Геннадий Сысоев - Фашизофрения Страница 50

Провозглашение унии состоялось НЕ на Брестском соборе, а еще 24 сентября 1595 года, т.е. примерно за год до собора, польский король Сигизмунд объявил всенародно о соединении церкви восточной с западной. Он объявил, что пастыри русской церкви и «великое множество светских людей» соединились с римскою церковью, и выражал желание, чтобы все, отвергавшие прежде унию, последовали за своими пастырями. В том же манифесте король объявил об отправлении русских епископов в Рим.

Эти епископы — луцкий Кирилл Терлецкий и владимирский Ипатий Потей — выехали из Кракова в конце сентября и приехали в Рим в ноябре 1595-го. Они были приняты папою Климентом VIII и вот как сами описывали аудиенцию:

«Папа принял нас, как ласковый отец деток своих, с несказанною любовию и милостию. Мы живем недалеко от замка его святости, во дворце, искусно украшенном обоями и снабженном всем нужным. Съестные припасы отпускаются нам, по милости папы, в изобилии; мы жили шесть недель в Риме, но его святость все еще не хотел дать нам торжественной аудиенции, говоря: „Отдохните хорошенько после дороги“.

Наконец, вследствие наших настоятельных просьб, нам назначена была аудиенция 23 декабря, в большой зале, называемой Константиновою, в которой папа принимает наивысших духовных особ. Здесь его святость изволил заседать во всем своем святительском маестате и при нем весь сенат, кардиналы, арцибискупы и бискупы; особо сидели послы французского короля и других государей; по обеим сторонам залы сидели высшие сановники, сенаторы и великое множество панов духовных, князей римских и шляхты. Когда мы были введены в это собрание, то, поцеловав ноги его святости, отдали епископскую грамоту. Эту грамоту прочел довольно внятно ксендз Евстафий Волович, но никто не понимал по-русски, исключая наших панов поляков и панов литовских, которых здесь не мало. Мы имели наготове перевод на латинском языке… Затем мы принесли присягу на святом Евангелии от лица всех епископов и сами от себя, и подписали ее своими руками»{117}.

Пока Потей и Терлецкий целовали ноги у папы, в Риме торжествовали присоединение русской церкви и чеканили медаль с надписью: Ruthenis receptis. То есть «Русь{118} принята» оказалась БОЛЕЕ ЧЕМ ЗА ПОЛГОДА до Брестской унии.

Таким образом, сам собор превратился в формальность, на нем предполагалось только утвердить (оформить) уже принятое — в Риме и польским королем в Кракове — решение об учреждении унии. Этим собор сильно напоминает украинский Верховный суд образца зимы 2004/05 г., где тоже было «принято» решение, предварительно принятое на совещаниях Кучмы с «международными посредниками», Соланой и другими помельче — о назначении Ющенко президентом Украины.

Но наши предки были гораздо прямее и честнее заседателей Верховного суда, да, пожалуй, и всех нас, нынешних. Они не пожелали и НЕ ПРИНЯЛИ принятого за них и без них решения.

Соединение без ведома соединяемых

В конце того же 1595 года виленское белое духовенство писало Федору Скумину (Тышкевичу), воеводе новгородскому (Новгорода Волынского): «Так как люди православия греческого уразумели, что митрополит и епископы подкапывают нашу веру и в неволю ее отдают без ведома своих старших и нас меньших, всего духовенства, без ведома вас, наших милостивых панов, и всех православных христиан, сами вчетвером или впятером все дело делают, то мы, все духовенство греческого православия, протестовали пред Богом и всем народом христианским, что мы о таком отступлении от своих старших патриархов не мыслили, не знали и не соглашались на него».

Князь Константин Острожский («меня начальником православия в здешнем краю считают, хотя сам себя считаю я не большим, но равным каждому, в правоверии стоящему») узнал о замысле короны польской и епископов, безусловно, раньше виленских священников и еще 24 июня того же года выдал свое окружное ко всем православным послание, в котором спрашивал о миссии посланных в Рим епископов: «Что может быть бесстыднее и беззаконнее их дела?»

Князь Константин был не противником, а сторонником объединения церквей. Но непременным условием он ставил согласие на объединение всех православных («московского и волошского»), т.е. равноправное объединение, а не простое подчинение римскому престолу; князь даже наметил для себя, кого из епископов к какому двору послать. Но «шесть или семь злонравных человек», которые «от святой восточной церкви отвергшись, к западным приложились», князь считал не объединителями, а «предателями церкви Христовой».

Так что же, при таком распределении сил, представлял собой Брестский собор?

Участники собора — митрополит Михаил Рагоза (Рогоза), семь епископов, выборные от духовенства и от мирян, королевские посланцы, католические епископы и иезуиты — съехались в Брест в первых числах октября 1596 года. 6 октября должно было начаться заседание собора, и начать его должен был, конечно, митрополит, но он до конца мероприятия так перед собором и не появился.

В первый день, когда послали за митрополитом, Рагоза ответил, что посовещается с католическими епископами, потом придет на собор. Когда послали во второй день, он отвечал: «Напрасно нас ждете: мы к вам не придем». На третий день посланцы получили ответ: «Что сделано, то сделано; хорошо ли, дурно ли мы сделали, поддавшись римской церкви, только теперь уже переделать этого нельзя».

Тогда обратились к наказам, данным выборным послам от всех областей, и везде нашли одно требование: не отступать от восточной церкви.

В это время собравшимся сообщили, что в том же доме, в маленькой комнате, иезуит Петр (Пйотр) Скарга истощает свое красноречие, чтобы убедить князя Острожского и сына его в правде унии. Экзарх Никифор, посланец константинопольского патриарха, сказал: «Пусть Скарга придет на собор и спорит с людьми учеными; зачем в углу старается убеждать людей, в богословии несведущих?» Но Скарга последовал примеру митрополита и на собор не пришел. К слову, не преуспел он и в убеждении князя Константина, до самой смерти остававшегося столпом православия Западной Руси.

На четвертый день, 9 октября, выдан был соборный декрет: митрополит и владыки: владимирский, луцкий, полоцкий, холмский и пинский лишаются архиерейского сана, потому что без ведома своего старшего задумали соединение церквей, которое может быть решено не пятью или десятью владыками, а вселенским собором; потом означенные митрополит и епископы, будучи позваны на собор к ответу, не явились и ответа не дали. В тот же день митрополит с епископами-униатами выдал декрет о лишении сана и проклятии епископов и сообщников их, отвергших унию.

Так что не было в 1596 году в Бресте никакого объединения. Наоборот. «То, что началось как попытка объединить христианские церкви, закончилось их дальнейшим разделением»{119}, — такую оценку дает Брестской унии Орест Субтельный. Полагаю, оценку из антисоветского учебника мы используем, потому что весьма национально сознательный историк из Торонто вряд ли может быть обвинен в симпатиях к Москве и к Московскому патриархату (которого, кстати, тогда еще тоже не было). Но в общем-то все историки, стремящиеся если не к истине, то хотя бы к соблюдению внешних приличий, оценивают унию одинаково: как событие, расколовшее Юго-Западную Русь и стоившее ее народу многой крови и многих жертв.

Отречемся… потом наречемся

Между прочим, столь упорный в своем нежелании выйти к верующим, митрополит Рагоза в иных делах отнюдь не бывал столь стоек.

Сегодня нам пытаются рассказать, что еще в XVI веке в Киеве существовала митрополия униатской церкви во главе с этим самым митрополитом. Но мало того что это была митрополия без паствы, при этом еще сам Рагоза отрекался от унии чаще, чем апостол Петр — от Христа:

«В то время, как я обращал все внимание на обнажение этого скрытного фальша (унии), случилось очень кстати, что в монастыре Слуцком нашел я владыку львовского, от которого, думаю, не встанет этот пожар, вредный церкви нашей восточной и всему православному народу. Он ничего не знает о предприятии других епископов, совершенно противен их злому умыслу… Особенно вашей княжой милости, как православному оку церковному, всяким способом надлежит выведывать об унии; остерегайтесь также этого змея райского и лисицы хитрой, о котором я вам говорил (Терлецкого)». Из письма митрополита Рагозы князю Константину Острожскому в марте 1595 года.

«Трудно мне было бы сделать это на старости лет: надобно было бы снова родиться, снова приняться за ученье; не зная по-латыни, не умел бы я с капланами римскими у одного алтаря служить. Кто об этом старается, тот пусть добывает себе и место в раде и ласку королевскую…» Из письма Федору Скумину (Тышкевичу) от 19 августа 1595 года.