Русская идея от Николая I до Путина. Книга IV-2000-2016 - Александр Львович Янов Страница 6

время оттепели после смерти Николая I), которую я уже, конечно, где-нибудь цитировал: «Кто не жил в 1856 году, тот не знает, что такое жизнь, все писали, читали, говорили, и все россияне, как один человек, находились в неотложном восторге». Ну, вот опять он о дворянской России, заворчит заядлый скептик. Но я ведь, на самом деле, не о той старой оттепели, я об этой, что происходила на глазах нашего поколения 130 лет спустя. Какое уж там дворянство — в 1986 году? Вся и разница, что во времена постниколаевской оттепели не было телевидения, да и о пропасти между поколениями еще не знали, пришлось ждать Тургенева (в нашем случае его роль сыграли «лестница» и рижанин Подниекс).

Удивительно ли, что объем прямого вещания вырос за два года в 30(!) раз? Явилось вдруг «телефонное право» (совсем не в том чиновничьем смысле, к которому мы привыкли) — право зрителя вторгаться прямо в экранное действие. «Свободный микрофон» на улице гарантировал любому прохожему возможность принять участие в общественном разговоре. Более того, телефонные звонки по ходу живой трансляции тотчас обрабатывались компьютером и комментировались тут же на месте социологом в студии. Что там «лестница», не одна лишь аудитория в зале, УЛИЦА становилась действующим лицом передачи. Оказалось, что ей можно доверять, судила она трезво и здраво.

«Улица? Трезво и здраво?» — вправе усомниться скептик. Вчерашняя страна «Кирюх»? Сегодняшнее «путинское большинство»? Выходит, что при одних условиях та же самая улица вопит «крымнаш», а при других судит трезво и здраво? Но ведь этого не может быть. Тем не менее, это факт. Легко проверяемый факт. Многие еще могут помнить, что Татьяна и Владимир Максимовы додумались и до телереферендума «Общественное мнение», который продолжался три часа и сопровождался тучей откликов, телефонных и письменных. И всё трезвых. И всё здравых. «Подобного рода народная публицистика, — комментирует Муратов, — выступала как своего рода форма общественного самосознания». И телевидение, вчера еще протокольное, зажатое, пропагандистское, государственное, стало вдруг главным инструментом его формирования. Союз власти и телевизора работал. Точно так же, как в 1856 году в «дворянской» стране, это была другая Россия. Сегодняшняя, но другая.

Но как это объяснить? Попробуем вот так. Допустим, что арифметическое большинство — это миф. На самом деле есть бесчисленное множество меньшинств: зажиточных и бедных, умных и глупых, добрых и злых, совестливых и бессовестных, людей с чувством собственного достоинства и пустячных, здравомыслящих и непутевых, (подставьте любую дихотомию). Допустим далее, что при успешной комбинации политических сил преобладает меньшинство здравомыслящее, при другой — непутевое. Другое дело, что у разных народов успешные комбинации разные. Скажем, для американцев с их недоверием к государству комбинация власти и телевидения, обеспечившая торжество здравомыслящего меньшинства в России 80-х, никогда не сработала бы. У них другие приоритеты: жизнь, свобода, стремление к счастью, и нет среди них места власти. А в России никогда не работала успешная комбинация без участия либеральной власти. Вот вам и объяснение. Потому и придаю я такое значение гипотетическому президентству Степашина в начале XXI века. В союзе с либеральным телевидением оно могло бы сотворить еще одно русское чудо.

Распад СВТ

Здесь мы расстанемся с Муратовым. Свою задачу он исполнил, я думаю, на отлично: мы воочию увидели, как рождалось в 1980-е общественное самосознание (в стране, где, нет нужды напоминать, на протяжении трех поколений доминировало сознание государственное). Увидели мы также решающую роль, которую сыграл в процессе возрождения общественного самосознания союз власти и телевидения. Мы не знаем, как пошло бы дело дальше, поскольку существовал этот союз недолго. Он, как мы увидим, распался 13 января 1991 года (конечно, время от времени в минуты крайней опасности союз частично возобновлялся, но первоначального единодушия и энтузиазма в нем уже не было).

Первая трещина появилась в нем с премьерой документального фильма Анатолия Стреляного «Архангельский мужик». Миллионы людей получили возможность стать свидетелями одинокой борьбы с обкомом партии бывшего колхозника, а ныне независимого крестьянина Николая Сивкова, пожелавшего стать первым советским фермером. Увы, тут нашла коса на камень. Партийный аппарат, и без того с ужасом смотревший на то, что происходило, провел красную черту именно здесь. Повторный показ фильма был запрещен. Вот и выяснилось, что тогдашняя власть имела предел. И это стало предвестьем многих будущих отступлений перестроечной власти (см., например, главу «Последний бой Горбачева» в третьей книге).

Потом была еще, конечно, прямая трансляция знаменитого Первого съезда народных депутатов в мае 1989 года, когда момент всеобщего торжества был отравлен в глазах молодых ведущих телевидения (Татьяны Митковой, Александра Гурнова, Дмитрия Киселева, Юрия Ростова) нотой горечи. То, как обращался Горбачев с Андреем Дмитриевичем Сахаровым, их героем, единственным человеком в стране, публично протестовавшим против вторжения в Афганистан, не прощалось. И поведение «агрессивно-послушного большинства» съезда тоже. Трещина углубилась, союз держался на ниточке.

Доконало его, как я уже говорил, 13 января 1991. «Это было трагическое число в истории нашей страны, — признавалась Миткова, — день, когда в Литве пролилась кровь». Десантники штурмовали телебашню в Вильнюсе. Воспринималось как the Empire strikes back, по названию американской телесерии. Власти больше не доверяли.

Распад СВТ не пошел на пользу ни власти, ни телевидению. Власть лишилась надежного ключевого союзника, а телевидение, утратившее идейную составляющую, пошло вразнос. Еще вчера было оно гордым первооткрывателем живой страны, спрятанной от мира мертвящим железным занавесом, десятилетие спустя преобладающая его часть превратилась в криминально-эротическую клоаку, закоснела в коррупции. Достаточно сказать, что обалдели даже американские студенты-практиканты на факультете журналистики МГУ, им никогда не приходилось видеть на телевизионных экранах столько крови и «обнаженки».

ВСЕ, что было после распада СВТ: передел собственности, падение цен на нефть до беспрецедентно низкой отметки (7 долларов за бочку, если я не ошибаюсь) и угроза голода, от которой пришлось спасать страну шоковыми мерами, — усугубило дело. Тем более что вдохнуло новую жизнь в скукожившуюся было во времена гласности Русскую идею. Ее глашатаи, архаисты-имперцы, начали штурм революционной власти. Им удалось перевалить вину за шок первых лет революции с грехов, ошибок и преступлений почившего СССР на революцию. Новаторы оказались изолированы, маргинализованы.

Впрочем, мы все это знаем по третьей книге. Важно нам здесь лишь то, что, когда штурм оппозиции справа закончился в мае 1999 банкротством «красного» правительства Примакова и дорога к модернизации страны была, наконец, снова открыта, ошибка не была исправлена. Напротив, после того как реформистскому правительству Степашина не дали поработать и ста дней, даже попытаться приступить к модернизации не дали, заменив его лидером «партии войны» Путиным,