Олег Кашин - Всюду жизнь Страница 6

Оба хуже

Есть у меня подозрение (наверняка ничем не подтверждающееся), что аудитория двух СМИ со словом «русский» в названии – журнала и радио, естественно, – если и пересекаются, то не в массовом порядке; в частности, далеко не каждый из читающих эту колонку регулярно слушает на соответствующей частоте шутки Николая Фоменко и новые хиты Верки Сердючки. Собственно, для таких читателей и сообщаю: недели две назад по «Русскому радио» начали ежедневно, дважды в сутки – в полночь и в шесть утра – передавать государственный гимн нашей страны – полную хоровую версию в трех куплетах. В первые годы существования радиостанции на ее волнах такая традиция уже была – каждую полночь звучал гимн «Русского радио», разухабистая песенка со словами «и в автомобиле я приемник включил, милая, родная, хоть немного помолчи, я же слушаю радио»; потом от этой песенки почему-то отказались, и в полночь ничего не звучало. А теперь звучит государственный гимн – в полночь и в шесть утра.

В те теперь уже достопамятные времена, когда слово «патриот» было ругательством (строго говоря, ругательством оно никогда не было, но вот принято о тех временах так говорить), среди тех, кто возмущался немодностью патриотизма, было модно ссылаться на американский опыт – ну, все мы помним, как в любом споре обязательно находился тот, кто говорил: «А вот в Америке все вешают на свои дома флаг, а когда гимн играет, все плачут». Такому аргументу, конечно, противопоставить было нечего, и спор на нем заканчивался. За прошедшие же годы Америка, слава Богу, светочем и маяком для большинства из нас быть перестала, и – опять же слава Богу – пример американского патриотизма перестал быть универсальным аргументом в спорах о патриотизме. И частная радиостанция в FM-диапазоне может позволить себе передавать гимн дважды в сутки. Не побоюсь ошибиться в прогнозе: уже в течение нынешнего года за «Русским радио» подтянутся остальные станции, и однажды в полночь, обшарив весь диапазон, двадцать (или сколько там у нас FM-радиостанций) раз подряд каждый из нас услышит обрывки хорового исполнения старой песни на невнятные слова, авторство которых приписывается Сергею Михалкову.

Конечно, такая форма популяризации гимна гораздо эффективнее, чем памятные всем нашим болельщикам футболки с текстом на спине. И вообще это, если честно, здорово: в одно и то же время, во всех уголках все еще необъятной страны на всех волнах звучит одна и та же мелодия; дух захватывает, когда представишь эту картину – и пограничник на дальней заставе, и вахтер в каком-нибудь учреждении, и продавец ночного магазина, и все-все-все одновременно слушают гимн. Но что-то не дает радоваться в полную силу, что-то останавливает.

Сейчас, к началу две тысячи пятого года, мы пришли к такой ситуации, которую в свое время очень точно охарактеризовал какой-то эстет-антисоветчик: если бы газета «Правда» вдруг начала использовать мат в своих передовицах, народ тут же перестал бы ругаться матом. То же самое происходит сейчас: все меньше веры новостям федеральных телеканалов (да и как, в самом деле, поверить, например, тому, что жена и сын адвоката Ивлева собрались к нему в Америку с дозой героина в чемодане?), все злее мат в трамваях и метро в адрес Путина и правящей партии. И вот в такой, так скажем, сложной ситуации нам возвращают одну из наиболее одиозных примет совка – гимн по радио. Кто это придумал? На что он рассчитывал? Иногда действительно кажется, что единственная логика действий нынешней власти – стремление как можно быстрее обрушиться. Идиотские приговоры по уголовным статьям за административные правонарушения, уже упомянутые дети адвокатов с героином, омоновцы с собаками, разгоняющие демонстрации, этот вот гимн по радио, – никакой другой логики обнаружить не получается.

Я же на прошлой неделе общался с сорок пятым десантным полком – тем самым, офицеров которого судили за убийство Холодова. Полк судился с журналисткой Политковской из-за ее статьи о том, что на стрельбище полка проходят подготовку бойцы подольской ОПГ. Один из моих коллег недавно ужасался тому, что наши люди никому не верят – ни Рогозину, ни той же Политковской. У меня – другая проблема. Я верю в данном случае и Политковской, и десантникам. А почему бы, собственно, не поверить тому, что в полку учатся стрелять подольские бандиты? В самом деле, надо же им где-то учиться. Но в то же время – вот звоню я командиру полка, и командир, прежде чем начать со мной разговаривать, долго спрашивает, за кого я – «за нас или за ту бабу», потом долго оправдывается насчет того, что никаких личных счетов у него к Политковской нет, а офицера, который ей все про полк рассказывал, из полка выгнали за аморалку и теперь он мстит за то, что его выгнали. Это, конечно, неправильное журналистское качество – верить ньюсмейкерам, но очень сложно не верить воевавшему мужику, который, вместо того чтобы заниматься своими прямыми обязанностями – а их у командира полка достаточно, – оправдывается перед всеми, даже передо мной, объясняя, что полк судился за деловую репутацию не потому, что он коммерческими делами занимается, а потому, что другой репутации в гражданском кодексе нет. Это мое чувство родом из девяносто первого года, из января, когда в Москве на Пушкинской, на здании «Московских новостей», висел литовский флаг с черной траурной ленточкой, и деятели искусства – кажется, абсолютно все деятели – бойкотировали государственное телевидение, потому что по нему показывают неправильные новости из Литвы. А по телевизору шел фильм Невзорова про омоновцев, которые прячутся за затемненными окнами от свободолюбивых литовских снайперов, и на касках и автоматах омоновцев специально для той съемки белой масляной краской было написано: НАШИ. И было понятно, что они действительно наши, но они обречены, потому что они прячутся за занавесками, а на «Московских новостях» – литовский флаг с черной ленточкой.

Если бы кто-нибудь меня спросил, что я знаю о литовской борьбе за независимость, я бы рассказал такую историю. В перестроечной Литве было модно в знак протеста вешать вначале на заборах и автобусных остановках, потом и на баррикадах, когда баррикады появились, советские ордена и медали – мол, подавитесь, оккупанты. У литовцев было много орденов и медалей – кто-то получал их за Афганистан, кто-то – за ударный труд, не важно. Так вот, выбрасывая свои заслуженные награды, литовцы оставляли у себя удостоверения, к этим наградам прилагавшиеся. И до самого августа девяносто первого года продолжали по этим документам пользоваться полагавшимися орденоносцам льготами – бесплатным проездом, сниженными тарифами за жилье и так далее. У меня тогда в Литве работал отец, его сослуживцы, приезжая к нам, с гордостью об этом своем шулерстве рассказывали.

Неприятно, очень неприятно жить между совком и шулерами. Но круг, похоже, замкнут крепко. Или, как в анекдоте, «Я тебе попереключаю!», или – вражеский снайпер, прикрываемый либеральной общественностью. Какой уклон хуже? Оба хуже.

Профессиональным русским

Ходили мы во вторник с коллегой Ольшанским на телевидение. Обсуждать, естественно, дело Иванниковой. Дискуссия, как и полагается в популярных ток-шоу, была предельно бестолковая. Ведущий под аплодисменты публики радостно приглашал в студию какую-то девушку, которая шесть часов пролежала изнасилованная на снегу. Юмористка Клара Новикова смешно рассказывала, как ее однажды в лифте два каких-то мужчины раздели, но насиловать не стали, и потом Кобзон спросил ее, не обидно ли ей было, что не изнасиловали. Психолог-сексолог Шахиджанян громко и долго читал стихи о Багдасаряне и Иванниковой. Пожалуй, только рекламные паузы свидетельствовали о том, что мир еще не окончательно сошел с ума.

Помимо прочих в дискуссии активно участвовало то ли четверо, то ли пятеро одинаковых молодых людей в темных пиджаках со значками в виде двуглавых орлов на лацканах. То есть говорил за всех один, а остальные ему очень выразительно кивали. Тот, который говорил, очень спокойно произносил фразы, смысл которых сводился к тому, что мы (он так говорил – «Мы», не уточняя, от чьего имени говорит) не допустим того, чтобы русских женщин безнаказанно насиловали, лишали права на самозащиту и сажали в тюрьмы; что по статистике большинство изнасилований в Москве совершают понаехавшие (он так и говорил – «Понаехавшие») и кавказцы и что эту проблему надо решать.

Так уж вышло, что именно в этот момент мне удалось выхватить микрофон из рук разговорчивого психолога-сексолога Шахиджаняна (у нас с ним был один на двоих микрофон) и сказать, что Иванникова – несчастная женщина, потому что на ее трагедии пиарятся такие вот (я показал рукой на тех то ли четверых, то ли пятерых) фашисты. Я так и сказал: «фашисты», – и сам вздрогнул, потому что сам не поверил в то, что произнес это слово применительно к русским, имея в виду ровно то, что имеют в виду, произнося это слово, всевозможные правозащитники, либералы, нерусские националисты и прочая русофобская публика.