скором времени пришлю вам ее — дабы сотворили вы с нею, что только будет угодно.