Стефан Кларк - Англия и Франция: мы любим ненавидеть друг друга Страница 51

Беженцы, обосновавшиеся в Британии, жили надеждами, что революционная эйфория во Франции вскоре поутихнет и они смогут вернуться, но самые рисковые пересекали Атлантику, чтобы начать абсолютно новую жизнь в Америке.

Один сильно нуждающийся эмигрант, Брийя-Саварен [83], отправился в Коннектикут, где его приняла на постой американская пара, имевшая четырех дочерей. Это ли не мечта для свободного француза, подумаете вы, но его любовные инстинкты, похоже, заглушал самый примитивный голод. Брийя-Саварен ходил на охоту, но очень часто подстреливал индюшек и белок. Однажды девушки надели свои лучшие платья и спели для него «Янки-дудл». Но, вместо того чтобы ломать голову над тем, какую из хозяйских дочерей раздеть, он, по собственному признанию, «пока они пели, все думал о том, как приготовить подстреленную индейку». И, словно еще раз доказывая, что французов еда интересует больше, чем секс, он добавляет, что «индюшачьи крылышки были поданы в промасленной бумаге, а белок отваривали в мадере».

Брийя-Саварен, казалось, был вполне доволен приютившей его страной. Как-то вечером он обедал в компании с двумя англичанами и с неудовольствием наблюдал, как бритты напиваются до чертиков, пока он смакует пищу. После обеда англичане спели «Правь, Британия!» и вырубились, свалившись под стол. Похоже, английские туристы не слишком изменились за двести лет, прошедшие с тех пор, и именно они в свое время убедили Брийя-Саварена, что по ту сторону Атлантики ему повезет гораздо больше.

Мудрые слова от Берка

Эмигрантам, может, и приходилось несладко среди не таких уж сердобольных бриттов, но в ноябре 1790 года у них появился весьма респектабельный союзник.

Эдмунд Берк, шестидесятиоднолетний бывший член парламента, известный юрист и политик, родился в Дублине, но долгое время заседал в лондонском Парламенте и в 1774 году произнес знаменитую речь о необходимости ослабления диктаторского режима управления американскими колониями. Впрочем, его советы были успешно проигнорированы [84], и два года спустя американцы восстали.

Зная об его симпатиях к демократии, от Берка ожидали поддержки революционных преобразований во Франции, но его книга «Размышления о революции во Франции» доказала обратное. Рассуждая о попытках вылечить экономические и политические болезни Франции неоправданной жестокостью, он пришел к выводу, что с Революцией явно что-то не так.

«При виде того, что происходит в этом чудовищном трагикомическом спектакле, — пишет он, — где бушуют противоречивые страсти, зритель поочередно оказывается во власти презрения и возмущения, слез и смеха, негодования и ужаса».

Взволнованный охватившим Париж насилием и страхом, он вопрошает: «Были ли необходимы все эти мерзости? Явились ли они неизбежным результатом отчаянных усилий смелых и решительных патриотов, вынужденных переплыть море крови, чтобы достичь мирного берега цветущей свободы?» И сам же отвечает: «Нет! Ничего подобного. Источником их жестокости был даже не страх. Она явилась результатом уверенности в полной личной безопасности. Она толкала их на государственную измену, позволяла грабить, насиловать, убивать, устраивать кровавую резню и множить пепелища в разоренной стране». Эта точка зрения не нашла поддержки, напротив, Берк спровоцировал взрыв негодования в среде политических пустозвонов. Громче всех звучал голос Томаса Пейна, английского революционера, одного из отцов-основателей Соединенных Штатов. Пейн ответил в марте 1791 года публикацией своего трактата «Права человека», в котором обвинил Берка в «страхе перед тем, что Англия и Франция перестанут быть врагами» и потоке «злобы, предрассудков, невежества и ярости».

Пейн защищает французов от обвинений Берка в том, что они восстали против «мягкого и законопослушного монарха», подчеркивая, что «монарх и монархия есть разные вещи; и именно против деспотизма последней, а вовсе не против личности или принципов правителя началось восстание, и революция осуществилась».

Пейн решительно критикует монархию в целом и британскую систему правления в частности. Он разделяет идеалы Французской революции и предсказывает «политическое счастье и национальное процветание» в этой стране.

Он подкрепил свои слова делом и отправился во Францию на поддержку Революции, притом что ни слова не знал по-французски… Хотя, вполне возможно, его отъезд был связан исключительно с тем обстоятельством, что британские власти открыли на него охоту за подстрекательство к бунту.

Ответ Пейна, пожалуй, самый известный отклик на книгу Берка, хотя на самом деле первой отреагировала писательница-феминистка Мэри Уоллстоункрафт, которая опубликовала свой труд «Защита прав мужчины» спустя всего три недели после «Размышлений» Берка. Поскольку книга была написана так быстро, ее раскритиковали за сумбурность. И поскольку написала книгу женщина, современники мужского пола осудили ее за излишнюю эмоциональность (как только узнали ее имя, ведь первое издание вышло без имени автора).

Уоллстоункрафт критикует Берка за его поддержку наследственных привилегий и правящей элиты. Она подтрунивает над стариком также из-за его явной влюбленности в Марию-Антуанетту. Шестого октября 1789 года состоящая по большей части из женщин толпа двинулась маршем на Версаль, отрубила голову нескольким гвардейцам, охранявшим дворец, и вернула королевскую семью в Париж в сопровождении процессии, впереди которой вожаки несли на пиках отрубленные головы. Берк описывал «пронзительные вопли, безумные танцы, грязные оскорбления, испускаемые отвратительными адскими фуриями, принявшими вид гадких женщин». Придираясь к языку изложения, Уоллстоункрафт упрекает автора в том, что он критикует этих женщин потому лишь, что они были бедными и необразованными рядом с такой рафинированной королевой. Женские вопли не казались бы такими грубыми, пишет она, если бы этим несчастным не приходилось зарабатывать на жизнь, торгуя рыбой.

Публичная полемика вокруг Франции была в высшей степени занимательной и крайне прибыльной. Все три книги расходились как горячие пирожки[85] по обе стороны Ла-Манша, причем по объемам продаж Пейн и Уоллстоункрафт легко обошли Берка, поскольку их издатель снизил цены на свои услуги. Жестоко, конечно, но сбылись пророчества лишь одного писателя.

Несмотря на неверно истолкованную галантность, Берк предвидел, чем все кончится. Политики вскоре устали от интеллектуальных дебатов и поумерили пыл. Началась череда смены вывесок Национальной ассамблеи: Учредительное собрание, Законодательное собрание, Конвент, Директория — вот лишь некоторые из тех, что появились в последующие пять лет, и каждое изменение влекло за собой не просто кадровые перестановки, а масштабные чистки, по мере того как к власти приходили разные партии: жирондисты, монтаньяры, якобинцы. Вольтер сказал, что «в правительстве нужны и пастухи, и забойщики». Проблема Франции была в том, что забойщики продолжали убивать пастухов, в то время как овцы превращались в каннибалов.

Принимались наиважнейшие законы — об отмене рабства, легализации абортов, переходе на метрическую систему мер, — но все это происходило настолько сумбурно, что напрашивалось сравнение с поведением пьяного футболиста в борделе.

После неудачной попытки Людовика XVI и Марии-Антуанетты сбежать из Франции в июне 1791 года, организованной якобы любовником королевы, графом Ферзеном, в стране воцарилась атмосфера паранойи и страха. Любого, в ком подозревали роялиста, отправляли под трибунал и на гильотину или, чаще всего, на растерзание толпе, благо она всегда была наготове.

В сентябре 1792 года прошел слух, будто в парижских застенках зреет контрреволюционный заговор и что узники вроде бы распевали Vivent les Autrichiens («Да здравствуют австрийцы»), имея в виду родню Марии-Антуанетты. Во всех районах города были открыты тюрьмы, заключенных вытаскивали из камер и судили за измену родине. Тысячи были убиты, и, явно перепутав здания за высокими стенами, толпа громила даже монастыри.

Самой знаменитой жертвой стала управительница дома Марии-Антуанетты, Мария-Луиза, принцесса де Ламбаль, которую заподозрили в лесбийской связи с королевой. Ее вывели из тюрьмы Ля Форс (в живописном парижском квартале Марэ) и пытались заставить отречься от королевской семьи. Когда принцесса отказалась, ее убили и обезглавили, а отсеченную голову выставили напоказ под окном камеры Марии-Антуанетты в соседней тюрьме Тампль. Толпа кричала, призывая королеву выйти и поцеловать свою любовницу.

Кошмар был в точности таким, как предсказывал Берк.

«Двуногие парижские животные»

И снова жестокость получила официальное наименование — la Terreur («Террор»), — и по мере того как до Англии доходили сведения о творящихся во Франции ужасах, британская симпатия к Революции таяла на глазах. Лондонские газеты имели невероятный успех, описывая убийства множества людей.