Александр Горянин - Россия. История успеха. После потопа Страница 6

Какие-либо осязаемые шрамы крепостничества в русском, украинском, белорусском народном характере (равно как и в грузинском, латышском, румынском, польском, немецком и т. д.) доказательно не выявлены, хотя в бездоказательных утверждениях недостатка не было.

Важной приметой русской жизни издавна было обилие праздников, церковных и народных. Манифест Павла I от 5 апреля 1797 г. даже запретил помещикам привлекать крестьян к работе в воскресные и праздничные дни. Конечно, праздновали память далеко не всех святых и событий Нового Завета, иначе не осталось бы ни одного рабочего дня. Крестьянам и иному простому люду (кроме фабричного) немало досуга добавляли народные праздники вроде Ивана Купалы, Семика, Красной горки, русальего дня, Веснянки, родительского дня, хотя официально это были церковные (чаще второстепенные) праздники, которые назывались, естественно, иначе. Наконец, в любой местности праздновалась память особо чтимых местных святых и блаженных. Досуга у простых людей (мать семейства не в счет: ее работа не кончалась никогда – дети, скотина, уборка, готовка, стирка) было много больше, чем у связанных службой «непростых», и здесь скорее господа понемногу стали следовать за мужиками, чем наоборот. Общее число нерабочих дней в году у крестьян достигло в канун отмены крепостного права трудно укладывающейся в голове цифры 230 дней, а в 1902 г. – пишу прописью! – двухсот пятидесяти восьми дней, что составляло 71 % рабочего года[7].

Власти и церковь стремились сократить количество праздников. К концу XIX в. число официально праздничных, неприсутственных дней в году в России было сведено, как видно из сохранившихся календарей, к 98; впрочем, крестьянам до этого дела не было.

Любовь к досугу и увеселениям на Руси четко выражена на протяжении всей ее письменной истории. Описание того, как развлекались жители Пскова пятьсот лет назад, в 1505 г., кажется до странности знакомым: «Весь город поднимался; мужчины, женщины, молодые и старые, наряжались и собирались на игрище… начиналось, по выражению современника, ногам скакание, хребтам вихляние… происходило много соблазнительного по поводу сближения молодых людей обоих полов»[8].

Народные игры (помните некрасовское: «в игре ее конный не словит…»?) и развлечения часто отличала замысловатость, приготовления к ним требовали времени. В Костромской губернии, «в больших вотчинах в сыропустное воскресенье сбирается съезд из нескольких сот (! – А. Г.) лошадей» со всадниками, ряженными в соломенные кафтаны и колпаки. Весьма сложной (наездник прорывался к снежной крепости через препятствия), требовавшей долгой подготовки была изображенная Суриковым забава «взятие снежного городка».

На качество жизни сильно влияет то, как люди проводят досуг, как общаются. Вклад России в мировую «технологию досуга» совсем неплох: именно у нас около трехсот лет назад родился такой социально-культурный феномен, как дачная жизнь. Дача – это русское изобретение, которое теперь перенимает (или изобретает для себя заново) остальной мир.

Между концом царствования Николая I и 1917 г. прошло менее двух третей века. За это время Россия совершила колоссальный рывок, стала другой страной. Петербург Гоголя, умершего в 1852 г., и написанный всего 60 лет спустя «Петербург» Андрея Белого разделяют, кажется, столетия.

Российские экономика, общество и государственность этого периода развивались поступательно и успешно. Национальный доход возрос в четыре раза. Экономика России окончательно стала рыночной. Между 1899 и 1913 гг. оборот торговых предприятий вырос на 40 %, валовой сбор хлеба – на 47 %, российский экспорт в целом – на 142 %, основные капиталы акционерных промышленных предприятий – на 116 %, вклады населения в сберкассы – на 177 %, баланс акционерных банков – на 318 %. Начиная с 1880-х гг. валовой национальный продукт увеличивался в среднем на 3,3 % ежегодно, и это отражалось на уровне жизни. Из передовых стран прирост был выше только в США (3,5 %).

Рост ассигнований на просвещение с 1902 по 1912 г. увеличился на 216 %. Уже в 1905 г. крестьяне владели 68 % земель, дворяне – лишь 22 %. В России перевес крестьянского землевладения над крупным частновладельческим был выше, чем в других европейских странах. Начиная с 1905 г. в России забастовки, как способ борьбы рабочих за улучшение своего положения, стали легальными. В 1912 г. (раньше, чем в США и ряде европейских стран) Россия приняла закон о социальном страховании рабочих. Продолжительность рабочей недели в России в 1913 г. была ниже, чем во Франции: 57,6 и 60 часов соответственно.

Российское правительство последовательно снижало прямые и косвенные налоги на крестьян. Улучшение уровня жизни в стране надежно отразил такой интегральный показатель, как увеличение роста новобранцев. Если в 1851–1860 гг. он равнялся в среднем 164,5 см, то в 1911–1914 – уже 168,9 см. Столь существенная прибавка (4,4 см) могла быть лишь следствием резкого улучшения питания.

При этом общественное устройство России выглядело застывшим. На пороге XX в. ощущением того, что оно не может оставаться прежним, прониклось все сознательное общество, вплоть до Зимнего дворца. В верхах обсуждаются серьезные государственные преобразования. Политические реформы назрели настолько, что отложить их не могли заставить даже начавшаяся война с Японией и революционный пожар 1905 г. Надо ясно представлять себе, на каком распутье тогда стояла Россия и какую ответственность император брал на себя в этот миг. Очень многие склоняли его к прямо противоположному решению – введению неограниченной военной диктатуры, но Николай II поступил иначе.

17 октября 1905 г., в самый разгар всероссийской политической стачки, когда от Вислы до Тихого океана бастовало, если советские историки не преувеличивали слишком сильно, до двух миллионов человек, Николай II подписывает «Манифест об усовершенствовании государственного порядка». В нем говорилось о «непреклонной воле» монарха «даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на основах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов». Будущей Государственной думе придавались законодательные полномочия: Манифест провозглашал, что «ни один закон не мог воспринять силу без одобрения Государственной думы». На Думу возлагался, кроме того, «надзор за закономерностью действий» исполнительной власти. Документ, который невозможно читать без волнения, завершался призывом «ко всем верным сынам Отчизны помочь прекращению неслыханной смуты… напрячь все силы к восстановлению тишины и мира на родной земле».

За день до обнародования Манифеста царь пишет петербургскому генерал-губернатору Дмитрию Трепову: «Да, России даруется конституция. Немного нас было, которые боролись против нее. Но поддержки в этой борьбе ниоткуда не пришло, всякий день от нас отворачивалось все большее количество людей, и в конце концов случилось неизбежное! Тем не менее, по совести, я предпочитаю даровать все сразу, нежели быть вынужденным в ближайшем будущем уступать по мелочам и все-таки прийти к тому же».

«Основные законы» 23 апреля 1906 г. сделали Россию конституционной монархией. На фундаменте достижений предшествующих десятилетий сложилось де-юре правовое государство на базе рыночной экономики, частной собственности, достаточно эффективной судебной системы и с опорой на быстро развивающуюся культуру, науку, технику и образование. Общественные настроения и требования доводились до властных структур, был выработан механизм принятия политических решений, в котором участвовали Государственная дума, политические партии, представители общества, земства, функционировали информационные агентства, свободная пресса. Действовали многие тысячи добровольных общественных организаций (только благотворительной деятельностью занимались в 1913 г. 4762 общества), стремительно развивалось кооперативное движение. Государственная власть считалась с критически (к сожалению, сверхкритически) мыслящим общественным мнением. Если это не гражданское общество, то что же это? Невозможно не согласиться с Б. Н. Мироновым: «Через одно-два поколения [все это] вошло бы в плоть и кровь общественной жизни, и демократический режим стал бы необратимым… Между тем в конце XIX – начале XX в. общественность в массе своей была искренне убеждена, что страна находится в состоянии перманентного кризиса, что положение народа ухудшается».

Этот вывих мысли имел долгую традицию. «Революционные демократы» уже с 1840-х гг. приучали свою аудиторию к мысли, что видеть вокруг себя что-то хорошее стыдно. Беспросветный, мрачный образ России второй половины XIX – начала XX в. создавался радикальной интеллигентской контрэлитой (как кадетско-либеральной, так и марксистско-народнической) намеренно, с целью дискредитации своих политических противников, это было частью борьбы за власть. В работах Б. Н. Миронова, М. Д. Давыдова, С. В. Куликова, В. В. Думного, Е. М. Уилбур (США) и других исследователей выявлено множество фактов сознательной («из лучших побуждений») и бессознательной подтасовки фактов относительно положения народа. Как выразился знаменитый публицист Михаил Меньшиков, «наша… больная и злобная обличительная литература есть не столько лечение, сколько сама болезнь». Интеллигенция же свято верила своим кумирам – либеральным и социалистическим, – не сомневаясь, что народ, и прежде всего крестьянство, действительно вымирает и спасти его может лишь низвержение царизма.