Лев Троцкий - Советская республика и капиталистический мир. Часть I. Первоначальный период организации сил Страница 54

Мне пришлось быть во время войны в целом ряде стран. Вначале я был вынужден покинуть Австрию, чтобы не быть там захваченным в плен. Затем я жил в Швейцарии, которая, как известно, находится в углу между Германией, Австрией, Италией и Францией. Вслед за этим мне пришлось провести около двух лет во Франции и отсюда перебраться в Америку, как раз тогда, когда Северо-Американские Соединенные Штаты готовились вмешаться в войну.[192] И везде я наблюдал одно и то же: война в первое время оглушает трудящиеся массы, обманывает их, вводит в заблуждение, а затем революционизирует их, толкает на протест и возмущение – сначала против самой войны, затем против того строя, который приводит к войне. Почему война сначала поднимает патриотическое настроение трудящихся масс? А потому, что, несмотря на то, что в стране есть парламент, социалистические партии и даже коммунисты, вокруг них есть еще миллионы тружеников, которые не живут духовной и общественной жизнью. Наше главное несчастие в том, что есть еще миллионы тружеников, живущих автоматически. Они работают, едят и спят, причем в обрез спят и в обрез едят, а работают свыше сил своих, и при этом думают только о том, как бы свести концы с концами. Их кругозор ограничивается только этим; их ум, мысли, совесть дремлют в обыкновенный период, и время от времени они от тоски и сознания безвыходности положения тянут по праздникам сивуху. Таково часто существование рабочего – трагическое и страшное. Такова трагически-страшная судьба многих и многих миллионов тружеников; на нее обрекает их система капитализма. Да будь она проклята, эта система, именно за то, что она обрекает тружеников на такую страшную жизнь!

Но вот возникает война, народ мобилизуют, он выходит на улицу, одевается в солдатские шинели. Ему говорят: «пойдем на врагов, победим, и после этого все переменится». И у масс зарождаются надежды. Люди отходят от сохи, от станка. В мирное время, может быть, человек под бременем своей житейской ноши ни о чем и не думал бы, как вол подъяремный, а тут он поневоле начинает соображать: вокруг сотни тысяч солдат, все возбуждены, военная музыка играет, газеты возвещают великие победы, и ему начинает казаться, что жизнь, действительно, пойдет иначе, а иначе – значит: лучше… Потому что хуже уже не может быть. И он начинает себя убеждать, что война – это освободительное явление, которое даст ему что-то новое.

Поэтому в первый период войны мы и наблюдали во всех странах без исключения патриотический подъем. В этот момент буржуазия становится сильнее. Она говорит: «весь народ со мной». Под знаменами буржуазии идут труженики полей и городов. Все как будто сливается в одном национальном порыве. Но затем война все более и более истощает страну, обескровливает народ, обогащает кучки мародеров, спекулянтов, военных поставщиков, дает чины дипломатам и генералам. А трудящиеся массы становятся все беднее и беднее. Для кормилицы – жены, матери, работницы – с каждым днем все труднее и труднее становится разрешить острый вопрос – чем накормить детей? И это производит стихийную революцию в умах трудящихся масс. Сперва их война поднимает, заронив в них ложные надежды, а потом, поднявши, бросает оземь, так что у рабочего класса трещит позвоночник, и он начинает задумываться, откуда все это происходит, что все это значит?

Однако, буржуазия не глупа, – в этом ей отказать нельзя: она предвидела с самого начала войны опасность революции и с помощью своих ретивых генералов сдерживала ее до тех пор, пока было возможно.

Уже в первые годы нынешней войны, когда казалось, что дурман патриотизма отравил всех людей, мне в Париже приходилось беседовать с буржуазными политиками, и они говорили шепотком, что в результате этой войны вспыхнет великая революция, но они надеялись с нею справиться. Буржуазные газеты и журналы (например, английский журнал «Экономист» за август – сентябрь или октябрь 1914 г.) предвидели, что, в результате войны, в странах, втянутых в нее, будет социально-революционное движение. Они понимали всю неизбежность этого и были совершенно правы, как правы были и мы, когда говорили, что в России война неизбежно приведет к революции, и что если революции в России суждено дойти до конца, то она приведет к власти рабочий класс.

При этом мы учитывали особенности развития России. В России капитализм создавался с помощью финансового капитала Западной Европы, и это обстоятельство создало особые условия в ходе развития русской революции. Если возьмем Францию, то там крупный промышленный капитал развивался постепенно, в течение долгих веков. В средние века господствовало ремесло, были мелкие предприятия, цехи, гильдии; потом понемногу развились крупные и средние предприятия, затем французская биржа потянула за собой целый хвост средних и мелких предприятий. Во Франции даже мелкая буржуазия имеет политическое влияние.

А как обстоит дело у нас с политическим влиянием буржуазии?

Финансовый капитал других стран – Франции, Германии, Англии и т. д. – вторгнулся к нам и создал колоссальные заводы, и как-то сразу, на пустом месте, где-нибудь в Екатеринославской губ., на юге и юго-западе.[193] Там, среди степей и хуторов, имеются колоссальные предприятия, точно так же, как в Петрограде, Москве и других крупных городах. Западный капитал переносил сюда целые фабрики и заводы, насаждая сразу крупные предприятия. У нас вообще никакая буржуазия, ни крупная, ни мелкая, если не считать крестьянства, – а в нашем крестьянстве много полупролетарского элемента, беднейших голодающих масс, – влиянием не пользовалась.

Главный вопрос вспыхнувшей революции сводился к тому, за кем пойдет беднота? За буржуазией, ее обманывающей, дающей ложные надежды, или за рабочим классом? В этом был весь вопрос. Не о Чернове шла речь, не о Церетели или Керенском, не об этих маклерах и посредниках. Речь шла о том, пойдет ли за рабочими крестьянская беднота, и кто перетянет к себе малоимущее крестьянство – рабочий класс или класс буржуазии? Теперь мы можем сказать положительно, что вопрос на три четверти уже решен, благодаря Советам рабочих депутатов. Можно сказать, политика буржуазии, ее влияние в деревне рухнули почти целиком; и нельзя сомневаться, что деревенская беднота пойдет за рабочим классом, пойдет тем решительнее, чем сильнее, чем сознательнее становится городской пролетариат, и чем тверже и полнее будет господство рабочего класса. Пролетариат городской представляет у нас меньшинство населения. Подавляющее большинство населения – крестьянство. Стало быть, если деревенские массы, крестьянские низы не поддержат рабочего класса, то последний не сможет удержаться у власти. Но эту поддержку крестьянства рабочий класс получит, ибо он борется не только за себя, но и выступает, как прямой защитник крестьянских масс, и является борцом за интересы широких народных слоев. Он явится, в подлинном смысле слова, героем народным, если сможет и сумеет эту свою историческую роль выполнить до конца.

В революциях, в которых командовала буржуазия, она вела за собою крестьянские массы. Так было во время Великой Французской Революции, во время революции 48 года в старой тогдашней Германии; так обстояло дело сплошь во всех революциях XVII и XVIII столетий. Так было всегда до русской революции. У нас же произошла разительная перемена, колоссальнейший сдвиг вперед: рабочий класс впервые сбросил с себя опеку и духовное превосходство буржуазии, стал твердо на ноги и, кроме того, выбил из-под ног буржуазии крестьянскую твердь и повел крестьянские массы за собою. Это – нетленное завоевание русской революции. Это – оплот русской революции. Мы обязаны этим – Советам, как центрам борьбы с буржуазией и как органам массового объединения крестьян и рабочих.

Поэтому Советы рабочих и крестьянских депутатов вызывают ненависть буржуазии всех стран.

Февральская революция застала меня в Америке. Когда в Нью-Йорке получились из России первые газеты с известиями о событиях, американская буржуазная пресса отнеслась к нашей революции очень сочувственно. В то время ведь сообщалось, что Николай II вел переговоры с Германией о мире. Америка же собиралась вступить в войну и через три недели вступила в нее. Русские газеты сообщали, что царь отрекся, что составлено министерство Милюкова и Гучкова – именно для продолжения войны. Все это вызывало сочувствие всей буржуазной прессы. Когда же, вслед за этим, появились известия о том, что в Петербурге образовался Совет рабочих и солдатских депутатов, у которого начались столкновения с Милюковым и Гучковым, – а ведь это был только соглашательский совет Керенского и Чернова, – газеты сразу тон изменили.

Первые конфликты и столкновения между Советами и правительством стали наблюдаться уже тогда, хотя рабочие и шли за соглашателями; рабочий классовый характер Совета под напором снизу неминуемо проявился и в дни расцвета соглашательства. Соответственно этому, в буржуазной печати во всех странах обозначился резкий поворот против русской революции. Вся капиталистическая пресса взволнованно предупреждала Милюкова и Гучкова, что если Советы окончательно утвердятся и возьмут в свои руки власть, то это создаст серьезную опасность для России и даже для всего мира. А так как мы, товарищи, в то время на рабочих собраниях жестоко критиковали Милюкова и Гучкова и их политику и предсказывали неизбежность того, что Советы рабочих и солдатских депутатов возьмут в свои руки власть, то буржуазная печать писала, что мы направляемся в Россию с целью захватить власть в руки темных банд. Дело дошло до того, что нас, небольшую, в шесть человек, группу эмигрантов, возвращавшихся в Россию, английский военный корабль взял в плен в Канаде.[194] Здесь нас держали вместе с немецкими матросами и обвиняли в том, что мы ехали в Россию свергать власть Гучкова и Милюкова и насаждать власть Советов рабочих и солдатских депутатов.