Дух времени. Введение в Третью мировую войну - Андрей Владимирович Курпатов Страница 50

В-четвёртых, необходимо принять во внимание феномен «социального конформизма», открытый одним из отцов-основателей социальной психологии Соломоном Ашем.

Несмотря на то что каждый из нас считает себя самостоятельной личностью, что мы обладаем собственным сознанием и мировоззрением, представлениями о «добре» и «зле», «правильном» и «неправильном», благодаря которым мы и принимаем те или иные решения, в действительности наше поведение определяется социальной ситуацией.

Проще говоря, мы склонны подстраиваться под мнение большинства, находя своему социальному конформизму весьма разумные, как нам кажется, объяснения. Более того, основанный на нашем социальном инстинкте, этот конформизм нами почти не осознаётся: мы просто начинаем воспринимать реальность и относиться к ней так, как это делает большинство.

Иногда нам достаточно просто думать, что «большинство» или авторитетные для нас лица действуют определённым образом (хотя, возможно, это не так), чтобы принять соответствующее поведение к исполнению. Неслучайно эта практика так часто используется в политической борьбе при объявлении уровня поддержки кандидатов на тот или иной пост.

Наконец, в-пятых, особенность «символической власти» заключается в том, что она угрожает неким применением силы, оставаясь при этом невидимой, неосязаемой, находясь, однако, как бы в тени нашего восприятия. Именно это делает её в некоторых ситуациях даже более могущественной и влиятельной, нежели банальная «физическая власть».

«Физическая власть» налична — она видна, что называется, невооружённым глазом, а потому в некоторой степени предсказуема, что создаёт для человека пространство манёвра — возможность уклонения от органов надзора и наказания, возможность воздействовать на неё с помощью законных инструментов (адвокатская практика, жалобы в вышестоящие инстанции и т. д.). Правила дорожного движения до определённого момента не существовали в отрыве от сотрудника соответствующей службы (лишь с недавнего времени за нами следят «электронные полицейские»). За их нарушение ничего не грозило ровно до той поры, пока конкретный человек с жезлом не появлялся на горизонте. То же самое касается и налоговых органов, других проверяющих инстанций — пока не попался, ты вроде как и не виноват.

С символической властью иначе, что можно проиллюстрировать на примере взаимодействия человека с церковными институтами. За счёт чего, вообще говоря, они способны настолько сильно влиять на жизнь и поведение людей, относящих себя к соответствующей конфессии? Именно за счёт этой нелокальности божественной власти, за счёт её потусторонности: я могу не сознаться в грехе на исповеди, но Бог всё равно знает о том, что я согрешил, я могу получить у священника отпущение грехов, но я не знаю, сработает ли это и не настигнет ли меня всё равно божья кара. Этот эффект достиг высшей точки личностно-субъективной (духовной) проблематизации в работах Сёрена Кьеркегора.

Таким образом, «символическая власть» есть нечто, что я не могу никак контролировать — я не могу избежать её взгляда, я как будто бы постоянно на ладони, я не могу знать, что она думает и каковы её мотивы, я не знаю, чего на самом деле она от меня хочет.

Страх утраты контроля или невозможность контроля — один из самых сильных стрессогенных факторов для человеческой психики. При этом достаточно нехитрая манипуляция убеждениями человека может вызывать у него чувство утраты контроля (хотя ничего такого в действительности не происходит), которое приведёт его к развитию панического состояния, а в последующем — и обсессивно-компульсивного расстройства.

Итак, резюмируя: рассмотренные нами психические механизмы ясно показывают, что «символическая власть», хоть она и кажется символической, на самом деле является порождением систем отношений, объективно существующих в конкретном обществе или социальной группе. То есть «социальное давление», оказываемое обществом на индивида, это не просто некая формально предписанная ему система правил, которую он сам осознаёт и может подвергать её сомнению или пересмотру. Нет, это именно не осознанные субъектом внешние влияния, которые становятся его частью, интериоризируются им и вызывают у него спонтанные, воспринимаемые абсолютно естественными эффекты подчинения.

Габитус Пьера Бурдьё

Описанные нейрофизиологические механизмы «работы» символической власти, которые я определяю как «социальное давление», в рамках социальной науки были определены уже упомянутым мною Пьером Бурдьё как «габитус» (от лат. habitus — «свойство», «состояние», «положение»).

«Габитус, — объясняет П. Бурдьё, — ответствен за то, что совокупность практик агента (или группы агентов, являющихся продуктом сходных условий) имеет систематический характер, являясь результатом применения идентичных (или взаимно конвертируемых) схем, и одновременно с этим систематически отличается от практик, образующих другой стиль жизни».

Проще говоря, на каждого субъекта (будь то конкретный человек или социальная группа) оказывается системное социальное давление — люди, с которыми он входит во взаимодействие, предполагают с его стороны некий набор ответных или совместных действий.

Последние, в свою очередь, организуют данного субъекта, по сути, создают его (Ален Бадью называет это «порождающими практиками и представлениями»). Кроме того, делают его активным участником того социального давления, которое он через те же самые практики оказывает на других субъектов своей социальной группы.

«Габитус является структурированной структурой […] — поясняет П. Бурдьё. — Являясь системой схем, порождающих практики, габитус систематически выражает свойственные классовому положению необходимость и свободы, а также различие, конституирующее позицию. […]

Систематичность характеризует совокупность „собственных свойств“ и собственности, которыми окружают себя индивиды или группы: дома, мебель, картины, книги, автомобили, алкоголь, сигареты, духи, одежда; и практик, посредством которых они демонстрируют своё отличие: спорт, игры, культурные развлечения. […]

Вкус, склонность и способность данного класса к присвоению (материальному и (или) символическому) объектов или практик, является порождающей формулой, лежащей в основе стиля жизни. […]

Каждый аспект стиля жизни „символизирует вместе“ с остальными, — как говорил Лейбниц, — и символизирует все остальные: мировоззрение старого ремесленника-краснодеревщика, его способ распоряжаться своими деньгами, временем или своим телом, его речь и предпочтения в одежде целиком содержатся в его этике скрупулёзной и безупречной работы, аккуратности, тщательной отделки, законченности, а также в его эстетике работы ради самой работы, для которой мерой красоты его произведений служат вложенные в них тщательность и терпение».

Иными словами, те практики, в которые мы вовлечены, — социальные взаимодействия, трудовая деятельность, сфера этики, религии, личной жизни, — конституируют в нас своего рода «вкус», который начинает определять нас самих.

Можно сказать, что в процессе этих практик у нас формируется определённый «стиль жизни», который, по сути, создаёт нас самих как субъектов того или иного габитуса. Возникающие в нас благодаря этому «субъективные практики» (восприятия, представления, установки и т. д.) начинают непосредственным образом определять наши конкретные социальные взаимодействия.

Само существование габитуса, таким образом, обеспечивается интериоризацией социальных структур во внутреннее пространство субъектов — они должны быть им усвоены, присвоены самому себе, инкорпорированы в него самого. При этом сам субъект является тем, кто производит эти практики,