Дмитрий Быков - Хроники ближайшей войны Страница 54

– Володя, а почему вы вообще выбрали Бауманку? Не хотелось во врачи?

– Нет, тут, знаете, судьба. Репетиторы в медицинский по всем предметам очень дорого брали. А тут я от одноклассника узнал, что в Бауманке бесплатная школа для абитуриентов. Я пришел и маме сказал: так и так. Она не возражала.

– Вы легко поступили без репетиторов?

– А у меня серебряная медаль.

– Сейчас зарабатываете чем-нибудь?

– Да, конечно. Ну, это приработок… Если кто-то из близких друзей попросит чертеж – я так сделаю, а если просто незнакомому человеку – что-то могу взять.

– Вы отца совсем не знаете?

– Они развелись, когда мне не было года. Он нефтяник, закончил Губкинский, занимается буровым оборудованием. Алименты присылал.

– Нерегулярно,- вставляет Ольга Ивановна.

– Но мама ваша красивая, что и говорить. Наверное, были какие-то…

– Поклонники?- Он сам подсказал слово.- Да, конечно. Много. Она один раз – мне было лет двенадцать – спросила меня, как бы я отнесся, если бы она вышла замуж. Она работала тогда в квалификационной комиссии, осматривала летчиков. На похоронах даже один летчик сказал, что она восемь лет его «вела». Иначе бы его гораздо раньше списали.

– И этот поклонник был тоже летчик?

– Да.

– И что вы сказали?

– Я… не советовал.

– Она послушалась?

– Она сама была не уверена,- сказала Ольга Ивановна.- Это очень жесткий был человек, властный. Она решила, что они с Володей не поладят. У нее с сыном дружба была настоящая, она боялась, что кто-то помешает.

– Володя, а вам она разрешала приводить друзей в дом? Или девушек там?

– На поминках вчера одна однокурсница – она сейчас замужем – сказала: Нина Ивановна мне стала как вторая мать. Когда у меня в начале брака были проблемы, я всегда к ней бегала, она советовала. Знаете, они с бабушкой мне только одно требование ставили: чтобы я заранее предупреждал о гостях. Потому что мама родилась в Средней Азии, в Душанбе,- там дедушка служил, он был военный,- и у нее о гостеприимстве представления были восточные. Если гость пришел, а на стол нечего поставить – это стыдно. Я всегда предупреждал. Она готовила очень вкусно, и быстро. За пятнадцать минут из ничего могла соорудить вкуснейшие вещи…

– И шила,- говорит Ольга Ивановна.- Все-все делала. У нее так не было, чтобы пять минут руки не заняты. Вот дачу они получили – далеко от Москвы, за Серпуховом,- и на этих шести сотках Нина умудрялась снимать такие урожаи! У нее и заготовки получались, и все… Машины нет, они туда поездом добирались, потом автобусом. Летний домик с огородом. Она говорила, что за два дня там, в природе, восстанавливается, как за месяц отпуска.

– А куда вы с мамой ездили в отпуск, Володя?

– Когда я школу окончил, поехали к морю на десять дней. Потом в прошлом году были на Селигере…

В их квартире две комнаты. Это обычная малогабаритная квартира обычного спального района, я бывал в сотнях таких, и книги в них одни и те же – еще советские собрания сочинений, раннеперестроечные детективы и книги о тибетской медицине… И мебель везде одна и та же – стенки из ДСП. Салфеточки везде. На этих салфеточках сейчас стоят свечи.

– На отпевании отец Михаил сказал, что ваша мама была человек церковный. Она с детства верила?

– Не знаю… Не думаю, что с самого детства. Но в последние годы она часто ходила в церковь, отец Михаил даже ее запомнил.

– А сами вы…

– Я не скажу, что я прямо так уж… верующий. Обряды там, пост… Но я не атеист, конечно.

Отец Михаил – мужчина молодой, доброжелательный, но строгий. Во время отпевания объяснял всем, как и когда креститься, после отпевания – как молиться за Нину Скорову. «Не отчаивайтесь! Трудитесь, молитесь, раздавайте милостыню. На поминках рюмку с хлебом для нее не ставьте – это не православный обычай, а советский, бесовский. Водки старайтесь много не пить. Православные избегают водки. Вина можно… Господь лишней минуты человека на земле не продержит. Он забирает тех, кто готов. Трагедия, конечно,- а как посмотреть… Нина еще молиться за вас будет!»

– Володя, у вас в институте ребята как-то реагировали… на все это? Они говорили что-то о теракте?

– Бауманка – это вуз с традициями.- Тут он оживляется.- Это одно из немногих мест, где традиции еще чтут по-настоящему. И у наших студентов правило: друг с другом говорить только об учебе и о девушках.

– Почему такое ограничение?

– Не знаю. Наверное, специфика вуза.

– Чем вы будете заниматься после его окончания?

– Пусковыми ракетными комплексами, баллистическими ракетами.

– А не было у вас… вы простите, ладно?- не было у вас намерения после всего… изменить как-то свою жизнь? Выбрать другую профессию? Начать мстить, может быть?

– Понимаете, вот ночью первого дня… Мы шестого же еще не знали ничего. Мы ее опознали в середине дня, седьмого. А шестого вечером никто ничего не знал. Мобильный молчит, на работу не приехала, в больницах нет. Все в неопределенности, на нервах… ну, можете представить. Но все-таки легли. И я, когда ложился, подумал: если, не дай Бог, что… я буду мстить, будет ожесточение страшное. А сейчас его нет. Я не знаю, почему. Наверное, потому, что насилие порождает насилие.

– Это цепная реакция,- говорит Ольга Ивановна.- И это не выход.

– Чечня – это тупик,- серьезно говорит Володя.- Может быть, единственным вариантом относительно бескровного решения был сталинский, тоже страшный. Но он же потом видите, как аукнулся.

– Так у вас не появилось ненависти к кавказцам?

– У меня ее не может быть. У нас ведь знаете какой район? Я в свою школу иногда захожу – в выпускном классе один-два кавказца. В десятом – уже пять, в девятом – десять, а в средних и младших их иногда даже больше, чем русских. Около каждой станции – рынок, хозяева каждого ларька – кавказцы. Они и в метро все время ездят по нашей ветке, и погибло их не меньше, чем русских. Мы на юге Москвы давно вместе живем. Может быть, поэтому все теракты здесь и происходят – террористу легче раствориться. А гибнут и азербайджанцы, и узбеки. Со мной в школе учился чеченец. Как я буду их ненавидеть? Кому мстить?

– Вы как знаете,- говорит Ольга Ивановна,- но я скажу. Нельзя, наверное? Я как узнала, что Нина пропала,- сразу села на ближайший поезд и приехала в Москву. Как чувствовала.

– Я ничего не чувствовал,- говорит Володя.- Она в тот день поехала на квалификационную комиссию, в Бурденко. Я ее проводил – и ничего.

– А я чувствовала, что неладно. Села в вагон, а со мной ехал в купе кавказец. Он по мобильному с кем-то говорил и сказал: «Ну вот, опять сразу свалят на кавказский след». И никакого сочувствия к погибшим, и никакого горя за них…

– Ну откуда ему взять сочувствие, если его теперь будут досматривать вдвое чаще?- спокойно говорит Володя.

– Все равно всех не досмотришь…

– Не досмотришь,- соглашается он.

– Я только не понимаю,- повторяет Ольга Ивановна,- за что. За что ее? Она же никогда никому ничего плохого! Она помогала всем. Кто придет – всем без отказа. И всегда такая была. Не было людей, которые бы ее не любили! На работе всех спросите, какой она была терапевт! У Володи астма (это она добавляет шепотом – Володя вышел из комнаты, ему звонят по телефону). Она все время его лечила сама, и видите? Разве можно по нему сказать, что он так болен? И маму она держала… И никогда не жаловалась… За что?!

Вопрос «За что?!», если попытаться говорить хладнокровно, имеет в этой ситуации два смысла. Первый – в чем провинились люди, погибшие во время взрыва между «Автозаводской» и «Павелецкой» 6 февраля этого года? Этот вопрос имеет смысл метафизический, отвечать на него я не стану, потому что не имею таких полномочий.

Но есть еще и вполне конкретный вопрос. Если человек гибнет на войне – он гибнет за что-нибудь. За Родину. За вождя. За идею. Если он гибнет просто так – страшнее и ему, и оставшимся.

– Володя, у вашей мамы были какие-нибудь политические симпатии?

– Она активная комсомолка была,- говорит Ольга Ивановна.

– Да, у нее, как у всех, был этап коммунистический,- перестройки, она ходила к Белому дому и кормила защитников в девяносто первом году. А когда начались все эти прыжки с ценами и прочая, мы ее все корили: не тех кормила! В последнее время она на выборы не ходила ни разу. Я шел, ее звал – а она говорит: с меня хватит.

Вот жил человек в спальном районе, и биография его так же типична, как сам этот спальный район с его блочными домами, нечищеными улицами и переполненными автобусами. Жил человек, лечил военных, ходил кормить защитников Белого дома, возделывал шесть соток, получил повышение по службе – стал из простого терапевта зав. отделения, и не какого-нибудь, а медицинского страхования. А потом поехал на работу и погиб на войне. В документах написано – политравма. Живого места на теле не было от осколков, загримирована Нина Ивановна была до неузнаваемости, пришли люди с работы и плакали: «Это не она».