Юн Чжан - Дикие лебеди Страница 62

«Платаны» задумывались не как школа для избранных. Встретившись с директором и несколькими учителями, родители решили, что в ней уделяют внимание этике и дисциплине. В каждом классе было не более двадцати пяти человек. Даже в моем старом классе было пятьдесят. Конечно, благоприятные условия «Платанов» предназначались отчасти для руководства провинцией, жившего по соседству, но смягчившийся в последнее время отец не обратил на это обстоятельство внимания.

Большинство моих одноклассников происходили из семей сычуаньского начальства. С некоторыми мы вместе жили на территории администрации. За пределами школы вся моя жизнь проходила здесь в садах, наполненных цветами и роскошными растениями: пальмами, агавами, олеандрами, магнолиями, камелиями, розами, гибискусами; там были даже две редкие китайские осины, склонившиеся друг к другу и сплетавшиеся ветвями, как возлюбленные. Осины чутко отзывались на самое легкое наше прикосновение дрожанием стволов и трепетом листвы. Летом во время обеденной перемены я усаживалась на каменный стул в форме барабана под шпалерой глициний, клала локти на каменный стол и читала или играла в шахматы. Вокруг меня сияло буйство красок, вдали гордо устремлялось в небо кокосовое дерево. Больше всего я любила душистый жасмин, увивавший широкую шпалеру. Когда он цвел, аромат долетал до моей комнаты. Мне нравилось сидеть у окна и купаться в его благоухании.

После переезда на территорию администрации мы поселились в чудном доме в один этаж с собственным двориком. Дом был традиционный, без современных удобств: водопровода, канализации и ванны. В 1962 году в углу территории построили современные многоквартирные дома со всеми этими благами цивилизации. Прежде чем мы переехали туда, я побывала в этой стране чудес и осмотрела новые для меня волшебные краны, унитазы с бачками и зеркальные шкафчики на стенах, провела рукой по прохладной, приятной на ощупь блестящей белой плитке ванных комнат.

Всего возвели тринадцать домов. Четыре предназначались для заведующих отделами, остальные для начальников управлений. Наша квартира занимала целый этаж, тогда как начальники управлений жили по две семьи на этаже. Наши комнаты были просторнее. Окна закрывали сетки от комаров, у нас было две ванных, а у них только одна. У нас стоял телефон, большая редкость в Китае, у них — нет. Чиновники пониже рангом жили через дорогу, с еще меньшими удобствами. Полдюжины партсекретарей — ядро руководства провинции — жили за забором внутри нашей территории. Вход в это святилище преграждали двое ворот, у которых круглосуточно дежурила вооруженная охрана, пропускавшая только имевших особое разрешение. За воротами располагались отдельные двухэтажные дома, по числу секретарей. У дверей первого секретаря, Ли Цзинцюаня, стоял еще один охранник. В детстве я принимала иерархию и привилегии как должное.

Все взрослые, работавшие на основной территории, предъявляли на входе пропуска. У детей пропусков не было, но охрана нас узнавала. Ситуация осложнялась, когда мы хотели провести гостей. Они заполняли особые бланки, затем комендант звонил к нам в квартиру, и кто — нибудь должен был выйти и забрать их. Обслуживающий персонал прохладно относился к чужим детям, которые могли «перевернуть всю территорию вверх ногами», поэтому мы редко звали гостей. За четыре года в «ключевой» школе я приглашала подруг домой всего несколько раз.

Я почти не покидала пределов территории, не считая хождения в школу. Пару раз бабушка брала меня в универмаг, но я никогда не испытывала нужды в покупках. Магазин был для меня чуждым понятием, родители давали мне карманные деньги лишь по особым случаям. Наша столовая напоминала ресторан, кормили там замечательно. За исключением голодных лет, можно было выбирать обед по меньшей мере из семи — восьми блюд. Поваров, первой или высшей категории, тщательно отбирали. Главным поварам присваивали такие же звания, как учителям. Дома всегда были сладости и фрукты. Мне же нравилось только фруктовое мороженое на палочке. Как — то 1 июня, в День защиты детей, я съела двадцать шесть штук.

Обитатели территории вели замкнутую жизнь. Здесь находились свои магазины, парикмахерские, кинотеатры, бальные залы, водопроводчики и техники — смотрители. В моде были танцы. По выходным для работников администрации разных рангов устраивались танцевальные вечера. Бывший бальный зал американских военных предназначался для семей начальников отделов и выше. Там всегда играл оркестр, танцевали артисты из ансамбля песни и пляски, что придавало вечеру еще больше элегантности. Некоторые актрисы приходили к нам домой поболтать с родителями, а потом гуляли со мной по территории. Меня переполняла гордость, потому что артисты в Китае почитались и пользовались особыми правами: могли ярко одеваться и даже заводить романы. Ансамбль находился в ведении отца, однако артисты держались с ним не как прочие подчиненные. Они поддразнивали его, называли «звездой танца». Отец смущенно улыбался. Это были традиционные бальные танцы, пары чинно скользили по зеркальному полу. Отец и правда хорошо танцевал, чувствовалось, что это доставляет ему удовольствие. Мама не могла поймать ритм, ей танцы не нравились. В перерывах на площадку выпускали детей, мы хватались за руки и катались по полу как на лыжах. Вся эта атмосфера, жара, духи, разряженные дамы и блестящие кавалеры сливались для меня в ощущение волшебной мечты.

В субботу вечером показывали кино. В 1962 году, с приходом оттепели, мы смотрели даже гонконгские фильмы, в основном о любви. Они пользовались большой популярностью, потому что давали какое — то представление о жизни за рубежом. Разумеется, крутили и фильмы, полные революционной романтики. Существовало два зала для зрителей разного статуса. Элита ходила в просторный, с большими удобными креслами. Другой зал размещался на отдельной территории и всегда набивался битком. Как — то я пошла туда, потому что хотела посмотреть один фильм. Места заняли задолго до начала сеанса. Опоздавшие приносили свои табуретки. Многие стояли. Оказавшиеся в конце зала забирались на табуретки, чтобы хоть что — нибудь увидеть. Я ничего подобного не ожидала и пришла без табуретки. Толпа прижала меня к задней стене. Тут я заметила знакомого повара, стоявшего на короткой скамейке, на которой могло усесться два человека. Он пригласил меня постоять вместе с ним. Лавка была узкая, я еле держалась. Толпа продолжала напирать и в конце концов столкнула меня. Я сильно ударилась, расшибла бровь о край скамьи. Шрам виден до сих пор.

В нашем зале для элиты можно было посмотреть кино, которое больше никому не показывалось, даже зрителям второго зала. Эти так называемые «справочные фильмы», как правило, состояли из фрагментов западных картин. Так я впервые увидела мини — юбку и «Битлз». Помню, как женщины на пляже окатили из ведра подглядывающего за ними мужчину; как художники — абстракционисты давали шимпанзе чернила, чтобы она размазывала их по бумаге; как человек задом играл на фортепьяно.

Думаю, все эти отрывки отбирались с таким расчетом, чтобы убедить нас в упадочности Запада. Их показывали только высокопоставленным партработникам, но и те получали лишь малую толику информации о Западе. Изредка демонстрировали фильм в малом зале, куда детей не пускали. Мне страшно хотелось посмотреть, я умоляла родителей взять меня с собой. Пару раз они согласились. К тому времени отец к нам помягчел. У дверей стоял охранник, но, поскольку я приходила с родителями, он не возражал. Я ничего не понимала. В одной картине, кажется, рассказывалось о пилоте, сошедшем с ума, после того как он сбросил атомную бомбу на Японию. В другом черно — белом игровом фильме гангстеры били в машине профсоюзного лидера, изо рта его сочилась кровь. Я была потрясена, впервые в жизни увидев, как проливается кровь. Коммунисты отменили в школах телесные наказания. Китайские фильмы той поры отличались мягкостью, сентиментальностью, оптимизмом; если в них и присутствовало насилие, изображалось оно стилизованно, как в традиционной китайской опере.

Меня озадачило, что западные рабочие ходят в чистых костюмах, даже без заплат — это не сочеталось с моими представлениями о том, что носят угнетенные массы в капиталистических странах. После фильма я поделилась своим недоумением с мамой, но она его не разрешила: я не поняла, что значит «относительный уровень жизни».

В детстве я представляла Запад юдолью горя и нищеты, описанной в андерсеновской сказке о бездомной «Девочке со спичками». В яслях, когда я не хотела есть, воспитательница говорила: «Подумай о детях, голодающих в мире капитализма!» В школе учительница призывала нас учиться прилежнее: «Вам повезло — вы ходите в школу, читаете книжки. В капиталистических странах дети работают, чтобы прокормить голодную семью». Часто, когда мы сопротивлялись каким — нибудь предложениям взрослых, они утверждали, что людям на Западе этого очень хочется, но у них этого нет, и мы должны радоваться своему счастью. Этот образ мыслей перешел у меня на уровень рефлекса. Если я замечала на однокласснице невиданный полупрозрачный розовый дождевик и думала, что хорошо бы и мне такой вместо скучного старого зонтика из вощеной бумаги, я тут же казнила себя за «буржуазные наклонности» и записывала в дневнике: «Подумай о детях в капиталистических странах — они и мечтать не могут о зонтике!»