На пути в Дамаск. Опыт строительства православного мировоззрения - Сергей Юрьевич Катканов Страница 64

Они стояли вдоль стены храма по тюремному молча и дисциплинированно. Они обращались к священнику так, как это очевидно, принято за колючкой: "Можно спросить?" И все-таки зеки знали, что для батюшки они такие же люди, как и свои прихожане. Знали, потому что священники вологодского храма святителя Николая во Владычной слободе уже довольно давно посещают колонию в поселке Паприха Грязовецкого района. Для них, для преступников, поет маленький, но настоящий церковный хор, для них батюшка привез Святые Дары, он будет сегодня причащать тех, кто к этому готов. За них и вместе с ними священник молится, всем дает целовать крест…

Странно видеть крест на зоне. Как будто пересекаются два совершенно разнородных и непримиримых мира – преступный и церковный. Впрочем, что тут непримиримого? Что есть крест? Символ страдания. Но крест так же символ спасения. А колония? Место исполнения наказания, то есть место страдания. Но колония – исправительная, значит она призвана стать местом спасения. Получается, что крест не только не чужероден здесь, но даже напротив – он самый выразительный символ зоны.

В жизни любого человека бывают очень тяжелые периоды, после которых душа либо просветляется, либо темнеет окончательно. Одних страдания облагораживают, других – озлобляют. Последнее, увы, случается чаще, и все-таки, когда мы страдаем, наши души всего ближе к Богу – только руку протяни, только было бы желание протянуть руку. Так во всем мире, а зона – лишь наиболее выразительное отражение этого факта.

Эти несвободные люди пришли в храм по своей свободной воле, они могли бы провести время иным разрешенным способом. Все точно так же, как и по другую сторону колючки: одни телевизор смотрят, другие в церкви молятся. Почему эти зеки, в основном – довольно молодые, пришли в храм? Это личная тайна каждого.

Вместе с заключенными мы выходим в коридор, батюшка начинает исповедь и теперь к нему заходят по одному. Зеки спрашивают меня: "Вы что-нибудь о предстоящей амнистии знаете?" Откровенно признаюсь, что не в курсе дела, но разговор с этого завязывается. Они говорят, что когда приезжает священник (примерно два раза в месяц), в храм приходит 20-30 человек, работающие специально берут отгул. Бывает возможность и в одиночестве здесь помолиться. Один зек говорит: "У иного, может быть, атомная война в голове, а придет сюда, помолится и выходит уже гораздо спокойнее".

Я слушаю их и думаю про себя: "Вот вам и амнистия". Не говорю это вслух, меня бы не поняли, ведь им сейчас больше всего хочется внешней свободы. Но если бы они вообще не ценили свободу внутреннюю, то и на исповедь не пошли бы. Ведь исповедь – это своего рода духовная амнистия. Человек освобождается от накопившихся грехов, они перестают давить, терзать и разлагать его душу. Значит, его наказание смягчается и внешняя несвобода уже не столь тяжела. Убедившись в этом здесь, на зоне, они может быть и, освободившись, будут жить, понимая, как страшен грех.

Потом мы вместе с зеками идем на проповедь, которую подготовил для них отец Евгений. Они слушают очень внимательно, думаю, что многие из них только здесь в колонии услышали священника и убедились, насколько близко православие к повседневности и современности. Как-то один заключенный признался батюшке, что на зоне он впервые узнал: священник – такой же человек и с ним можно запросто разговаривать. А на свободе что мешало в этом убедиться? Времени не было? Скорее, необходимости не чувствовал. А здесь почувствуешь, да еще и как. И время есть. Значит, на зоне появляется шанс очистить душу. Не многие этот шанс используют, а кто-то, может быть, освободившись, уже не вспомнит о Церкви.

Здесь отец Евгений многих крестил, но крещеный – еще не значит спасенный. Все очень непросто, и зона – не то место, которое способствует розовому оптимизму. Что будет с этими людьми потом? А пока, прощаясь с батюшкой, они задают ему только один вопрос: "Когда приедете снова?"

Код Брауна

Две девчонки-вологжанки выбирают в магазине диски с фильмами. Время от времени слышится приглушенно-восхищенный шепоток: "Код да Винчи… Код да Винчи…" Девчонки явно обеспокоены приобретением этого "шедевра". Очень сильно обеспокоены. И что такого очень важного для себя они надеются узнать от Дэна Брауна? Неужели нашим подросткам настолько интересны детали нестандартного религиозно-исторического построения? Их как будто влечет неодолимая сила инстинкта. Ну да… Стадного инстинкта.

Пошел пачку бумаги купить. На маленьком канцелярском отделе книги, конечно, не продают. Но одна книженция присутствует на самом почетном месте. Угадайте, какая? Браун. "Код…"

Ну а книжные магазины – это уже полное торжество инстинкта. Под книги Брауна, про Брауна и под Брауна отведены целые отделы. Ну вот и я, следуя все тому же инстинкту, и книгу эту прочитал, и фильм посмотрел. После чего почувствовав себя жертвой. Теперь вот хочу поделиться некоторыми соображениями по этому поводу.

"Код да Винчи" – обычный приключенческий роман. Написан увлекательно, читается легко, так же как и миллионы подобных романов. Не лучше и не хуже. Увлекательность приключенческого жанра в общем-то ни как не объясняет популярность этой книги, так что говорить придется о том якобы "глобальном историческом открытии", на которое претендует Браун. Он утверждает, что Иисус был женатым человеком, и его потомки до сих пор живут среди нас.

Казалось бы, при чем тут открытие, если это всего лишь роман? Но в интервью сам Браун заявляет, что все это историческая правда. И дело не только в его заверениях. Не раз приходилось убеждаться, что сами читатели воспринимают такие вещи, как нечто достоверное, как вполне реальные "разоблачения".

Хотелось бы поспорить с Брауном, опираясь на исторические факты. Вот тут-то и выясняется, что переспорить Брауна невозможно. Браун абсолютно неуязвим. Дело в том, что он не приводит вообще ни каких доказательств своей версии. Фактам можно противопоставить другие факты, логике – другую логику. А если у оппонента нет ни фактов ни логики? Каков затейник: вот так просто взять и заявить, что это историческая правда, не утруждая себя даже фальсификацией доказательств. Но я все-таки придумал, как разоблачить Брауна.

Представьте себе человека, который утверждает, что неопровержимо обосновал теорию, от которой "весь Энштейн летит на фиг", но при этом называет Энштейна французским биологом. После этого у вас не будет необходимости спорить с новой теорией и даже вникать в нее не потребуется. И так понятно, что человек, не знающий, кто такой Энштейн, ни как не