Лев Данилкин - Клудж. Книги. Люди. Путешествия Страница 52

Что конкретно здесь увековечивается? Люди, разумеется, не пиво же, пусть даже и проявляющее лучшие свойства человеческой натуры; и босяки, приехавшие сюда на одиннадцатом номере, и толстосумы на «ауди» отхлебывают из пластиковой тары, закусывают раками – и чувствуют такое классовое единение, которое бывает только на пропагандистских плакатах в тоталитарных государствах.

Именно оказавшись в «На дне», особенно после второй кружки, понимаешь, до какой степени верна теория академика Фоменко, согласно которой японские самураи суть не кто иные, как выходцы из Самары, «самарцы»; рыцари леща и воблы, по объективным причинам не успевшие выехать на завоевание Японских островов, тянут «Жигулевское» с достоинством и благородством последних – не сказать «распоследних» – самураев.

В пивбаре особенно любят цитировать афоризм Ю. А. Гагарина: «Идем на дно, настроение бодрое!» Из «Дна» захмелевшему приезжему есть два пути – либо на каток на Куйбышева, самой большой площади в Европе, либо в бункер Сталина (где Сталин никогда не был, но наверняка ему бы там понравилось – и чувство защищенности, и узнаваемый, от дизайна шрифтов в надписях до декоративных ампирных полуколонн в зале заседаний). На самом деле, таких бункеров в Поволжье было построено несколько; и если настоящая война все-таки разразится – мы точно выясним, кому на самом деле быть второй столицей.

Однажды мои родители разговорились с каким-то немцем, у которого покупали не то мороженое, не то открытки. Дело было в берлинском Трептов-парке, разговор быстро съехал на войну, выяснилось, что фатер у немца тоже участвовал – понятно, на чьей стороне, и тоже потом были сложные времена; обычный, почти формальный small-talk об общем историческом наследии, ничего особенного. Штука в том, что, прощаясь, мой отец вежливо сказал этому немцу что-то вроде «ауфвидерзэен» или «ауфвидергукен» – а тот, ухмыльнувшись, кивнул – Na ya, im nachste Krieg – ага, то есть непременно свидимся, на следующей войне.

Отец мой, до сих пор не утративший некоего пиетета перед иностранцами, был возмущен – вот сволочь, рассказывал он мне, ну неужели ж тебе мало, ну сколько еще раз ты хочешь наступить на эти грабли.

После марта 2014-го выяснилось, что к партии войны на Западе примкнули далеко не только мороженщики. Министры иностранных дел выступают с беспрецедентными по тону заявлениями о том, что России не следует «распускать руки», а следует «убраться» оттуда-то и оттуда – пока ее не выдворили силой. Сегодня Украина, завтра Прибалтика, послезавтра – ну, Ирландия, наверно, не меньше; газеты всерьез подсчитывают военно-промышленный потенциал России, печатают инфографику – население, ВВП, количество дивизий, «элитных» и «обычных», оценивают боеспособность – и свои шансы в потенциальном конфликте. Труднообъяснимая готовность платить очень большую цену и очень сильно рисковать говорит о наличии некоего неочевидного, но существующего фактора, скрытого в силу каких-то причин.

Рано или поздно, по-разному, но все мы понимаем, что война начинается не потому, что экономические интересы одних наций не совпали с интересами других, а потому что такова природа, точнее метафизика, и когда аргументы живых не кажутся убедительными, в дело вступают аргументы мертвых; потому что войну придумали не живые, а те, кто жил на этой территории до того, и кто сделал ее «своей»; она есть следствие внутренней структурной закономерности – у которой есть еще и другое название: судьба.

Дальше мы вступаем на скользкий путь – потому что начинаем предполагать. Например, что эта мистическая, непроговоренная ненависть-страх Запада относительно России связана с некой исторической психотравмой (например, русским завоеванием Европы), вызвавшей невроз – который Запад вот уже целые столетия пытается преодолеть, ввязываясь в войну с Россией без особых причин. По сути, это такая же загадка, как тот факт, что Наполеон в 1812 году пошел не на Петербург – который находился ближе, доступнее, где был царь и прочее начальство, а, по необъяснимым причинам, в глубь России – то есть пустился на заведомо не имеющую финала авантюру, которая кончилась именно тем, чем и должна было закончиться. Какая иррациональная ненависть к этой «Тартарии» терзала его? Мы точно знаем, что за последние двести лет Европа дважды была оккупирована Россией; росписи на Рейхстаге замалеваны, а вот во Франции до сих пор, говорят, можно найти верстовые столбы, на которых есть надписи на русском: «До Мобежа 30 верст». И это только последние, хорошо документированные двести лет – а ведь есть эксцентричные (не лишенные, однако, правдоподобия) теории, согласно которым до XVII века вся Европа была русской провинцией. В любом случае, всякому, кто бывал в «запасных столицах», – очевидно, что люди, которые оказались в состоянии освоить Шушенское, Туруханск и Охотск, с гораздо большей вероятностью могли – да и могут – освоить Бретань, Каталонию и Корнуолл, чем жители Бретани, Каталонии и Корнуолла – Хакасию, Туву и Якутию – или хотя бы Самару, Казань и Ульяновск.

Среднее Поволжье – идеальный маршрут для путешествия по центру России, не географическому (это в районе Подкаменной Тунгуски), а подлинному, «по правде»: вот он-то точно находится здесь, между Самарой, Казанью и Ульяновском. Все три города – даже и сейчас они и по отдельности, и в совокупности так похожи на будущую столицу России, как только возможно, – запросто могут превращаться хоть в бункеры, ощетинившиеся ракетами, хоть в оазисы мирной жизни с катками и кондитерскими фабриками в Сахаре волатильности и нестабильности.

Самара всеми правдами и неправдами пытается заглянуть в будущее – здесь варят самое свежее, будто с завтрашней датой, пиво, здесь строят ракеты, здесь вешают на перекрестках футуристичные плоские светофоры и молятся на оборонку (а-сейчас-сами-понимаете).

Что до Ульяновска, то его нельзя назвать городом будущего – просто потому, что для будущего здесь не хватает места: несколько кварталов в самом центре – залитый янтарем Симбирск 1870-х, музей-заповедник под открытым небом: десятки деревянных ларцов, от почтового домика до священных ясель, в которых состоялось рождение В. И.

Впрочем, «Родина В. И. Ленина» – не единственный магнит для туристов. Ульяновск теперь позиционируют как «родину двух Ильичей» – Обломов же тоже был Ильич – Илья. И дело не только в громоздком чугунном диване, выставленном на площади: в Ульяновске течет романное время – по кругу, циклически; сначала рождаются гончаровы-обломовы, потом штольцы-ленины, затем все повторяется и закольцовывается. Волга – Волга; российское мелководье, на котором и пробивается, и течет, и застаивается самая что ни на есть житейская обыденная русская жизнь. Ленин и Гончаров странным образом не конкурируют в культурном ландшафте, а спокойно доминируют над всем остальным.

Если Ульяновск одержим прошлым, Самара – (космическим) будущим, то Казань, несомненно, настоящим. Это озабоченность проявляется в стремлении местных жителей монументализировать окружающий их мир во всей его полноте, от повседневных предметов до потусторонних существ. В Казани есть памятники Благотворителю, Водовозу, Коту, Кошельку, Мойдодыру, Дракону… по правде сказать, проще перечислить, каким предметам и людям в Казани НЕ установлены памятники. Вишенка на торте в этом смысле – скульптурное изображение давнишнего ректора Казанского университета Карла Фукса. Эксцентрично выглядящий железный человек магнетизирует местных жителей не столько сам по себе, сколько как оболочка для кое-чего еще: если заглянуть ему за спину и сфокусироваться на выполненном в форме человеческой головы набалдашнике трости, который Фукс сжимает в руке, то можно обнаружить, что черты лица этой скульптуры-в-скульптуре подозрительно напоминают – мамма мия – мэра Казани, в правление которого и был установлен монумент. Посторонним сложно вникнуть в суть этой казанской энигмы, отдаленно напоминающей о дурных бесконечностях Эшера; потирая лоб, осознаешь, что здесь более, чем где-либо еще, верны знаменитые слова Черчилля о России – «загадка, завернутая в тайну и помещенная внутрь головоломки».

Охотник за архитектурными follies обнаружит для себя во всех трех городах зеленые нетронутые пастбища. В Казани – которая после Универсиады стала похожа на то, чем была Прибалтика в СССР: ближняя почти заграница, где в каждой стене найдется окошко, извергающее мишленовские сырники по студенческим ценам; огромная, размером если не с хеопсовскую, то уж точно с хефреновскую пирамида; многофункциональный, с суши и боулингом, памятник шаймиевской эпохе.

В Самаре – синагога в мавританском стиле, модерновая дача Головкина с бетонными слонищами, музей «Самара космическая» с настоящей, с 17-этажный дом, королёвской ракетой «Р7» и деревянная, с памятной часовенкой избенка, где в 1956 году случилась «каменная Зоя» – 128-дневное окаменение девушки, легкомысленно осмелившейся повальсировать с иконой.