Журнал Русская жизнь - Россия - Европа (март 2008) Страница 5

Достигнув высшей точки при станции Бреннер, видишь, что начинается спуск в сторону Италии; очень скоро замечается ощутительная перемена в воздухе, в температуре, в растительности - одним словом, во всем. С каждым десятком пройденных миль становится теплее, природа больше улыбается, снова красивые леса покрывают верхи гор на их склонах возделывается виноград, а в долинах луга покрыты сочными травами со множеством пестреющих в них цветов. Спуск становится все отложе; уже забываешь, что за несколько лишь часов, утром на Бреннере, жался от свежести и кутался в пальто; солнце не только греет, но и печет. Поезд замедляет ход, свисток паровоза предупреждает о предстоящей остановке, вы читаете надпись станции «Ала» - и вы в Италии.

Из нескольких лет, проведенных мной в Италии, я прожил большую часть во Флоренции. Теплый климат, роскошная природа, упоительное благоуханье в воздухе от массы цветов и приветливость самих жителей, - все располагает к этому прелестному уголку земли, покрытому, сверх того, памятниками древнейшей культуры. Во Флоренции был у меня собственный дом, хотя небольшой, но уютный, с открытою террасой, с верандой, по стенам которой вился виноград и рдели его янтарные гроздья, с садом, где росли магнолии, гранатовые деревья, эвкалиптусы, и в котором мы располагались за чайным столом с русским самоваром, пили чай с лимоном, прямо сорванным с близ стоящего дерева. Все это мелочи, если хотите, но мелочи, о которых очень приятно вспоминать.

Я побывал во многих местах - и на юге, и на севере Италии - и возвращался всегда с особенно приятным чувством в мой укромный уголок.

В один из моих проездов через Милан я присутствовал при интересных работах, которые производились там, в ожидании приезда маститого императора Германского Вильгельма.

Чудный всемирно известный Ми-ланский собор, поражающий своими размерами, отделкою из белого мрамора и тысячами (более 3000) мраморных шпилей и статуй, стоит на площади, которая далеко не соответствует грандиозности этого величественного сооружения. К сожалению, в ту средневековую эпоху, когда люди проникались желанием воздвигать монументальные Божьи храмы, строившиеся в течение столетий, и находились для этого нужные люди и средства, обыватели городов, замкнутых в то беспокойное время большею частью стенами, для ограждения себя от внезапных нападений, скучивались в этом ограниченном пространстве и строились так тесно, что оставляли очень мало места для улиц и площадей. Вследствие этого в старинных городах улицы так узки и постройки подступают так близко к церквам, стоящим на площадях, что давят их своею близостью и лишают возможности восхищаться общим видом такого сооружения.

Та же судьба выпала на долю громадного Миланского собора, стоящего на узкой площади. Во всю свою глубину он отделяется от окружающих его домов лишь узким проездом. Против его фасада стояла группа невзрачных домов, числом около пяти, заслонявших его и с этой стороны. Общего впечатления о нем ниоткуда нельзя было себе составить.

В Италии мечтали уже давно о том, чтобы освободить собор хоть с этой стороны, а особенно после того, как был выстроен великолепный пассаж Виктора Эммануила, ворота которого выходили с одной стороны на эту площадь. Удачный предлог к осуществлению этой мечты был найден в событии предстоявшего посещения императором Германским Вильгельмом Первым короля Италии.

Но времени оставалось очень мало, не более двух недель. Миланский муниципалитет проявил кипучую деятельность; он принялся за работу, не теряя ни минуты, поставил массу рабочих, которые работали, сменяясь и днем и ночью, при электрическом освещении.

В течение четырех дней все дома, подлежащие к сломке, были срыты; в следующие дни оканчивали вывоз мусора и мощение новой площади; установили для освещения газом красивые канделябры и фонари, подновили фасады домов, стоявших вокруг, и привели новосозданную площадь в полный порядок ко дню, назначенному для приезда германского императора. Приезд императора и свидание обоих венценосцев-союзников состоялись при восторженных овациях всего городского населения, высыпавшего от мала до велика на площадь, чтобы любоваться своим чудным собором, освобожденным, наконец, от построек, мешавших восхищаться его общим видом.

Восторг был действительно неподдельный и всеобщий. Из Милана мне предстояло ехать в Монтекатино, в окрестности Флоренции. Я отправился заранее на вокзал, чтобы спокойно позавтракать, так как оставался еще час до отъезда этого поезда. При входе в буфет я повстречался с одним господином, очень небрежно одетым, с измятою фуражкой на голове, спешившим к выходу на платформу. Он был навьючен разным багажом, между которым мне особенно бросились в глаза две большие спальные подушки. Я невольно подумал: на что ему эти подушки, пари держу, что это соотечественник. И, как будто отвечая на мою мысль, он проговорил, уходя: «Ну уж, порядки, ни одного носильщика не дозовешься, этакие, право, черти!» Кстати сказать, порядки на итальянских вокзалах были тогда престранные. Носильщикам было запрещено подходить к вагонам, и приходилось нести всякий мелкий багаж самому, что в большинстве случаев было совершенно невозможно. Публика постоянно протестовала и лишними подачками добивалась услуг некоторых из них. Как могли додуматься до такого абсурда, трудно понять, но тем не менее это - факт.

Я оглянул этого соотечественника, производившего своею персоною и неуместными подушками очень несимпатичное впечатление, и подумал: отчего между русскими путешественниками за границей приходится так часто встречаться со странными личностями, и что побуждает их покидать свои захолустья и ехать в дальние края, чтобы выставлять напоказ свои странности?

Я знал в Париже одну русскую графиню Б., которая нанимала рядом с занимаемым ею помещением особую квартиру, комнат в десять (и это в Париже!), для своих собак, которых было более дюжины, и для прислуги, ходившей за ними. Вот так покровительство животным.

Еще в Швейцарии знал я одну даму, у которой не было иных помыслов в жизни, как заботы об ее левретке. У этой собачки был целый гардероб; ее водили гулять не иначе, как справившись по термометру и одевши ее сообразно температуре. Обладательница этого сокровища заказала дорогую миниатюру с нее известному художнику, а в то же время она поместила своего единственного сына в замкнутый пансион.

Трудно разобраться в подобных чувствах; не даром говорит пословица: чужая душа - потемки.

Проводя однажды часть лета в Каденабии, на Комском озере, я познакомился с одною русскою дамой, жившей в той же гостинице, где находился и я. При этой даме состоял курьер, или верный сопровождающий лакей (за границей их называют «un courrier»), который, в сущности, никакой службы при ней не нес, жил себе барином на ее счет и удивлял даже других обитателей отеля своей непочтительностью к ней. Все это возбуждало разные толки и пересуды, весьма неблаговидные для этой дамы, которая переносила его обращение со странным терпением. Однажды курьер, под влиянием лишней бутылки вина, уж чересчур расходился в своем грубом обращении, и администрация приняла меры, чтобы удалить этого неудобного клиента, но, ко всеобщему удивлению, эта дама явилась его защитницей, заявив, что в противном случае она тоже будет вынуждена выехать из отеля. Она была очень выгодная клиентка, вследствие чего дело уладилось; но при этом выяснилась та странная зависимость, которая существовала между ними. По формальному письменному условию, составленному между ними, он обязался сопровождать ее всюду до ее смерти, чтобы не дать ее похоронить раньше того, как будет удостоверено местными властями, что она не подвержена летаргическому сну, а действительно скончалась. Взамен этого она обязалась содержать его до своей смерти и отказала ему в своем завещании крупную сумму денег. Она сделала это условие после того, как ее сестру, уснувшую летаргическим сном, чуть не похоронили живою. Вот что называется дорожить собою, а курьер, чтобы не терять золотое время, всячески обирал ее и при жизни…

Рассуждая обо всех эксцентричных личностях, я стал прохаживаться по платформе. Приезжает поезд, дверцы вагонов отворяются, кондуктора выкрикивают у вагонов, что тем, кому ехать в Венецию, - оставаться в вагонах, а кто едет в Турин, тем здесь пересаживаться. Проходя мимо подъехавших вагонов, я невольно остановился перед открытою дверью одного их них, переполненного пассажирами.

В дверях стоял пассажир с растерянным видом и странно одетый. Холщовая венгерка со шнурами, состряпанная, вероятно, доморощенным портным из дворовых, облегала его тучное тело; широкие шаровары дополняли костюм. Он был без фуражки; длинные волосы развевались на ветру и спадали ему на плечи, а такие же бакенбарды и борода прикрывали его грудь. Кондуктор с горячностью толковал пассажиру чуть ли не в третий или четвертый раз, что ему следует выходить из вагона и пересаживаться, чтобы ехать в Турин. А пассажир то слушал кондуктора, не понимая ни одного слова, то обращался к своим дорожным товарищам, спрашивая их с отчаянием в голосе по-русски: «Скажите на милость, ради Христа, чего же это он ко мне пристал, ну что он от меня хочет? Просто наказание с этим народом; поди-ка пойми, что он там болтает. Слышите, все твердит: Турин… Ну, и ладно; мы в Турин и едем. Чего же еще?» А из вагона ему кто-то отвечает: «Да брось его, чего там с ним толковать; полает и отстанет».