Дмитрий Калюжный - Русские горки. Конец Российского государства Страница 6

После того, как осенью работа заканчивалась, наступал перерыв, люди стремились расслабиться, устроить себе праздник — шумный, яркий, с размахом. Затем начинались зимние морозы. В это время жизнь затихала, текла спокойно и неторопливо. А сторонние наблюдатели воспринимали это как проявление медлительности и лени, неумение сосредоточенно, планомерно работать. Вот пример того, как без знания причины делаются неверные выводы.

На самом деле природно-климатические условия столетиями формировали у людей повышенную работоспособность, выносливость и терпение. Их характерной особенностью было умение собрать физические и духовные силы в момент, когда, кажется, уже все ресурсы человека исчерпаны.

Из-за непредсказуемости погодных условий и невозможности заранее что-либо спланировать и рассчитать, русскому человеку надо было быть всегда готовым к неравномерной трудовой нагрузке. Кроме того, непогода могла в одночасье сделать напрасными все старания, сравняв старательного и нерадивого. Весь быт земледельца был подчинён строжайшей экономии ресурсов и времени, что отражалось на характере жилища, одежды, пищи, психологии сельского жителя и т. д.

Кроме того, в пределах Восточно-Еропейской равнины ситуация усугублялась недостатком плодородных почв. Стремление завладеть более плодородными землями было одной из причин движения на юг и восток. Этим объясняется большой размер нашей страны. Экстенсивный характер земледельческого производства и объективная невозможность его интенсификации привели к тому, что основная историческая территория Русского государства, на взгляд стороннего наблюдателя малонаселённая, не выдерживала увеличения плотности населения. Отсюда постоянная, существовавшая веками, необходимость оттока населения на новые территории в поисках более пригодных пашенных угодий, более благоприятных для земледелия климатических условий и т. д.

Вот объективное свидетельство прусского агронома Августа Гакстхаузена (August von Haxthausea), побывавшего в России в 1840-х годах. Он сравнивал доход, приносимый двумя хозяйствами (размером в 1000 га пашни и луга каждое), одно из которых находится на Рейне, а другое — в Верхнем Поволжье. Согласно расчётам Гакстхаузена, на немецкой ферме такого размера должно быть постоянно занято 8 крестьян и 6 крестьянок; кроме того, требуется 1 500 человеко-дней сезонного наёмного труда и четыре упряжки лошадей. Все расходы по ведению хозяйства на ней составят 3 500 талеров. При расчётном общем доходе в 8 500 талеров ферма будет приносить 5 000 талеров чистой прибыли ежегодно. В России же более короткий период полевых работ, что требует большей концентрации рабочей силы, и для выполнения той же работы понадобятся 14 крестьян и 10 крестьянок, 2 100 человеко-дней наёмного труда и семь упряжек. Соответствующие расходы снизят чистую прибыль почти вдвое, до 2 600 талеров.

И это притом, что земля в обоих случаях считается равноценной, чего на самом деле, естественно, нет. Если же ещё добавить сюда суровые зимы, которые не позволяют российским крестьянам заниматься полевыми работами шесть месяцев в году, дороговизну транспорта из-за больших расстояний, плохих дорог и разбросанности населения, меньшую производительность труда русского крестьянина по сравнению с немецким и принять во внимание последнее, но от того не менее важное обстоятельство — низкие цены на сельскохозяйственные продукты, — становится очевидным, что земледелие на севере России не было доходным предприятием и имело смысл лишь в отсутствие иных источников заработка.

Вывод Гакстхаузена заключался в том, что поместье в России может стать доходным лишь при двух условиях: при использовании труда крепостных (что освободит помещика от расходов по содержанию крестьян и скота, поскольку крепостные кормятся сами) или при сочетании земледелия с мануфактурой (что поможет занять крестьян, сидящих без дела в зимние месяцы). Но чтобы завести у нас мануфактуру, тоже нужно вложить немало средств.

А общий итог его сравнения состоял в том, что если вам подарят поместье в России, лучше всего отказаться от подарка, так как из года в год оно будет приносить убытки.

Но мы всё-таки на своей земле как-то живем.

В 1886 году А.Н. Энгельгардт, русский профессор химии, около двадцати лет проживший в деревне и превративший своё запущенное имение в образцовое, подтвердил мнение

Гакстхаузена, заявив, что в России капитал, вложенный в государственные облигации, приносит более высокую прибыль, чем средства, пущенные в сельское хозяйство. Государственная служба тоже была доходнее земледелия.

Итак, России из-за суровых условий на протяжении тысячелетия требовалось нести для своего существования гораздо больше затрат, чем Западу, а невысокая агрикультура и низкая урожайность давали, в конечном счёте, меньший объём совокупного прибавочного продукта по сравнению с тем же Западом. Казалось бы, в конечном итоге в России могло иметь место лишь сравнительно примитивное земледельческое общество с низкой культурой.

Тем не менее, как известно, и развитие у нас шло своим чередом, и культура была мирового уровня. Хотя трудностей было больше чем достаточно. Например, объективно низкая плотность населения служила препятствием развитию средств сообщения. А это тормозило развитие внутреннего рынка, и потому внутренняя торговля носила примитивней характер, караванный и ярмарочный. Внешняя торговля тоже отличалась пассивностью и находилась преимущественно в руках иностранцев, нуждавшихся в русских товарах.

Капитал был редок, и пользование им, при медленности обмена и величине риска, оплачивалось чрезвычайно высоким процентом. Слабо развитое промышленное производство препятствовало развитию кредита, что, в свою очередь, мешало развитию промышленных предприятий и подталкивало к поддержанию на чересчур высоком уровне нормы предпринимательской прибыли. Поэтому не удивительно, что кредитные учреждения возникли в России только в начале XVIII века, и то стараниями правительства, и служили скорее орудием государственной политики, чем средством торгово-промышленного оборота. До нижних же слоев населения, наиболее нуждающихся в правильно устроенном кредите, он дошёл только в начале XX века.

Ясно, что раз уж природно-климатические факторы оказали влияние на хозяйственную жизнь и формирование психологии народа, то они повлияли и на формирование и функционирование различных социальных структур, включая само государство.

Огромная территория и суровые природные условия определили в сознании народа не только стереотип коллективной жизни, но и требование иметь решительного руководителя — тут было не до дискуссий. А поскольку главной задачей сохранения государственности была защита рубежей, то облик правящего класса, по крайней мере, на ранних этапах, был военизированным. А существенная ограниченность объёма совокупного прибавочного продукта диктовала простоту устройства и малочисленность этого класса. Например, в петровскую эпоху весь господствующий класс составлял не более 6–7 % от всего населения, а на него возлагалось административное и хозяйственное управление, судебно-правовое регулирование, финансы, внутренняя и внешняя безопасность, религиозно-культовые и идеологические функции и т. д.

«Приказных» же людей в этом слое на рубеже XVII–XVIII веков, то есть тех, кто был занят непосредственно функциями государственно-административного управления, в России насчитывалось около 4,7 тысячи человек, тогда как в Англии в начале XVIII века при вчетверо меньшем населении их было 10 тысяч.

И позже общее число российских чиновников было довольно невелико, особенно при сопоставлении с другими странами, хотя в России значительная часть преподавателей, врачей, инженеров и людей других специальностей находилась на государственной службе и входила, таким образом, в состав чиновничества. К 1917 году всех государственных служащих насчитывалось 576 тысяч, а во Франции, численность населения которой даже вместе с колониями значительно уступала численности населения Российской империи, в государственном аппарате в 1914 году служило 468 тысяч человек, в Англии в том же году (с населением втрое — вчетверо меньшим) — 779 тысяч. В США в 1900-м (при населении в полтора раза меньшем, чем в России) чиновников было 1275 тысяч. Наконец, в Германии в 1918 году (при населении в 2,5 раза меньшем, чем в России) — 1,5 миллиона человек.

Качественный уровень чиновничества был у нас, в общем, весьма высок, ибо система образования, сложившаяся в России к тому времени в тех её звеньях, которые непосредственно пополняли своими выпускниками наиболее квалифицированную часть интеллектуального слоя (гимназии и вузы), находилась на уровне лучших европейских образцов, а во многом и превосходила их. Дореволюционные русские инженеры, в частности, превосходили своих зарубежных коллег именно по уровню общей культуры, ибо в то время в России на это обращали серьёзное внимание, не рассматривая инженерную специальность как узкое «ремесло».