Андрей Мальгин - Советник президента Страница 53

Заставить Михаила Казакова произнести это косноязычие Хрюкова, разумеется, не могла. И закрыв последнюю, четвертую, папку, она с сожалением отправилась домой. «Только б мегера не отмела идею с Дедом Морозом, - думала редакторша, - а то день, считай, прошел зря. Сидела шесть часов в архиве – а толку чуть». …Дома Хрюкова думала только о Присядкине. Она всячески разыгрывала в уме сценку, которую можно было бы снять в стенах Литинститута. Лишь бы старик не стал чваниться, и как-то потеплее отнесся к однокурсникам. Ну и пусть, что ругали они его тогда на всех обсуждениях, но, может, старческая сентиментальность возьмет верх, и он будет к ним великодушен. Вместе бы подурачились, повспоминали всякие студенческие истории. Наверняка ведь он жил в общежитии, там вообще весело должно было быть… Она с нетерпением ждала вечера, чтоб позвонить Валентине. Увы, ее худшие ожидания оправдались. Валентина не только не захотела Деда Мороза, но и не пожелала видеть на записи в Литинституте никого, кроме уже названных двух поэтов.

- Остальные – не по чину, - честно сказала она, - это не уровень Присядкина.

- Ага, - не удержалась Хрюкова, - я сегодня целый день наслаждалась его уровнем.

Валентина не поняла иронии.

- Ну, может, он возьмет в руки гитару, - как утопающий за соломинку, ухватилась Хрюкова за свою последнюю идею, - и споет какую-нибудь свою песенку студенческую. Если он забыл текст, я ему принесу, в архиве многое сохранилось…

- Ни в коем случае! Еще барда из него делать… Он писатель уровня Достоевского, понимаете? Мы должны благодарить бога, что он еще среди нас. Давайте говорить с ним о серьезных вещах. И тем более и другие должны о нем серьезно рассказывать. Не надо устраивать какой-то капустник неуместный.

- Скажите, а вы с самим-то Игнатием Алексеевичем говорили на эту тему?

- Разумеется. Он и слышит не хочет ни о чем из того, что вы предлагаете. И, уж вы меня извините, называет это полным бредом. Хрюкова глубоко вздохнула. «Ну вот, - подумала она. – Еще одну лажу слепим. А впрочем, чего это я так разволновалась? Ящик все выдержит. Хочет эта дура серьезного Присядкина – будет ей серьезный Присядкин. Да только никто эту передачу смотреть не будет. Это уж даю голову на отсечение». И еще думала Хрюкова вот о чем:  «А ведь, черт побери, он же сейчас доцент Литинститута. Двадцать три года преподает там якобы литературное мастерство. Учит таких же, как он когда-то, юнцов. Учит писать. Чему же он может их научить? Смешно. Ну сидел бы себе, как нормальный литературный генерал, в президиумах, получал бы ордена и звания. Но на преподавательскую-то работу чего его потянуло? Не такие уж большие деньги, наверное… Все тщеславие… Нужно, чтоб ему каждый день напоминали, что он Мастер с большой буквы, живой классик, чтоб в рот глядели. Помнит ведь, как в студенческие годы тут об него каждый ноги вытирал, и теперь берет реванш».    

Несколько дней несчастья обходили Присядкиных стороной. Но однажды произошло нечто совсем ужасное. Семейный скандал был в самом разгаре. На Игнатия нападали с двух сторон.

- Какого черта ты рассказал Сибелиусу и Розе, что тебе влетело в администрации за выступление на конференции! – орала Валентина. – То из тебя слова не вытянешь, а то вдруг как выскажешься. В народе это называется: серпом по яйцам!

- Да, - вторила ей дочка, - я просто не знала, как тебя остановить. Если б ты только сказал, что тебе сделали выговор, и на этом остановился, это даже было бы и неплохо. В рамках нашего плана, может, даже и замечательно: правозащитника критикует Кремль! Но ты зачем-то стал убеждать Сибелиуса, что ничего такого не говорил на конференции.

- Ага, - подхватила мать, - что якобы ты в Кельне в своей речи поддержал контртеррористическую операцию, поддержал жесткую линию властей. Ты что, охренел? Может, ты перепутал Сибелиуса с кем- то? Может, ты думал, что перед тобой Кускус? - «Думал», - передразнила Машка.

- Мать, ты считаешь, он о чем-нибудь думает? С чего ты взяла, что у него мозги есть в его седой голове? Он же в маразме! Он полный идиот! Кретин! Мудила!

- Игнатий, - продолжала Валентина, - почему ты молчишь? Почему ты ничего не отвечаешь?.. Тебе нечего ответить! Ты своими руками сегодня затоптал в землю будущее своей семьи!

- Мама, - поправила Маша, - он затоптал не руками, а ногами. И вообще ему на нас наплевать! На меня наплевать! Он сдохнет, а что я буду делать? Ездить на метро, где взрываются бомбы? Высчитывать копейки, чтоб заплатить за эту сраную квартиру? Служить в каком-нибудь затхлом издательстве, как моя мать, когда закончила университет? Ты наверно, считаешь, что мне и дворником поработать полезно? Ответь мне, в конце концов!

- Да, ответь нам!

- Ответь!

- Скажи хоть что-нибудь!

Но Игнатий молчал. Он смотрел прямо перед собой. Его лицо ничего не выражало.

- Ах, ты нас презираешь! Мы недостойны твоего внимания! - Нет, ты посмотри, он выше всего этого. Он считает, что он прав. Ему наши советы не нужны.

- Ты глянь, какое самомнение! Раздувшийся от важности бирюк, вот он кто. Мать с дочерь начали театральный диалог якобы друг с другом. Но предназначен он был, конечно же, для ушей Игнатия. Тот продолжал молчать.

- Нет, Маш, ты только подумай. Он перед дюжиной сотрудников немецкого посольства заявляет, что правильно делают - чеченцев репрессируют! Немецкого! Почему бы не сказать об этом в греческом посольстве, раз уж так приспичило. Нет, именно немцам надо было сказать! И кому! Человеку, отвечающему у них за политику. Человеку, у которого обязательно поинтересуются в свое время: а за какие же взгляды преследовали этого так называемого правозащитника! - Мама, он сошел с ума! Я другого объяснения не нахожу.

-Да, конечно, перед нами сумасшедший. Последняя фраза вдруг вызвала интерес у оцепеневшего Игнатия. Он медленно повернул голову в сторону Валентины и отчетливо произнес: - Я не понимаю.

- Что ты не понимаешь, придурок? – немедленно отозвалась Валентина. – Что тут непонятного? Мне лично непонятно одно: как выходить из этого положения.

- Мама, я думаю, надо устроить какое-то его сильное выступление. На пресс-конференции какой-нибудь или еще где-то, чтоб иностранцев больше было. Из серии «Не могу молчать!»

- Игнатий, ты слышишь, - посмотрела ему в глаза Валентина, - завтра ты должен заявить иностранным корреспондентам, что осуждаешь нарушение прав человека на Кавказе. Но сказать это надо так, чтоб тебя не выгнали из администрации. Придется мне написать для тебя текст, ты его выучишь. Не ссы, это будет пять фраз, не больше. Но дело тонкое. Мы должны пройти на грани фола. Ты понял меня?

- Мать, - обратилась к ней Маша, - ты разговариваешь с пустым местом. Иди звони, наконец, корреспондентам, конференцию устроим дома. Прямо здесь. Желательно утром, чтоб он не слинял никуда.

- Ну я позвоню, конечно, но какой-то повод надо придумать… Ну чтоб выступить, нужен же повод. Типа сожгли село… Или, может, опять там кого-нибудь изнасиловали.

- Иди звони. Скажи, что в связи с последними событиями в Чечне Присядкин сделает заявление. Там события каждый день. Я пойду в Интернет, и чего-нибудь там накопаю. Повод найдем. Женщины разошлись по разным комнатам. Одна пошла звонить, другая отправилась искать повод. Не добившись «вертушки», Валентина сумела-таки выбить в администрации выделенный канал для Интернета, и теперь, не смотря на то, что Машка все вечера просиживала за компьютером, гуляя по сети, Валентина имела возможность одновременно беспрепятственно разговаривать по телефону. Это было очень удобно. Тем более, что их квартире, похоже, опять суждено превратиться в штаб. Буквально за полчаса Валентина сумела дозвониться до пяти немецких корреспондентов и одного итальянского – естественно, это был Джульетто Крейзи. Люди, конечно, пытались выяснить, по какому поводу сбор, но Валентина загадочно отвечала на все расспросы: «Завтра узнаете. Я сейчас не могу этого сказать по телефону. Дело касается Чечни». На такое многообещающее приглашение все, разумеется, ответили, что придут. И других приведут. С этой победной новостью Валентина вышла в гостиную, где оставила Игнатия: - Игнатий, я обо всем договорилась. Завтра в одиннадцать.  Но Игнатия в комнате не было. Она пошла его искать. Его не было и на кухне. Не было в спальне. Не было в кабинете. Валентина заглянула в Машкину комнату. Маша тут же начала тараторить: - Мать, супер! На «Кавказ-Центре» нашла... Слушай…

- Маша, я не понимаю, где отец. Он что, вышел на улицу?

- Да нет, я бы услышала дверь. Его что, нигде нет в квартире?

- Пока не нашла.

- А в туалете?

- В один заглянула. В самом деле, может он во втором? Дверь второго туалета, размещавшегося в глубине квартиры, возле так называемой «гостевой» комнаты, действительно была закрыта изнутри. Валентина туда осторожно постучала:

- Игнатий, ты здесь?

Игнатий молчал.