Живой Журнал. Публикации 2008 - Владимир Сергеевич Березин Страница 52

Извините, если кого обидел.

09 апреля 2008

История про Заходера (I)

У Заходера в записных книжках есть одно место (примечательно, что мы с vad_nes его вспомнили, но отчего-то, вспоминая уже автора, решили, что мы прочитали это у кого-то в Живом Журнале).

Итак, Заходер пишет: "В Австрии, где-то, помнится, в маленьком городке под Зальцбургом, видел я памятник какому-то местному поэту, поставленный земляками. Наверное, хорошему — но для нас и для всего мира, кроме его земляков, увы, безвестному: он писал, как сообщает (меланхолически или с гордостью?) надпись на постаменте, «на местном диалекте». Глубокая грусть охватила меня. Несчастные поэты. Ведь, в сущности, все мы пишем на диалектах. У одного «земляков» побольше, у другого — поменьше, но для каждого из нас язык остается тесной могилой. И еще более несчастные народы, диалекты которых никак не дают ощутить себя настоящими земляками — землянами. Людьми. Когда же, наконец, заговорят (если заговорят) земляки (земляне) на человеческом языке — без диалектов"? (1978) Потом он снова возвращается к этой теме: "23 декабря 1996. Сегодня вновь вспомнился мне этот памятник. И к моим тогдашним размышлениям кое-что прибавилось. Поэт — странная игра природы. Он призван выражать общечеловеческое — и он, как никто, выражает и поддерживает национальную обособленность. Он — если это подлинный поэт — должен говорить для всех народов, как и для всех времен, — а говорит он с другими народами (если говорит), лишь пройдя мясорубку перевода. Он по природе своей космополит, а по роду деятельности — националист. Лучше сказать — интернационалист по содержанию, националист по форме. Счастливы те поэты, которые не доросли до понимания этого противоречия. Ведь выхода из него — во всяком случае… — нет".

Эта история на самом деле куда более интересна, чем досада об извилистом пути поэта к читателю. Или мысль о невозможности достигнуть этой цели — читателя.

Заходер, сам того не понимая, описывает ситуацию современной массовой и немассовой культуры. Начиная от прагматических свойств Нобелевских премий, кончая работой литературных агентов. Да что там — это ситуация легко проецируется на русскую провинциальную литературу.

Двухтомник Заходера, который только что вышел, на самом деле содержит три темы — переводы Гёте (это именно тема — потому что Заходер не просто переводчик Гёте), вторая тема — поэзия, третья — перевод.

Я, как давно известно, очень люблю слушать как говорят переводчики о своей работе. Главное тут — не вмешиваться (во-первых, я чистый потребитель, а во-вторых, все споры переводчиков напоминают ссору боксёров — и тут уже не суйся между этими мускулистыми гигантами. Не успеешь сказать, что хотел подать полотенце и собрать зубы с пола.

Обычно такой сторонний наблюдатель оперирует несколькими остротами — вроде "переводы как женщины — если верны, то некрасивы, если красивы, то не верны", etc. Тут главное не переборщить в надувании щёк — обладая некоторым языковым навыком, не начать с апломбом судить переводчика.

Но вот слушать, что говорят переводчики о себе — чрезвычайно полезно.

Извините, если кого обидел.

09 апреля 2008

История про Заходера (II)

Среди прочих заметок Заходера есть такой текст "О хиосцах". Собственно, вот он ""От Пушкина я узнал, что в древней Греции хиосцам разрешалось пакостить всенародно. Но лишь хиосцам — обитателям острова Хиос.

Пушкин напомнил читателям об этом, когда (в 1829 году) вышел в свет I том «Истории Русского Народа» Николая Полевого. Сочинение это было полемически направлено против «Истории Государства Российского» Карамзина. И в предисловии Полевой этого не скрывал. Вот как откликнулся на это Пушкин. Он писал: «Уважение к именам, освященным славою… первый признак ума просвещенного. Позорить их дозволяется только ветреному невежеству, как некогда, по указу эфоров, одним хиосским жителям дозволялось пакостить всенародно».

Похоже, что к словам поэта мы не прислушались. Или поняли их превратно.

Ведь совсем недавно в Москве такой хиосец-«художник» прославился, всенародно испражняясь. Повторяю — это было в Москве. В городе, где Пушкин родился.

Но этот субъект лишь физически выразил то, что стало, кажется, уже правилом среди нынешних хиосцев — пренебрежение к древней мудрости: «Cacatum non est pictum».

За две сотни лет по народной тропе к поэту прошли тьмы людей. И, к сожалению, среди них, судя по всему — немало хиосцев. Чего нам только не пришлось выслушать!

Еще при жизни поэта: «И Пушкин стал нам скучен, и Пушкин надоел» и т. д.

И благоглупости Писарева, предпочитавшего Пушкину сапоги; и бойкие предложения молодцов-футуристов «сбросить Пушкина с парохода современности» — и бурсацкие анекдоты, и лай всевозможных мосек — нередко с академическими званиями…

…И все это, как написал на днях один журналист «только подтверждает постоянное присутствие Пушкина в нашей культуре». С этим трудно спорить.

Но почему-то трудно радоваться такому «постоянному присутствию». Как и тому потоку народной (читай — официальной и коммерческой) любви, который заливает страну — во всяком случае, телеэкраны — в год юбилея поэта. Чего только нет! Тут и ужасающее хоровое чтение по складам, и конфеты «Ай да Пушкин», и водка, и всевозможные благоглупости всевозможных «звезд»— от эстрады до политики. С ужасом ожидаешь появления прокладок с крылышками (или без) с названиями, отражающими ту же официально-коммерческую любовь к поэту. Может быть, лучше бы всего этого было поменьше?

В связи с этим не могу не сказать о взглядах поэта на еще одну разновидность хиосцев. Сейчас она особенно расплодилась.

В 1824 году произошел знаменательный эпизод в истории поэзии. После кончины Байрона душеприказчики сожгли рукопись его записок. Так решили издатель Байрона, Мэррэй, и ближайший друг поэта — великий ирландский поэт Томас Мур, автор известной русской народной песни «Вечерний звон» (стихотворение Мура переложил Иван Козлов).

Вот как откликнулся на это Пушкин. Он пишет Вяземскому из Михайловского: «Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? Черт с ними! слава богу, что потеряны. <…>

Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением. Поступок Мура лучше его «Лалла-Рук» (в его поэтическом отношенье). Мы знаем Байрона довольно. Видели его на троне славы, вид¬ли в мучениях великой души, видели в гробе посреди воскресающей Греции. — Охота тебе видеть его на судне. Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой дерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так,