Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2008 #8 Страница 6

- Ох, ты, заяц ушастый, ты мне, что ли, нужен? Нос на полверсту, вся морда - клюв у дятла. Я тебя презираю и игнорирую, тупорылый. Ха-ха! - она демонстративно засмеялась ему в лицо и ушла.

Пришла домой, посмотрела в зеркало, спросила:

- Пап, я разве кривоногая?

- Ты красавица, дочка, ножки у тебя, как у молодой козочки. Она подошла к нему, обняла:

- Я взяла адрес алентины. Уеду. Нельзя жить так. нищете. Уеду. Он ждал, что это случится, но не ждал, что так скоро, и все время боялся, что не сможет ее остановить.

- Не надо, Клавушка, - пробормотал беспомощно и, рассердившись на себя, на свою слабохарактерность, закричал, багровея: - Я тебе уеду! се мозги вышибу!

Она засмеялась:

- Ты красивый, когда злой. Мамку тоже так пугал?

- Дура! Коза непутевая.

Она "замекала" по-козьему, убежала во двор.

се же это свершилось. Через неделю, собрав кое-какую одежду, она уехала. Попросила пятьсот рублей на дорогу, он долго возился в бумажнике, отсчитывая по десятке, она взяла бумажник, вынула все, что там было.

- Зачем тебе деньги, ты их никогда не любил, а мне пригодятся. Так она ушла, обрекая его на полное одиночество.

www

…Давно не было такой снежной зимы. Метель буйствовала днем и ночью, наметая сугробы, крутя белые воронки, засасывая в них и деревья, и человека, и уносимых ветром беспомощных птиц. электрических столбах, торчащих из сугробов, было что-то жуткое: проводов не было, но столбы гудели, подвывали разными голосами. длинные, нескончаемые ночи слышался вой волков, они бродили уже вокруг деревни.

Метели ломились в окна и в дверь избы, холод проникал во все щели, расползаясь по полу. Андрей Иванович спал на печке, где вместе с ним в тепле спали домашние пауки, тараканы, мухи, заснувшие на зиму, и какая-то неведомая, невидимая, но слышная своим бормотанием запечная чудь. Они покусывали его, отчего он, ворочаясь с боку на бок, долго чесался в полусне. Потрескивали, дотлевая, угли, розовый отсвет лежал на полу.

эти длинные ночи, когда он никак не мог заснуть, он с особой остротой ощущал пустоту, одиночество, свою ненужность на этой земле, где дни его не так давно были наполнены заботами. И ныне его часто охватывало беспокойство оттого, что ему будто бы надо бежать в овощехранилище или на скотный двор, где должна отелиться очередная корова. Но поняв, что некуда спешить, стонал, как от зубной боли. Казалось, что жизнь прожита, что в свои пятьдесят два года он не нужен никому: ни себе, ни Клавдии, которая отлепилась от него, как от докучливой обузы, застряв где-то в Москве без слуху и духу.

Осенью, поняв, что Клавдия не вернется к зиме, он продал Звездочку. Он вел ее, накинув веревку, она упиралась, словно чувствовала, куда ее ведут из родного дома. Андрей Иванович останавливался, гладил по спине, уговаривал ласковыми словами, стараясь не смотреть ей в глаза. Она всё понимала, первое время позволяла доить себя только хозяйке, ере-покойнице, а когда еры не стало, болела, потерянно бродила по лугу, лежала на солн-

цепеке, даже не отгоняла мух. И сейчас, когда Андрей Иванович привел ее в еревкино к новому хозяину, она уткнулась мордой ему в плечо, то ли пискнула, как теленочек, то ли промычала беспомощно. Он чувствовал на лице ее теплое дыхание, пахло так хорошо, так привычно, парным молоком пахло, он взглянул в ее влажные прекрасные глаза и быстро ушел, не оборачиваясь.

Однажды ночью метель внезапно прекратилась, небо прояснилось, открыв бесконечный трепещущий свод, усеянный бесчисленным множеством звезд, на земле даже посветлело от них, над сугробами крутилась снежная пыль, деревья в саду застыли в белой пене, которая иногда беззвучно стекала с них. Стояла пронзительная тишина.

дали, там, где церковь, шевелилась низкая звезда. Или это из самой церкви дрожал слабый огонек?

Андрей Иванович побрел туда, подошел. Постоял на паперти, прислушиваясь, приоткрыл дверь и первое, что увидел: над иконостасом в восстановленном приделе Космы большие буквы: "Рождество Христово". Перед алтарем отец Николай, облаченный в священнические одежды, читает Евангелие. Он почти поет торжественно, вызывая тревогу и испуганное благоговение, церковь пуста, и кажется, что всё происходит не в реальности, в полусне. этой мистической гулкой тишине вдруг раздался голос матушки. Она пела так проникновенно, так чувственно, что у Андрея Ивановича по всему телу пробежал озноб. Никого нет, церковь пуста, и только эти два голоса как бы соединяют бытие с полубытием, реальность с нереальностью. Что это, конец света или начало жизни, возникающей из полутьмы?

Рука Андрея Ивановича сама потянулась ко лбу, чтобы перекреститься, но он не перекрестился, ушел в смятении, тихо закрыв дверь.

Казалось, вьюжная зима никогда не кончится, но весна пришла внезапно, прояснилось небо, солнце осветило дали, сугробы оседали, отбрасывая размытые голубоватые тени, текли, бежали из-под снега холодные прозрачные ручьи, таяли сосульки, образуя у крыльца лужицы, в которых купались солнечные лучи. Летали бестолковые вороны, синички верещали в голых смородиновых кустах. Солнце слепило глаза, снег вокруг играл радужным блеском.

За стеной, отгородившей бывшее поле и полуразваливающийся скотный двор, появились какие-то люди, поставили рабочие домики; утром и вечером, буксуя в грязи, грузовики привозили строительные блоки, сбрасывали прямо в тающий снег, бульдозер появился, снес все постройки вокруг коровника. По ночам там, за стеной, горели фонари, хотя в деревне по-прежнему так и не появилось электричество.

один из таких дней, когда Андрей Иванович обрезал в саду яблони, он услышал, что кто-то прошел по дороге, сказав: "Привет, Иваныч". Андрей Иванович оглянулся, но увидел уже только спину человека в черной куртке. его походке, в прямой спине, в посадке головы показалось ему что-то неотразимо знакомое. Он постоял, глядя, куда же направится этот незнакомый знакомый человек. А направился он к дому Марии Петровны, учительницы, и Андрей Иванович с удивлением узнал этого пришельца. Это объявился пропавший муж её Федор Ахрамеев.

Ахрамеев пнул ногой дверь, она была не заперта, вошел в избу. ыбежала в сени Мария и, прислонясь к стене, стала оседать на пол, полуоткрыв рот. Он мельком взглянул на нее, молча прошел в горницу, скинул мокрые сапоги, куртку, лег на лавку, буркнул:

- Пожрать есть что-нибудь?

У Марии не было сил подняться, ослабев, она испуганно сидела у двери и хотела что-то сказать, а сказать не могла.

- Ты померла или жива? - крикнул он.

Он полежал, дожидаясь ее, не дождался, вышел к ней.

- Очумела? ставай!

- Это ты, Феденька? - наконец, вымолвила она. - Где ты был?

- Очухалась? Жрать давай, дура!

Полдня прошло, прежде чем она пришла себя, а потом, когда поняла, что произошло настоящее чудо, которого она уже и не ждала: вернулся Фе-

дор, жданный и уже нежданный Феденька, то не могла наглядеться на него. Он ел, она сидела рядом и любовалась, как он ест, как кладет в рот картофелину, смачно жует ее, чмокая губами, как запивает молоком, а молоко стекает по щетинистому небритому подбородку. Феденька и прежде был красив, а сейчас он казался ей еще лучше, еще краше, еще милее. Первый испуг от неожиданной встречи еще не прошел, но, глядя на Федора, она испытывала удивление и восторг. Дом ее, ее душа, все вокруг наполнилось ощущением радости. Это, наверное, и есть счастье, чувство, которое давно покинуло ее и которое так неожиданно вернулось к ней.

Она натопила баньку и, как прежде, пошла с ним, робея и стесняясь наготы, чувствуя свое тело, постаревшее, уставшее за эти годы, а он, обнаженный, казалось, был еще лучше, чем раньше, сильнее, мускулистее, желаннее. Она ждала, что он обнимет ее своими большими руками, обцелует ее всю горячо и ласково, прикоснется губами к ее груди, аккуратно, с жадной нежностью - памятливы, незабываемы для нее были эти мгновения.

Он окатил ее из ведра водой, стал намыливать ей спину и вдруг резко нагнул ее, больно держа за бедра… Она стояла, согнувшись, испытывая неловкость, стыд, унижение и боль.

Эти же чувства стыда и унижения она испытала и вечером, когда, ложась спать, он бросил ее на кровать, навалился всей тяжестью своего тела, сопя. Федя, Феденька, где же ты, тот ласковый, нежный, бережный муж, обнимающий ее теплыми, мягкими руками? Где же ты, Федя, Феденька? Чужой мужик давил ее, сопя, и она, кусая губы, терпела, преодолевая одно только желание - сбросить его с себя.

Неделя прошла, Федор таскался по деревне, находил себе собутыльников, приносил с собой пол-литра, пил, спал, опять уходил, опять спал.

Забрел он и к Андрею Ивановичу, спросил:

- Угостишь?

- Нет, ты же не просыхаешь.

- А что делать? Скажи, умник, кому мы с тобой теперь нужны? Хоромы господам будешь строить? А я, хватит, настроил, накланялся. Угостишь? Налей, ну!

- Нет.

- Погоди, и ты тут сопьешься, - зло сказал Федор, ушел.

Мария не могла сдержаться, плакала, оставаясь одна, в страхе ожидая, каким вернется Федор. Он не разговаривал с ней, только орал, обзывая непотребными словами. За все эти дни она не услышала ни одного ласкового, доброго слова: нет, не этого человека она ждала, не о нем тосковала, печалясь и жалея его. Почему он стал таким? Она не хотела, не могла называть его по имени, потому что слишком долго молилась, ожидая, произнося с надеждой: "Федя, Феденька".