Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №10 (2002) Страница 50

А в какой мере оправдаются надежды Приднестровья на новых гарантов — покажет время. Шансов на благоприятный исход не слишком много, но порою случается зернышку уцелеть между мельничными жерновами. Возможно, удастся и Приднестровью проскользнуть меж тектонических плит, сдвигаемых гигантской перестройкой региона, в котором позиции России было прочно закреплены давно и, казалось, навсегда.

И, право же, чем растравлять мелкие обиды, тем, кто действительно радеет об ее интересах, скорее следовало бы ужаснуться при виде того, как в глазах приднестровцев, и не их одних, Россия Суворова и Кутузова, Россия — освободи­тельница и защитница, Россия-мать превращается в подобие полицая, капо, готового обслуживать интересы строителей “нового мирового порядка”. Народо­истре­бительного по самой природе своей. Ужаснуться — и попытаться остановить этот процесс чудовищной ее мутации.

Альберт Лиханов • Сироту пристроить — что храм построить (Наш современник N10 2002)

Альберт ЛИХАНОВ

14 октября исполняется 15 лет с того дня, как в нашей стране была создана первая благотворительная организация — Советский детский фонд имени В. И. Ленина, преобразованный после крушения СССР в Российский детский фонд и Международную ассоциацию детских фондов, куда входят все детские фонды стран СНГ.

Не счесть добрых, милосердных дел, связанных с конкретной помощью Российского детского фонда тысячам и тысячам детей России за минувшие полтора десятилетия. И одним из главных, перспективных направлений его деятельности, нацеленной на ликви­дацию сиротства, на возвращение детям чувства семьи, роди­тельской заботы и ласки, стало развитие системы детских домов. Это поистине чудо оживления и обогащения детской души, казалось бы, обреченной на отчуждение и одиночество! О нем, этом чуде, творимом замечательными любящими сердцами и умелыми руками истинных подвижников-воспитателей, становящихся родными родителями для детей-сирот, рассказывает основатель и бессменный руководитель РДФ, известный писатель и общественный деятель,

член общественного совета нашего журнала Альберт Лиханов.

 СИРОТУ ПРИСТРОИТЬ —

ЧТО ХРАМ ПОСТРОИТЬ

1

Из всех человеческих бедствий, которым числа несть, самое подлое и неизвинимое — сиротство при живых родителях.

Сиротство полное, трагическое, когда погибают враз и отец, и мать, — положение в невоенную пору, в общем, нечастое. Куда как чаще детей предают: безмужняя мать отказывается от дитяти прямо в роддоме — скрывает беспутную связь, отрубает концы грехов своих; совершает преступление и попадает в колонию, ложно объясняя при этом отказ от ребенка своим наказанием; гуляет и теряет всякую совесть, когда ребенок запущенный, пожив в углу, вроде ненужной и заброшенной вещи, изымается судом, а значит, государством, в общественное воспитание.

Взрослые, предающие собственных детей — вроде туберкулезников (понятно, что не в собственно медицинском смысле) — они сами прежде всего больны, они жертвы социальных неустройств — дурного воспитания, плохого образования, профессиональной негодности; да прибавьте к тому “вопросы психологии” — неумение вписаться в жизнь, невезение, постоянный, все нарастающий неуспех, отсутствие социальной сопротивляемости, никомуненужность... Туберкулез, как известно, передается другим, и раньше всего — детям больных родителей. Так что нищета плодит нищету, неумение — новых неумех, преступность — новых преступников. Инфицированность среды, если на нее не влиять общественно признанными способами, разрастается и поражает — сперва семью, потом человеческий пласт, — проползает во все новую среду.

Сиротство — не опухоль, ее не вырежешь. Сиротство — это такой диагноз, что лечить надо весь организм. Все общество.

2

Но вылечить и себя-то от легкого насморка целая морока. А тут — целое общество! Мыслимо ли такое? Да и как это сделать?

В старые времена в монастырях, окруженных от набегов высокими стенами, был обычай выбрасывать наружу корзину на длинной веревке. Непутевая мать, решившая от ребенка избавиться, ночью, чтоб никто не видел ее срама, укладывала в корзину ребенка, а поутру его поднимали монахи (или монашки), чтобы дитя спасти, выпестовать, научить делу.

Спасение сирот, усыновление всегда были богоугодным делом. Доброе отношение к отринутому ребенку проходит сквозь времена и системы как дело и вневременное, и надрежимное. О домах призрения для малолетних пекся Достоевский, но раньше него — царские семьи: государи, царицы, великие князья и княгини. Богатый люд отстегивал от щедрот своих, за что не раз был клеймен революционерами, утверждавшими — это, мол, унижающие подачки, а сирот не станет, когда все станут равны.

Тем не менее при Дзержинском Советская власть собрала сирот в оазисы детства, дала им не только равенство с иными детьми, но и привилегии. Жертвы революции и Гражданской войны стали инженерами, учеными, полковниками.

Монастыри выручали некоторых, царские милости многих, советская власть — всех. Были эти средства способами лечения общества? Конечно.

Но времена меняются, забываемые болезни, вроде все того же туберкулеза, обостряются вновь. Среди причин этого обострения называют солнечные взрывы. Квазары.

Как-то тоскливо думать, что и сиротство, вспыхнувшее с новой силой в последнее десятилетие, тоже следствие квазара. Люди ведь тогда беспомощны.

А вылечить общество от всякой болезни только общество же и способно.

3

Но спросим себя, что такое общество? В чем его отличие от государства? Как и где они пересекаются, становясь друг другу взаимной опорой? Скрепы, соединяющие их между собой, как и в каждом сложном строении, делятся на надежные и непрочные.

Надежные чаще всего незримы, не вызывают беспокойства и ропота. Но как только надежное меняется на непрочное — в силу дуростей по кличке “реформы” или иных, конструктивных перемен — то, что было неочевидным, становится предельно ясным. Было в стране бесплатное образование, его, в общем, как бы и не замечали, как не замечают воздух, которым дышим. Сделали платным — хотя бы и частично — стало душно. Была копеечная квартплата, ворчали, мол, сантехники на бутылку требуют. Стали за “коммуналку” три шкуры драть — послышались вопли.

Согласия между обществом и государством все меньше, хотя реформаторы-основоположники обещали: его станет больше, в троллейбусе, головы дуря, на работу пару раз съездили. Наивный народ возликовал. Теперь живет в глубоком пессимизме и разочаровании: провели на мякине.

Виновна ли власть, то есть государство, в этом разводе, когда оно все меньше напоминает патрона, покровителя: то квартплату вскинет, то, к пенсии червонец накинув, ценам на харч даст подняться на сотню.

Вот и вышло: все меньше — а может, уж и вовсе нет — интереса власти к жизни народа, то бишь общества, а у общества нет права требования: отчего государство не опирается на людей, не видит в них ресурсов, возможностей для сотрудничества, ликвидировав взаимодействие между собой и народом?

Ведь в российском народе, кроме не раз осмеянных пьяни и лени, есть много достоинств, а среди главных и неисчерпаемых ресурсов — человеческая доброта.

К своему юбилею Детский фонд выпустил книгу родительских исповедей — книгу осуществленной доброты. Доброты не слова, а дела. Важное свидетельство того, что в народе обильно существует волшебный и совершенно нематериальный ресурс, который однажды, когда государство попросило, с охотой и радостью был извлечен не из земных недр, а из людских душ, получил материальное воплощение и реализован был и во благо государства, и во благо общества. Побольше бы таких скреп, когда люди и государство понимают и поддерживают друг друга.

4

Но скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается. Ведь у всякого деяния, пусть даже и скромного по масштабам, есть своя предыстория, свое изначально пробудившееся чувство.

Как всякий человек, выросший при социализме, я любил фильм “Путевка в жизнь”, зачитывался “Республикой Шкид” Белых и Пантелеева, осваивал в силу необходимости “Педагогическую поэму” и “Флаги на башнях” Макаренко. А перед тем были открытые каждому детскому сердцу главки для детей из “Без семьи” Мало, “Гуттаперчевый мальчик” Григоровича, “Белый пудель” Куприна, “Отверженные” Гюго. Чувства, рождаемые этими сочинениями, складывались в мозаику сострадания, детского желания помочь другому раньше, чем самому себе, — все это я признаю системой гуманного русского воспитания неназида­тельными средствами — силой сочувствования, сопереживания, сострадания. И мне, и, как мне кажется, всему поколению моему эта благодать сострадания давалась как бы сверху — прочитанной книгой, тихими, невидимыми взрослым слезами, выплаканными в подушку, бессловесными, невыговоренными мечтами о том, как бы благородно, во спасение, устроил все ты, будь большим и все понимающим человеком.