Виктор Гюго - Том 15. Дела и речи Страница 61

Ноябрь 1875

1852

ДЕКЛАРАЦИЯ ПО ПОВОДУ УСТАНОВЛЕНИЯ ИМПЕРИИ

Джерси, 31 октября 1852

Граждане!

Империя будет установлена в ближайшее время. Следует ли голосовать? Следует ли по-прежнему воздерживаться от голосования? Вот вопрос, который нам задают.

В департаменте Сены многие республиканцы из числа тех, которые до сих пор воздерживались, как им и надлежало, от какого бы то ни было участия в действиях правительства господина Бонапарта, в настоящее время, по-видимому, недалеки от мысли, что по случаю предстоящего установления империи было бы целесообразно использовать избирательное право для внушительной манифестации протеста жителей Парижа и что, пожалуй, пришло время участвовать в выборах. Они прибавляют, что голосование, каков бы ни был его исход, дало бы возможность определить силы республиканской партии: благодаря голосованию можно было бы подсчитать свои силы.

Они спрашивают у нас совета.

Наш ответ будет прост. И то, что мы скажем по поводу Парижа, в равной степени относится ко всем департаментам.

Мы не будем распространяться о том, что господин Бонапарт никогда не дерзнул бы объявить себя императором, не решив предварительно вкупе со своими сообщниками, на какую цифру ему угодно превысить те семь с половиной миллионов голосов, которые он получил в памятный ему день 20 декабря. В настоящий момент эта цифра, будь то восемь, или девять, или десять миллионов, уже определена. Голосование здесь ничего не изменит. Не стоит напоминать вам, что такое «всеобщее избирательное право» господина Бонапарта, что такое выборы по способу господина Бонапарта. Манифестация протеста жителей Парижа или Лиона, подсчет сил республиканской партии — разве это возможно? Где гарантии тайны голосования? Где возможности проверки? Где счетчики голосов? Где свобода? Подумайте, ведь все это звучит насмешкой! Что даст избирательная урна? Волю господина Бонапарта — ничего другого. Господин Бонапарт крепко держит в своих руках ключи от всех избирательных урн, держит в своих руках все за и все против, держит в своих руках выборы. Когда работа префектов и мэров закончена, этот правитель с большой дороги запирается с глазу на глаз с ворохом избирательных бюллетеней и принимается их обрабатывать. Что для него прибавить или убавить столько-то голосов, исказить протокол, подмахнуть фальшивый итог, вставить вымышленные цифры? Ложь, иначе говоря, — сущий пустяк; подлог, иначе говоря, — ровно ничего.

Граждане, сохраним верность принципам. И вот что мы должны сказать вам: господин Бонапарт считает, что пришло время называться «его величеством». Он восстановил папу римского не для того, чтобы дать ему лентяйничать. Бонапарт требует помазания и коронования. Со Второго декабря он обладает главным — деспотической властью. Теперь ему нужно еще и пышное слово — империя. Ну и пусть!

А мы, республиканцы, как мы должны поступить? Какой линии поведения держаться?

Граждане, Луи Бонапарт — вне закона; Луи Бонапарт — вне человечества. Все десять месяцев, что этот преступник у власти, право на восстание остается в силе и полностью определяет положение. Сейчас в сознании всех и каждого неумолчно звучит призыв к вооруженной борьбе. И мы можем быть спокойны: когда сердца исполнены негодования, руки быстро берутся за оружие.

Друзья и братья! Перед лицом этого гнусного правительства, воплощающего собой отрицание нравственности, препятствующего всякому социальному прогрессу, перед лицом этого правительства — убийцы народа, убийцы республики и нарушителя законов, перед лицом этого правительства, порожденного грубою силой и обреченного погибнуть от грубой силы, правительства, которое было создано преступлением и должно быть свергнуто справедливостью, — француз, достойный имени гражданина, не знает и не хочет знать, происходят ли где-нибудь лжевыборы, разыгрывается ли где-нибудь комедия всеобщего голосования, пародируются ли призывы к нации; не осведомляется о том, существуют ли люди, которые голосуют, и люди, которые принуждают других людей голосовать, существует ли стадо, именуемое сенатом и заседающее, и другое стадо, именуемое народом и повинующееся; не спрашивает, совершит ли папа римский у главного алтаря Собора Парижской богоматери помазание человека, которого — не сомневайтесь, это неминуемо случится — палач рано или поздно пригвоздит к позорному столбу; перед лицом господина Бонапарта и его правительства гражданин, достойный этого имени, может и должен сделать лишь одно — зарядить ружье и ждать решающего часа.

1853

ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ ГОДОВЩИНА ПОЛЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Джерси, 29 ноября 1853 года

Изгнанники, братья!

Все движется, все идет вперед, все приближается, и — я говорю вам это с чувством огромной радости — уже становятся различимыми предвестники великого пришествия. Да, радуйтесь, изгнанники всех наций, или, точнее говоря, изгнанники единой великой нации, той нации, которая объединит весь человеческий род и будет называться Всемирной Республикой. Радуйтесь! В прошлом году мы могли высказывать лишь слабую надежду, в этом году мы уже можем говорить о ней почти как о действительности. В прошлом году, в это же время, в этот же день, мы ограничивались словами: «Идея возродится». В этом году мы можем сказать: «Идея возрождается». Но как она возрождается? Каким образом? Кто ее возрождает? Именно это и достойно восхищения.

Граждане! Есть в Европе человек, чей гнет тяготеет над всей Европой. Он одновременно и духовный князь и светский государь, деспот и самодержец, ему повинуются в казармах, его обожают в монастырях. Он стоит на страже запретов и догматов. Чтобы задавить свободу на континенте, он приводит в движение целую империю с шестидесятимиллионным населением. Подвластные ему шестьдесят миллионов он зажал в кулак, словно это не люди, а скоты, словно это не мыслящие существа, а орудия. Силою своей двойной власти, духовной и военной, он надел мундиры не только на их тела, но и на души. Он приказывает: «Наступайте!» — и надо наступать. Он приказывает: «Верьте!» — и надо верить. В политике этот человек олицетворяет Самодержавие, в религии — Православие; он — наивысшее выражение человеческого всемогущества; по собственной прихоти он подвергает страшным мучениям целые народы; достаточно ему сделать знак (и он его делает), чтобы Польша была изгнана в Сибирь; по своему усмотрению он скрещивает, спутывает и связывает нити огромного заговора монархов против народов; будучи в Риме, он, папа греческой церкви, как союзник расцеловался с папой латинской церкви; он царствует в Берлине, Мюнхене, Дрездене, Штутгарте и Вене так же, как и в Санкт-Петербурге; он — душа австрийского императора и воля прусского короля; старая Германия превратилась в баржу, тянущуюся за ним на буксире. Этот человек напоминает древнего царя царей. Он — Агамемнон новой троянской войны, которую люди прошлого ведут против людей будущего; он являет собой дикую угрозу мрака свету, полночи полдню. Сказанное мною об этом всемогущем чудовище можно резюмировать в нескольких словах: император, подобный Карлу V, папа, подобный Григорию VII, он держит в своих руках крест, переходящий в меч, и скипетр, переходящий в кнут.

Этот государь и самодержец, поскольку народы дозволяют некоторым людям называться так, Николай российский, является в данное время олицетворением деспотизма. Он — глава деспотизма, Луи Бонапарт — лишь одна из его масок. С неотвратимостью, присущей повелениям судьбы, встают две возможности: Европа республиканская или Европа казацкая. Николай российский воплощает Европу казацкую. Николай российский противостоит Революции.

Граждане, именно над этим следует поразмыслить. Историческая неизбежность всегда найдет свое выражение. Но каким путем? Вот что примечательно, и к этому я хочу привлечь ваше внимание.

Казалось, что торжество на стороне Николая. На Европу снова стал давить деспотизм, старое подштукатуренное здание, выглядевшее более прочным, чем когда бы то ни было, на фундаменте из десяти замученных наций, увенчанное преступлением Луи Бонапарта. А Франция, та Франция, которую Шекспир, великий английский поэт, называл «солдатом господа бога», лежала поверженная, обезоруженная, связанная по рукам и ногам, побежденная. Казалось, ничто не помешает Николаю насладиться победой. Но со времен Петра царей обуревают два стремления: абсолютизм и завоевания. Первое было удовлетворено, Николай стал мечтать об осуществлении второго. В тени его трона — я чуть было не сказал: у его ног, — был униженный монарх, дряхлеющая империя и обессиленный из-за слабой связи с европейской цивилизацией народ. Николай сказал себе: «Удобный момент настал» — и протянул руку к Константинополю, стремясь вонзить когти в эту желанную добычу. Забыв о чувстве достоинства, стыда, уважения к себе и другим, этот человек грубо выставил напоказ перед всей Европой самую циничную наготу своего честолюбия. Он, колосс, злобно напал на развалины, набросился на того, кто падал, и радостно говорил себе: «Захватим Константинополь, это и легко, и несправедливо, и выгодно». Но что же произошло, граждане? Султан поднялся.