Максим Сбойчаков - Они брали рейхстаг Страница 6

Служил в Боровичах. Окончил ленинградскую школу связи. Войну начал в Старой Руссе. Командовал взводом зенитной батареи. На Волховском фронте был парторгом отдельной артиллерийской батареи.

– А к вам прибыл из Военно-политического училища имени Энгельса.

Под разговор незаметно опустели котелки.

– А суп-то солдатский все же не плох, – вдруг рассмеялся Неустроев. Помолчал и уже серьезно произнес: – Думаю, дело у нас пойдет, Алексей Прокофьевич.

Берест почувствовал: комбат говорит откровенно и уже забыл о своей вспышке.

– Уверен, что пойдет, Степан Андреевич, – подтвердил Берест.

Глава вторая

Рождение соревнования

1

Глубокая осень. По утрам мокрая земля покрывается ломкой ледяной коркой. В воздухе кружатся невесомые снежинки.

Выйдя из землянки, Бодров по давней привычке первым делом определил, с какой стороны дует ветер. Так и есть – борей, северный, предвестник зимы. Поди, в Архангельске зима уже полная хозяйка. Сковала Северную Двину. Шагай по ней с железнодорожного вокзала в город – выдержит.

– О чем думы, товарищ Бодров? – окликнул его неожиданно появившийся Берест.

– О зимнем обмундировании, товарищ замполит, – ответил солдат. – Ускорить бы выдачу его, еще не все бойцы в зимнем ходят.

– Это правильно. Давайте вместе и позаботимся. А сейчас я к вам зашел вот зачем: агитатором хозвзвода собираемся вас утвердить, Федор Алексеевич.

– Опоздали, товарищ замполит. С восемнадцатого года я агитатор. С того самого дня, как в партию вступил. Иначе и не мыслю. «Хозвзвода…» А я вот ушанки начну бойцам выдавать и агитатором всего батальона стану: с одним поговорю, с другим.

Понял Берест, что опрометчиво подошел к старому солдату и старому коммунисту. Не успел познакомиться с ним как следует. Рассказал начальнику штаба о своей промашке. Гусев не спеша набил трубку, затянулся.

– Поближе к каждому человеку нужно, Алексей Прокофьевич, – в этом весь гвоздь. Мне припоминаются слова замечательного русского педагога Ушинского: «Как нет двух листьев на дереве, совершенно сходных между собою, так нет и двух людей, природные темпераменты которых были бы совершенно сходны». Прямо для нас говорил. А возьмите повестку предстоящего партийно-комсомольского собрания: «Доклад о двадцать седьмой годовщине Октября и задачи батальона». Что ни собрание, то задачи. Командиры целыми днями ставят их перед личным составом, и вы ставите те же задачи. А когда же коммунисту или комсомольцу высказать, что его волнует?

Берест потеребил свои русые волосы. Верно говорит старший лейтенант. Но как сделать иначе? Гусев словно угадал его мысли:

– А почему бы не предложить, скажем, такую повестку дня: «Водрузим над Берлином Знамя Победы!»? Теперь об этом каждый думает.

– Отличная идея!

Берест с уважением разглядывал Гусева: и раньше чувствовал интерес старшего лейтенанта к политработе, но не знал, чем его объяснить.

– Спасибо, Кузьма Владимирович, за советы. Непременно учтем. Откуда знаешь политработу?

Гусев улыбнулся:

– Я ведь комиссаром батареи был. А в сороковом партийную школу в Москве окончил.

Так Гусев стал постоянным советчиком замполита. Скоро они подружились. Берест с удовольствием слушал его рассказы о детских и юношеских годах. Тепло вспоминал тот свою Львовку, что в Рязанской области. Изба Гусевых – на самом краю деревни, над обрывом. Выйдешь из дверей – и внизу Сухую Таблу видишь, тихую, светлую. По обрыву до самой речки покойный отец с матерью фруктовый сад заложили. Кузьме нравилось копаться в нем, ухаживать за деревьями…

Любил Берест слушать и пение Гусева. Придет в батальонную землянку ротный Гусельников, хороший певец, и затянет Гусев, подражая Лемешеву:

Слышу пенье жаворонка,Слышу трели соловья…

Припев дружно подхватывают Гусельников, Берест и все присутствующие:

Это русская сторонка,Это Родина моя!

Хоть и не тенор, а по-своему хорош голос у Кузьмы, среди всех голосов выделяется. Раскатистый и звонкий, он самые высокие ноты брал легко, словно жаворонок взвивался в поднебесье.

Гусев, любил народные песни, а Гусельников – современные. Из-за этого они однажды поспорили.

Начал Гусев:

– В народной песне мысли и чувства многих поколений родной земли. Когда я ее пою, передо мной оживают русские люди далеких-далеких годов… Обездоленные, они и тогда верили в счастливое будущее…

Гусельников недоуменно развел руками:

– Это хорошо, Кузьма Владимирович, что любишь народные песни. Только не пойму, почему сторонишься современных?

– Не всех. Но, скажу правду – к некоторым не лежит душа. Особенно к слезливым. Не ухватили иные наши песенники тех больших чувств, какими живем…

– Но ведь есть и хорошие, и ты сам говоришь об этом, – заметил Гусельников. – И не беда, если бойцу иногда и взгрустнется. Ведь, скажем, песня о Степане Разине тоже грустная – гибнет красавица княжна, – а вот осталась на века…

Кузьма усмехнулся:

– Во-первых, дорогой Иван, я высказываю свое личное мнение, и не обо всех, а только о некоторых песнях, которые мне не правятся. Ну, а насчет красавицы Стеньки Разина, так ты тоже, брат, не прав. Для чего народ ввел ее в песню? Чтобы показать силу своего вождя, его преданность делу крестьянской свободы. Бросить в набежавшую волну ту, которая полюбилась, на это, сам знаешь, не каждый способен!

– Справедливые слова, – вставил Берест. – Стенька, он едва ропот учуял, сразу красавицу и прикончил. Глядите, хлопцы, глядите, черти, все отдам, ничего не пожалею за общее дело. Гордый человек был. За честь свою болел, походных жен не заводил.

Этот неожиданный поворот беседы развеселил всех и увел спор в сторону.

2

Прошло немного времени после разговора с Гусевым. Как-то утром, развернув газеты, Берест увидел крупные заголовки: «Добьем фашистского зверя в его логове!», «Водрузим над Берлином Знамя Победы!» Он улыбнулся: Гусев как в воду глядел! Да, надо в подразделения идти, готовить собрания. Когда Берест сказал об этом парторгу батальона Шакирову и комсоргу Фарафутдинову, те в один голос поддержали его.

– Разговоры о Знамени Победы давно идут! И вопросов много задают солдаты.

– Но мы не знали, что отвечать. Теперь все ясно!

Тут же втроем пошли в восьмую роту. Там парторгом пожилой старший сержант Сьянов Илья Яковлевич. До войны работал бухгалтером. Недавно из госпиталя вернулся. Высоко ценит старого коммуниста Берест. Никак только не привыкнет к его фамилии: вместо мягкого знака букву «и» произносит.

– А между прочим, товарищ лейтенант, у отца моего фамилия Сиянов была, – сказал как-то Сьянов.

Когда Берест удивленно взглянул на него, Сьянов пояснил:

– Со школы расхождение началось. Уже в четвертом классе учился. Вызвал меня новый учитель к доске, на которой кто-то крупно написал мою фамилию, и спрашивает: «Это что же такое?» Я перечитал по буквам написанное, ошибки нет. А почему учитель недоволен, не понимаю. Тогда он подошел к доске, взял у меня мел и вместо «и» написал большой мягкий знак. Тут же стал объяснять какое-то правило. «Понял?» А я только растерянно моргал глазами и ничего не понимал. Но учитель уверенно подтвердил: «Отныне подписывайся только так».

Отец, которому я пожаловался, сказал: «Учитель, он, сынок, человек грамотный, ему видней».

Берест рассмеялся.

Из землянки до слуха Береста донесся певучий голос Сьянова. Потихоньку вошли. Никто даже не заметил – бойцы слушали стихи, которые читал Сьянов. Сержант стоял в кругу и словно негромко пел что-то нежное и трогательное. Только в самом конце голос его взлетел и зазвучал торжественно и окрыляющее.

Но и тогда,Когда во всей планетеПройдет вражда племен,Исчезнет ложь и грусть, —Я буду воспеватьВсем существом в поэтеШестую часть землиС названьем кратким «Русь».

Берест вспомнил: Сьянов любил стихи Есенина.

Солдаты зааплодировали, а Сьянов, увидев замполита, смутился:

– Как говорят, хлебом не корми, а дай стихи почитать: душу трогают. Я со стихами и коллективизацию проводил. Райкомовским уполномоченным был. Приеду в село, сделаю доклад, а после обычно заковыристые вопросы задают. Наговоришься вволю и давай стихи читать. Бывало, фитиль в лампе истлевал – не замечали.

Что ж, все это – продолжение того разговора, который начал Гусев: надо изгонять казенщину. Человеческое сердце не терпит ее. Берест одобрительно пожал руку парторгу.

– Вот мечтаем, какая жизнь после победы будет, – добавил тот.

– И о Знамени Победы толкуем, товарищ лейтенант, – пояснил чернявый сержант.

– Ну что ж, самое время.

– Так вот я и говорю, – приободрился сержант, – что в Москве, наверное, уже специальное полотнище приготовили. Ведь водружаться оно будет на самом высоком здании Берлина… Небоскребов, случайно, там нет? – обращаясь ко всем, озабоченно спросил он.