Публикации на портале Rara Avis 2015-2017 - Владимир Сергеевич Березин Страница 50

У Мельвиля оригинальность сюжета заключалась в том, что города существовали внутри одного пространства — жители с детства были приучены не видеть друг друга.

Или вот ещё поворот сюжета — город может быть самостоятельным персонажем. Он превращает человека. Вот молодой герой решает завоёвывать какой-нибудь великий город. Он стоит на холме, будто Наполеон. Ключей не несут, но герою это и не нужно.

В девятнадцатом веке это обставлялось красиво: «Оставшись в одиночестве, студент прошел несколько шагов к высокой части кладбища, откуда увидел Париж, извилисто раскинутый вдоль Сены и кое-где уже светившийся огнями. Глаза его впились в пространство между Вандомскою колонной и куполом на Доме инвалидов — туда, где жил парижский высший свет, предмет его стремлений. Эжен окинул этот гудевший улей алчным взглядом, как будто предвкушая его мёд, и высокомерно произнес:

— А теперь — кто победит: я или ты!

И, бросив обществу свой вызов, он, для начала, отправился обедать к Дельфине Нусинген».

Обычно завоеватель проживает внутри города некоторое время и, наконец, становится частью этого живого организма. Город превращает человека.

Я ходил по Иерусалиму во время фестиваля «Эшколот».

Это было погружение в молодость, и не только оттого, что я посетил Город после долгого отсутствия. Дело было в том, что я смотрел на молодых людей, что были лучше меня. Не оттого, что они были свежее, спортивнее и здоровее. Завидовать этому не имело смысла, вроде как завидовать нюху собаки или полёту птицы. Они были не юношами, а именно молодыми людьми, прекрасно образованными. В годы моей юности свободный английский казался подвигом. Но вот мир открылся, и эти мои товарищи выросли и состоялись во множестве языков и стран.

Они состоялись, и это было важно — и вот я сидел на семинарах вместе с ними, пытаясь читать Город как книгу. У молодых присутствовал навык беглого чтения — букв в их жизни было много. Им нужно было не искать, а фильтровать избыточные тексты.

Я же был сделан в другом мире, где чтение было вынужденно-медленным, электрические буквы присутствовали только на вывесках, да и печатных оказывалось мало, и при необходимости текст переписывался от руки.

Книга Иерусалима, города, который один из немногих городов-книг, многослойна. Страницы расположены горизонтально, а буквы идут сразу в нескольких направлениях. Справа налево и слева направо, и, где-то наверняка, как дань дальнему востоку, сверху вниз. Выбор направления письма определялся орудием письма — одно дело, если керн в левой руке, а в правой молоток, а совсем другое — если перо или стилус в правой руке. На это должны влиять и одежда, и направление света, и материал — чтобы не смазать. Но до сих пор чётких ответов нет.

Меня интересовало, как устроено описание Города.

В этом описании важна грамматика.

Род города в русском языке определяется грамматически, оставляя лишь малое пространство среднему роду. По прошествии времени некоторые города, как Суздаль, меняли пол. Неизменны в русском языке Москва — мать, а Петербург — не отец, а отчим, то есть — мужчина, пришедший в семью позже прочих. Про это писал Андрей Белый в своём романе. Одесса была не мать, а мама, Ростов стал не отцом, а папой.

Особняком стоит Киев — «мать городов русских», обречённый на мужской род. В булгаковском романе «Белая гвардия», Киев не назван по имени. Он — просто Город, и Город этот — отражение Иерусалима. Не небесного Иерусалима, а земного, того, который изображается на иконах. Где дома стоят тесно, обросли башенками, а слева непременно — Елеонская гора. Киев и мать, и Город, мужское начало, место суда и расправы без суда, то есть у Булгакова в 1918 он одновременно осколок старого Петербурга и Москвы, соединение мужского и женского.

Другой мой друг, говорил, что не хотел бы жить в Иерусалиме — слишком он тревожен — линии напряжения никуда не делись, хотя уже не напрямую связаны с войной. Сам он жил в Хайфе, и по склонам горы Кармель, к нему приходили кабаны, сводя с ума его пса. Война, впрочем, приходила и туда — с севера.

При этом Иерусалим — единственный из городов со множеством отражений.

Сверху над ним, как известно, был Небесный Иерусалим, видимый на небе из разных стран.

А я провёл детство в домике на краю леса. Если открыть калитку, то можно было выйти в лес, и по тропинкам, не встретив людей выйти к Новому Иерусалиму. Патриарх Никон оказался хитрее многих, он унёс отражение к себе, будто гость, что возвращается с праздника с гостинцем для своих детей.

Подмосковную реку Истра тогда переименовали в Иордан, под стенами Ново-Иерусалимского монастыря шумел Гефсиманский сад, а посредине всего высился огромный храм.

Тогда, в пространстве детства, туда можно было въехать на велосипеде — храм был разрушен немецкими сапёрами, ветер гулял под остатками сводов, и книги его исчезли.

Вот и встаёт вопрос в описании Города.

Город отличается от обычного пейзажа тем, что в нём всё меняется за несколько шагов: изменения пейзажа медленны даже в горах, а в степи и вовсе ничего может не перемениться за два дневных перехода.

Да и то — Москвы никакой нет, а есть несколько городов, прилепленных друг к другу. Между ними видны даже границы, которые проходят то по улице, то по железнодорожной ветке, а то по странному промежуточному пространству.

В «Пикнике на обочине» действие тоже происходит в Городе — не знаменитом, но снабжённом непонятным пространством зоны. Это в фильме герои путешествуют по сельской местности, а так-то у Стругацких в большинстве повестей присутствует Город.

Нужно выделить особый тип рассказа — описание Города, как живого организма, не места, а симбиотического существа, в котором люди, здания, подземные ходы, облака и погодные катаклизмы существуют совместно.

Есть хорошая мысль, жаль, не моя — о том, что в прочих городах существуют места, навечно связанные с прошлым. Под итальянской столицей, как горные породы под осадочными, лежит истинный, настоящий Рим. A на улице Медников известно место, где смерть полная коварства, его, Генриха IV, подстерегла и нанесла удар свой ножом из-за угла. (От страшного удара кровь брызнула из жил, и нечестивец старый скончался, как и жил).

А вот Иерусалим — город, в котором есть место, где многое только произойдёт в будущем — тут, где ты стоишь, пройдёт Мессия — появится вот оттуда, и пойдёт туда.

События проникают через страницы, будто шило переплётчика.

Ты