Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №10 (2002) Страница 57

И как в других произведениях, Мамин и в “Трех концах” слагает гимн человеку-труженику. Изображая нелегкий труд мастеровых людей, писатель в то же время любуется их высоким профессионализмом, их одержимостью в работе, какой наделен, к примеру, старый доменный мастер Никитич, и во сне слушающий “дыхание домны”. Как очень верно подметил известный критик М. Лобанов, “до Мамина-Сибиряка не было в русской литературе таких рабочих “фанатиков”, и они повторятся впоследствии разве лишь в рассказах Андрея Платонова”...

5. Вместо эпилога

Благоговение к писательству, как к целомудренному долгу перед Родиной, Мамин сохранил до конца своих дней.

Исторический вестник,

1912, № 12

К началу ХХ века Мамин-Сибиряк, упрочивший свой высокий авторитет в литературных кругах и широкую читательскую известность, неожиданно переживает творческую депрессию. “...Так много на Руси говорится хороших и правильных слов совершенно праздно и не к месту”, — с горечью проронил писатель однажды в рассказе “Правильные слова”. Факт остается фактом: более чем за десятилетний период нового, двадцатого века Мамин не создал ни одного произведения, которое могло бы встать вровень с его лучшими вещами, написанными в 80—90-е годы.

И хотя книги писателя продолжали выходить, но на фоне новой литературы, особенно модернистской, они нередко воспринимались как осколки прошлой эпохи. (И не потому ли так называемая литературная общественность как-то “не заметила” в 1902 году 50-летие писателя, хотя, к примеру, через год весьма торжественно и шумно был отмечен полувековой юбилей В. Г. Короленко). Впрочем, интерес к творчеству Мамина-Сибиряка, несмотря на заметный спад в первое десятилетие ХХ века, вовсе не угасал — об этом свидетельствуют и широкие критические отзывы о произведениях писателя той поры и особенно — чествование его 60-летия и 40-летней литературной деятельности 26 октября 1912 года.

Правда, чествование его больше походило, как подметили некоторые из очевидцев, на “репетицию похорон” — тяжело больной писатель (он был разбит параличом осенью 1911 года) плохо воспринимал смысл приветственных поздравлений в свой адрес, а через шесть дней, в ночь с 1 на 2 ноября, Дмитрий Наркисович скончался...

Очень верные слова о вкладе Мамина-Сибиряка в отечественную словесность были сказаны А. М. Горьким, приславшим вместе с молодыми литераторами, жившими у него на Капри, поздравительное письмо Дмитрию Наркисовичу в день юбилея:

“Когда писатель глубоко чувствует свою кровную связь с народом — это дает красоту и силу ему.

Вы всю жизнь чувствовали творческую связь эту и прекрасно показали Вашими книгами, открыв целую область русской жизни, до Вас незнакомую нам.

Земле родной есть за что благодарить Вас, друг и учитель наш”.

*   *   *

Высеченным на кладбищенском памятнике (что установлен на могиле Дмитрия Наркисовича в Александро-Невской лавре) словам: “Жить тысячью жизней, страдать и радоваться тысячью сердец — вот настоящая жизнь и настоящее счастье” — можно, на мой взгляд, подобрать лаконичный синоним — горение .

Ведь за двадцать лет активной писательской работы (с 1882 по 1902 год) Маминым-Сибиряком были написаны и опубликованы 15 крупных романов, десятки повестей, очерков, рассказов, легенд, сказаний и сказок для детей. Именно они и обеспечили Мамину-Сибиряку бессмертие и славу одного из самых серьезнейших и оригинальнейших русских писателей-реалистов. Вспоминается проницательное замечание А. П. Чехова, сказанное им в приватной беседе: “Мамин принадлежит к тем писателям, которых по-настоящему начинают читать и ценить после их смерти... Потому что они свое творчество не приурочивали к преобладающему направлению”.

Надо ли доказывать, что чеховские слова оказались пророческими?..

Марк Любомудров • Русский романс в конце тысячелетия (Наш современник N10 2002)

Марк ЛЮБОМУДРОВ

РУССКИЙ РОМАНС

В КОНЦЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ

(о творчестве Евгении Смольяниновой)

Искусство исполнительницы русских романсов и песен, Евгении Смольяни­новой, в последние годы привлекало к себе все большее внимание, умножая поклонников ее своеобразного таланта.

Так, как поет Е. Смольянинова, сегодня не поет в России никто. В чем же особенности, в чем самобытность ее дарования и стиля? Я впервые слушал певицу в конце 1995 года. Потом был пятилетний перерыв и еще один концерт, который я посетил в декабре 2000 года. У этих выступлений было много общего, но ощущалась и дистанция, опыт пройден­ного пути. Да и программы составлены из различного репертуара.

Побывав на первом концерте, я был поражен вызывающей непривычностью, оригинальностью всего концертного анту­ража. Отсутствовал конферансье, никто не объявлял исполняемых произведений. Приглушен свет прожекторов, мглистое марево окутывало сценическое простран­ст­во, в центре которого освещенная прямыми лучами фигура артистки. Романсы отделены друг от друга лишь световой цезурой, в паузах свет обретал повышенную яркость... Постепенно вы начинали ощущать, что с подмостков убрано все лишнее, все, что могло бы отвлечь от главного.

Начало было резким, почти обескураживающим. Высокий звук, похожий на крик или стон, на похоронное причитание, вдруг разорвал тишину зала. А через несколько мгновений на ваших глазах совершилось чудное превращение. Нет, не эстрадная певица, не модная исполнительница популярных романсов стояла перед публикой. На сцене напряженно пульсировало наполненное горячей кровью, трагически надорванное, израненное сердце женщины. Весь концерт — как единый монолог, непрерывный вокальный речитатив, льющийся из сердечных глубин и властно проникающий в вашу душу.

Матовый мрамор обнаженных плеч. Строгое черное платье с траурной каймой из узкой цветочной гирлянды, прихотливо брошенной на подол. Печальное, неулыбчивое лицо с тревожно устремленным в какую-то неземную даль взглядом. Два часа почти неподвижно артистка стоит перед залом, иногда чуть перебирая пальцами концы темного газового шарфика. Такой запомнилась мне Смольянинова в первую встречу.

Программа концерта 1995 года состояла из классики русского романса XIX—XX веков. Произведения были тщательно подобраны, композиция продумана и стилистически выверена. Тонкий художественный вкус ощущался во всем. Родные, знакомые каждому русскому сердцу мотивы воспринимались как золотая россыпь, извлеченная из-под мусора пошлых шлягеров, музыкальных однодневок с лексиконом людоедки Эллочки, затопивших современную эстраду.

И как по-новому, как свежо  зазвучали всем известные мелодии, давно заученные поэтические строфы! Словно опаленные творческим огнем, сжигавшим вульгарные напластования, примелькавшиеся штампы.

“Сердце грустит о былом...”, “Что делать, сердце, мне с тобой...”, “На сердце тьма ненастья... о, как забыть мою тоску...” (один из лучших по исполнению романсов!), “Тебя любить, обнять и плакать над тобой...” В искусстве певицы сердце стало тем “звездным” чувствилищем, о котором строки — “звезды на небе, звезды на море, звезды и в сердце моем”. Чувства, объявшие небосвод — так звучит этот знаменитый романс.

Внешняя сдержанность у Смольяниновой сопрягалась с неукротимым нарастанием чувств беды и скорби. Их сила сродни той, о которой строки М. Цветаевой “О вопль женщин всех времен...”. И строгая, скульптурно очерченная фигура женщины на сцене начинала приобретать символические, монументальные контуры. Драма разбитого “ураганом весенним” девичьего счастья, надломив­шаяся судьба истерзанной горем женщины — магией таланта артистки укрупнялись и вырастали до масштабов доли народной. Рыдающие звуки голоса, то взвивающиеся до немыслимых высот, то падающие до глуховатого, с перехватом дыхания шепота, — в них слышался стон о поруганной родной земле, плач по России, которая переживает крестные муки. Только так и может петь истинно русская женщина в России нашего времени.

Исполнение сопровождалось дуэтом гитаристов В. П. Моторина и Ю. В. Мухина. Их музыку не назовешь аккомпанементом. Они — равноправные соучастники сценического чародейства. Чутко ощущая солистку, гитаристы искусно вплетали свои звуки в общую музыкальную ткань, создавая гармонию художественного образа.

Выбирая свой стиль, Е. Смольянинова опиралась на национальные традиции. Русское искусство всегда отличалось особой сердечностью, силой переживаний, высокой одухотворенностью. Контраст внешней статики, пластической “окамене­лости” и громадной внутренней наполненности, напряженной сосредото­ченности душевных сил — характерная особенность сценических образов певицы. Так стоят и поют в храме, на панихиде...