Николай Черкашин - Последняя гавань Белого флота. От Севастополя до Бизерты Страница 64

Булгаковская пьеса «Бег» была написана во многом по рассказам Любови Белозерской о своей эмигрантской жизни. Благодаря экранизации «Бега» и замечательной игре Михаила Ульянова, Алексея Баталова, Людмилы Савельевой, Владислава Дворжецкого беженцы русского исхода обрели свои яркие зримые образы — Серафима, приват-доцент Голубков, генерал Чарнота, купец Корзухин, Люська... Все они стали почти нарицательными. Не будь их, русский исход представал бы в сознании как некий безликий людской поток, масса...

Горечь есенинского «Никогда я не был на Босфоре» равнозначна тургеневской ностальгии: «Невозможно ощущать себя русским, не побывав в Париже». Об истоках этой мистической тяги можно только гадать. Может быть, Стамбул живет в нашей крови как память о Царьграде, купели русского православия, и нас тянет туда, как на историческую родину духа, где языческая душа обрела свои строгие византийские узы? Парижская же вольница — другой полюс русской разгульной души...

Возможно, босфорский водораздел между Европой и Азией так манит нас потому, что географическая граница между двумя континентами, утонувшая в просторах России, весьма условна, а хочется зримо убедиться — вот она, Азия, а это вот Европа, вон Анатолийский маяк — это азиатский берег Босфора, а вон Румелийский — это край Европы...

...Стамбул я видел не раз, но чаще всего с борта военных кораблей, шедших через Босфор и Дарданеллы. С моря он открывается как самый настоящий Царьград — величественный и прекрасный, подпирающий остриями минаретов небесный купол, то в звездах, то в сиянии полуденного солнца.

Однажды увидел Стамбул из-под крыла заходящего на посадку самолета: красно-черепичное марево крыш с острыми ростками минаретов и пепельно-серыми куполами мечетей. Город бесстрашно позволял тяжелым аэробусам виражировать над своими кровлями. И, слава Богу, слава Аллаху, ни один еще не сверзился на головы стамбульцев! Хотя, честно говоря, жутковато смотреть из иллюминатора, как под выпущенной гроздью колес стремительно проносятся дворцы и стадионы, каменные тюрбаны крепостей и нитяные висячие мосты, небоскребы Галаты и арабески шоссейных развязок, золотые полумесяцы на шпилях и белые тарелки космических антенн... Прекрасен сей град и с моря, и с неба. Но когда с заоблачных высот окунаешься в чрево Стамбула, в его сбегающие к Мраморному морю торговые кварталы, охватывает легкая оторопь от веселого и крикливого натиска торговцев. Оставь валюту всяк сюда входящий! Оставь ее в здешних лавках, магазинчиках, кофейнях, ресторанах, базарах... Нет, не зря Стамбул называют «азиатским Парижем» — дух веселой неприкаянной свободы царит в его европейских кварталах. Никому нет никакого дела — кто ты и откуда ты тут взялся.

С утра — свободное время. Автобусами довезли до центра. А там — на простор стамбульской людской волны.

Айя-София. В который раз переступаю истертый мраморные порог этого великого храма Кажется, что ступени растекаются, повинуясь струению времени. Мрамор, словно лава, стекает...

Это самая большая купольная постройка в мире. Царь-купол. Но за что главному христианскому храму выпала такая жестокая участь — пять столетий быть турецкой мечетью? Может быть, за то, что строили его на неправедные деньги? Налог для жителей был столь велик, что матери отводили своих дочерей в лупанарии, чтобы наскрести на храмовую лепту.

Только здесь ощущаешь всю глубину трагизма Византии. Над алтарем-михрабом сияет лик нестертой Богородицы, а значит, алтарь все же остается алтарем...

Наш поход — экспедиция в память — проходил не только по морю, но и по суше. Группа военных историков во главе с Михаилом Блиновым высадилась в Бизерте за трое суток до нашего прихода. И если бы не наше опоздание, не жесточайший дефицит времени, нас ожидала бы поездка в Сфаят, где размещался 90 лет назад русский Морской корпус, нас ожидала бы экскурсия по старой Бизерте. Блинов еще в Москве разработал несколько маршрутов, покорпев над пожелтевшими картами и фотографиями. Теперь он переместился на север, в Турцию и готов был и там поводить нас по местам, о которых мы знали только по книгам. Этот удивительный человек, бывший офицер-инженер, являл интереснейший тип историка-практика, который обследовал исторические места с дотошностью криминалиста. И в Бизерте, и в Галлиполи, и в Стамбуле он находил дома (или места, где они стояли), в которых жили те или иные деятели русской эмиграции, поля, где стояли русские полки, следы уничтоженных памятников. Он не довольствовался только архивными документами, ему важно было все промерить своим ногами, прощупать своими руками, осмотреть своими глазами. Так, в том же Галлиполи он нашел единственный, быть может, след железной дороги-узкоколейки («декавильки», как называли ее французы), которую проложили солдаты и юнкера генерала Кутепова из порта в Долину Роз и Смерти. На каменном арочном мосту через полупересохшую речушку Буюк-Дере он заметил, что столбики ограждения сделаны из обрезков старых узких рельс. Это были редчайшие материальные следы пребывания русских войск, которые чудом сохранились здесь с 1922 года.

Иногда казалось, что Блинов не просто знал о Белом движении все, что о нем можно знать, но и сам в нем участвовал — эдакий хрононавт, путешественник во времени, приписанный к Дроздовскому полку, чьи погоны и форму носил он, как член военно-исторического клуба, в особо торжественных случаях.

Обратно в Каракей пошли пешком вместе с Дмитрием Белюкиным и Ириной Желниной. Шли по трамвайным путям. Пути вывели прямо к Мосту. Удивительное место — самое наистамбульское. Если на холмах Софии все еще дух Константинополя, то здесь — путь в чрево Истамбула. Толчея катеров, мотоциклов, людей, трамваев. Гудки пароходов, то причаливающих, то столь же стремительно отваливающих, стрекот вертолетов над головой, пронзительные трамвайные звонки, рокот самолетов, виражирующих над городом, бульботня подвесных моторов, крики торговцев... И рядом, в уголке близ вокзала, заросший зеленью старинный паровозик 1884 года... Памятник поезду-призраку? Нет, это локомотив легендарного «Восточного экспресса».

Вошли на нижний ярус моста и, не избежав искушения, присели за столик. Заказали турецкие салаты, йогурт и рыбу. Выпили по бокалу вина и... уличили официанта в жульничестве, внимательно просмотрев счет. Пытался объегорить нас на 12 лир. В качестве извинения пообещал принести кофе. Но дожидаться мы не стали. В Стамбуле ухо надо держать востро!

Мост уставлен вазонами с тюльпанами и розами, а над ними свешиваются удочки рыбаков...

О, чудо — встречаем на мосту Михаила Блинова! Даже если бы договорились заранее, и то так удачно бы не встретились. А тут как по заказу! Блинов не в первый раз в Стамбуле: изучая жизнь русских эмигрантов, он исходил Галату и припортовый район вдоль и поперек. И теперь нет у нас лучшего гида, чем он. Уходим вслед за Блиновым в узкие высокостенные улочки, загроможденные выносными прилавками, тележками, мотоциклами, коробками с товарами...

— Они расселялись в этих местах, снимая комнату порой одну на четыре семьи, — рассказывал Блинов так, как будто он только что вернулся из 1920 года. Зашли в кофейню, в которой частенько сиживали бывшие поручики, есаулы, полковники. Кофейне, если верить рекламному щиту, свыше четырехсот лет, и она одна из самых старых в Стамбуле. Через кофейный дымок и сизые струйки кальянных углей я пытался перенестись в то время, увидеть лица тех моих соотечественников, ради которых предпринят этот поход, ради которых мы находимся здесь, в Стамбуле... Судя по всему, Белюкин пытается сделать то же самое. Хорошо бы увидеть его новую, задуманную, быть может, именно сейчас картину: «Эмигранты в кофейне» или что-нибудь в этом роде. Но как же не хватает для его триптиха «Парада в Галлиполи»! Я почти вижу эту картину.

Блинов ведет нас в трущобы Каракёя, обещает показать то, чего мы никогда без него не увидим. И в самом деле, мы, как вкопанные застываем перед чудом сохранившимися на каменной стене полустертыми буквами «РУССКАЯ ТОРГОВЛЯ». Да это же с тех времен! А рядом еще какие-то надписи, уже не читаемые от копоти и пыли.

Пройдя квартал-другой, останавливаемся перед дверями старого шестиэтажного доходного дома, на которых табличка на русском и греческом: «Церковь Святого Пантейлемона. 6 этаж».

Поднимаемся по полутемной винтовой лестнице с широкими площадками на шестой этаж. Двери в храм распахнуты. Бедно, скромно, но благочестиво.

— Вот сюда они молиться ходили, — шепотом поясняет Блинов. И больше ничего пояснять не надо... Все остальное доскажут эти намоленные за двести с лишним лет иконы и эти восковые свечи, воткнутые в песок. Стоим перед ликами, перед которыми стояли наши герои, и именно тут-то и возникает эффект духовного зеркала: они и мы отражаемся через эту икону Спасителя, отражаемся друг в друге...