Андрей Дикий - Евреи в России и в СССР Страница 64

О психологии этого «двойного подданства», свойственного каждому еврею диаспоры, подробно изложено в исследовании проф. Соломона Лурье, напечатанному во II части настоящего труда (стр. 327). Сущность заключается в том, что при решении любых вопросов еврей, независимо от страны его пребывания и гражданства-подданства, прежде всего должен сам себе уяснить полезно или вредно еврейству в целом то или иное решение, мероприятие власти, политическая линия государства. И поддерживать только то, что полезно еврейству в целом, независимо от того, совпадает ли это с интересами страны, в которой в данное время еврей живет.

То, что так отчетливо формулировал в своей книге, вышедшей в 1922 году в Петрограде, проф. Соломон Лурье, началось достаточно отчетливо ощущаться в СССР, направление политики которого перестало полностью совпадать с интересами и вожделениями всего еврейства диаспоры, как это было в течение 30 лет до этого. В самом СССР еврейская этническая группа стала постепенно терять свое привилегированное положение и уравниваться в правах и возможностях с остальным населением. Еврейством всей диаспоры это было воспринято как «дискриминация». – Пробуждение национального самосознания русского народа и, если не прекращение, то значительное сокращение охаивания его исторического прошлого – было воспринято еврейством, как возрождение, если не «антисемитизма» и «черносотенства», то, во всяком случае, «русского патриотизма» – явления, с точки зрения еврейства, нежелательного и опасного. И мировое еврейство из сторонника СССР, в значительной своей части, перешло в лагерь его противников. – Стремление всего еврейства, в том числе и граждан СССР, всемерно поддержать требования о создании государства Израиль независимо от того, отвечают ли эти требования государственным интересам СССР, привело ко внутреннему конфликту между евреями и не-евреями Советского Союза, поставивши, не без основания, вопрос о их лояльности по отношению к стране, где они в течение тридцати лет занимали привилегированное положение.

В критические месяцы войны пропагандный аппарат СССР, находившийся почти полностью в руках евреев, для поднятия духа армии, на которую слабо действовали интернационалистические лозунги и призывы, обратился к прошлому России. Были учреждены ордена Александра Невского, Суворова, Кутузова, а вскоре затем в РККА введены звания – чины, как в довоенной армии России, а также и золотые погоны, столь ненавистные тем, кто создавал СССР.

Дух прошлого, с которым так старательно боролось и его искореняли из памяти народа в течение четверти века разные Губельманы, Апфельбаумы, Сурицы и их единомышленники, всячески охаивая это прошлое, был выпущен из бутылки и нашел такой отклик у тех, кто грудью и кровью защищал свою родину – землю и наследие предков – что загнать его назад уже было невозможно.

Интернационально-космополитический туман рассеялся и на смену ему возродился, казалось уже мертвый, патриотизм русского народа и всего населения СССР, осознавшего себя и свою силу, свое право самим управлять своей страной.

А из этого сознания, естественно, появился и вопрос: в чьих руках может находиться руководство всей культурной жизнью страны, точнее, может ли это руководство быть в руках одной этнической группы, с миропониманием и правосознанием, чуждыми духу того народа, от имени которого они выступают и культурной жизнью которого руководят. Вопрос не теоретически-абстрактный, а вопрос самого бытия национальной культуры, ее сущности, ее проявления.

Вопрос этот не новый. Он уже давно носился в воздухе, но не произносился вслух, а тем менее, обсуждался в печати, ибо это неизбежно было бы истолковано как «антисемитизм», обвинение или даже подозрение в каковом могло людям стоить общественной или литературно-публицистической карьеры.

И не только в воздухе СССР или дореволюционной России носился этот вопрос. Существовал он и беспокоил элиту многих народов, но оставался непроизнесенным и невысказанным. Разве только в дневниках, где высказываются сокровенные мысли, некоторые, но далеко не все, решались коснуться этого «щекотливого вопроса» и оставить его во всей его глубине.

Марк Вишняк, бывш. Секретарь Всероссийского Учредительного Собрания, посвятивший себя по прибытии в США делу борьбы с антисемитизмом в мировом масштабе, по этому вопросу сделал интересное открытие, которое и было напечатано в 1944 году в Нью-Йорке в «Еврейском Мире» и получило самое широкое распространение среди всех, интересующихся этим вопросом.

Вот что читаем мы на страницах 95–97 сборника II «Еврейский Мир», Нью-Йорк, 1944 г.:

«И самый крайний радикализм не страхует от антисемитизма, как и революция – в прошлом и будущем – отнюдь не гарантирует того, что дискриминация и диффамация меньшинств веры, расы, цвета кожи могут быть сметены окончательно и бесповоротно.

Можно привести множество свидетельств тому, как самые замечательные и передовые умы оказывались во власти антисемитизма. Ограничимся одной иллюстрацией из практики нового времени, недостаточно известной.

Андре Жид по всей справедливости считался одним из корифеев французской изящной литературы XX века, одним из первых ее светил. Иностранцы – возьмите недавно вышедшую биографию Жида, написанную Клаузом Манном, сыном Томаса Манна – называют Жида «наиболее выдающимся современным автором XX века», «моралистом с художественным гением», «чье бессмертие обеспечено». Жид был известен крайним радикализмом во многих областях жизни; а политически он был связан со всем «крайним левым», что только было во Франции XX века. Одно время он сделался даже приверженцем и попутчиком большевизма. Он дружил с Леоном Блюмом, часто, с юношеских лет и до самой французской катастрофы, бывал у Блюма дома, был его конфидентом, одно время соредактором и т. д.

В начале 1940 года Жид опубликовал свой дневник за 40 лет – огромный том свыше тысячи страниц. И здесь Жид оказывается не только личным ненавистником Блюма, но и «культурным» антисемитом. Он отрицает за «пришлыми» во Франции литераторами-евреями право считаться французскими писателями. Порто Риш, Блюм и другие авторы, вошедшие во французскую литературу, критику, театр, не писавшие никогда на другом языке кроме французского – по мнению Жида – не французские писатели и не могут на то претендовать. «Какое для меня значение, что литература моей страны обогатится, если это будет в ущерб ее значению. Лучше исчезнуть, когда у француза не оказалось бы больше сил, чем предоставить неучу играть роль француза вместо него, его именем» – (запись от 24 января 1914 года, стр. 397).

«Надо помнить, кем был Жид для Франции и ее литературы – что он был властителем дум и душ двух поколений французов, чтобы по достоинству оценить трагическую показательность этого „случая“. Это индивидуальный случай, но не банальный»,…

Так пишет Марк Вишняк, который в той же книге, на следующей странице (98) пишет следующие слова: «О СССР и убежденнейшие его противники не скажут, что там культивируется антисемитизм правительством».

Тогда, надо полагать, будное око Вишняка еще не обнаружило того начала уравнения евреев в правах, которое теперь называют «антисемитизмом»…

А через несколько строк, в той же книге и на той же странице, М. Вишняк пишет: «Боязливые и двоедушные – евреи и не-евреи – рекомендуют об антисемитизме не говорить из опасения, что разговоры о дискриминации и диффамации по мотивам расы и цвета кожи только способствуют усилению и распространению самой диффамации и дискриминации».

Сам же Вишняк не только говорит, но и пишет, выступает, организовывает борьбу с антисемитизмом в мировом масштабе, каковую, по его мнению, надо вести «начиная с осведомления об очагах инфекции и кончая ее прямым предупреждением и пресечением»…

Выступая на общем собрании еврейских федераций в Кливленде в январе 1943 года и отвергая наличие даже намека на «антисемитизм» правительства СССР, Вишняк вряд ли мог предполагать, что всего через три года этим самым правительством СССР будет одобрено и поддержано выступление Жданова, поставившего проблему «безродных космополитов» и поведшего борьбу против их засилья в культурной жизни страны,

Додумался ли Жданов до этого сам или ему помог в этом М. Вишняк широким оповещением о сокровенных мыслях Андре Жида, записанных им в дневнике, конечно, установить нельзя. Да это и не важно, и не имеет значения. Важно другое: то, как это было встречено русскими деятелями культуры в СССР, и что это было начало новой политики правительства в СССР в еврейском вопросе. направленной к уравнению, фактическому, а не только на словах, евреев с остальным населением, каковое уравнение неизбежно вело к потере евреями того привилегированного положения, которое они имели в СССР почти 30 лет.

Неудивительно, что этот новый курс политики правительства был воспринят всем еврейством диаспоры, как «антисемитский», и это отвратило его неизменно благосклонное отношение ко всему происходящему в СССР на путь активной поддержки сил и течений, враждебных не только системе и социальному порядку СССР, но и тех, кто ставил своей целью ликвидацию путем расчленения единого государства, называвшегося раньше Россия и в годы власти еврейской этнической группы переименованного в СССР.