Юрий Безелянский - 5-ый пункт, или Коктейль «Россия» Страница 66

Липкин считает, что в России было три гения: Пушкин, Тютчев и Лермонтов.

Приведу одно стихотворение Семена Израильевича, которое имеет отношение к автору данной книги, называется оно «Историк»:

Бумаг сказитель не читает,Не ищет он черновиков,Он с былью небыль сочетаетИ с путаницею веков.Поет он о событьях бранных,И под рукой дрожит струна…А ты трудись в тиши,в спецхранах,Вникай пытливо в письмена,И как бы ни был опыт горек,Не смей в молчаньи каменеть:Мы слушаем тебя, историк,Чтоб знать,что с нами будет впредь.

Продолжаем список. Еремей Парнов, Иосиф Прут, Эдвард Радзинский…

Отец Радзинского, Станислав Радзинский, до революции жил в Польше, где матери Эдварда принадлежали дома и фабрики. Об отце Эдвард Радзинский пишет: «Он был интеллигентом, помешанным на европейской демократии. Почему не уехал за границу — он, блестяще образованный, свободно говоривший на английском, немецком и французском? Обычная история: он любил Россию…» («Огонек», 1998, № 22).

Как тяжело перечислять, не рассказывая какие-то интересные подробности, детали, не приводя цитат, но объем, объем! Книга не должна быть распухшей от страниц, а посему только фамилии и имена: Анатолий Рыбаков, Галина Серебрякова, Лев Славин, Юрий Трифонов, Юрий Тынянов, Рувим Фраерман, Александр Чаковский, Евгений Шварц, Лев Шейнин, Исцдор Шток, Натан Эйдельман, Борис Эйхенбаум, Бруно Ясенский…

Неужели докатились до «я»? Но многих и пропустили. Братья Вайнеры: Аркадий и Георгий. Гранаты: Александр и Игнатий (какой замечательный памятник — энциклопедический словарь!). Братья Стругацкие: Аркадий и Борис…

Нет, видимо, надо возвратиться к великолепному списку. Самуил Маршак — замечательный поэт и великий переводчик.

Давно стихами говорит Нева,Страницей Гоголя ложится Невский.Весь Летний сад — Онегина глава.О Блоке вспоминают Острова,И по Разъезжей бродит Достоевский…

Павла Антокольского советские литературоведы воспели в основном за патриотическую поэму «Сын» (1943), в которой «создан обаятельный образ сов. юноши-комсомольца, павшего смертью храбрых». Но Антокольский прежде всего поэт, пропитанный западным духом (поэмы «Франсуа Вийон», «Робеспьер» и другие). Его кусали критики и пародисты за «хор мегер, горгон, эриний, фурий, всех стихий полночный персимфанс». Архангельский так представил монолог Антокольского в своей пародии:

— Жизнь моя — комедия и драма,Рампы свет и пукля парика.Доннерветтер! Отвечайте прямо.Не валяйте, сударь, дурака!Что там рассусоливать и мямлить,Извиняться за ночной приход!Перед вами Гулливер и Гамлет.Сударь, перед вами Дон-Кихот!Я ландскнехтом жрал и куролесил,Был шутом у Павла и Петра.Черт возьми! Какую из профессийВыбрать мне, по-вашему, пора?..

Так же зло спародировал Архангельский и Михаила Светлова: «Не надо, не надо, не надо стихов!» Узнаете ритм «Гренады»?

Я хату покинул,Пошел воевать,Чтоб землю в ГренадеКрестьянам отдать.Прощайте, родные!Прощайте, друзья!Гренада, Гренада,Гренада моя!

Кстати говоря, чисто русский менталитет: дома, на родине, разор, куча проблем, надо обустраиваться, приводить все в порядок — нет, это скучно, надо вот помочь дальнему соседу, в какой-то там далекой Гренаде. Айда туда, там веселее, и «Яблочко»-песня понеслась в Испанию!

Вот и ранний Эдуард Багрицкий (Цзюбин) вместе с птицеловом Диделем с большой охотой мечтал пройтись

По Тюрингии дубовой,По Саксонии сосновой,По Вестфалии бузинной,По Баварии хмельной…

Куда это всех тянуло? От чего? Жуткий российский быт. Семья Дзюбиных была классической мещанской еврейской семьей, жившей в Одессе на Ремесленной улице. Громадные комоды. Темные углы. Давящий неуют жилища.

Еврейские павлины на обивке,Еврейские скисающие сливки,Костыль отца и матери чепец, —Все бормотало мне:— Подлец! подлец!

Так Багрицкий изобразил свое детство в стихотворении «Происхождение». Отсюда яростный романтизм юности. Вот почему Багрицкому хотелось воли, простора, ветра, соленых морских брызг.

Ранним утром я уйду с Дарницкой,Дынь возьму и хлеба в узелке.Я сегодня не поэт Багрицкий,Я — матрос на греческом дубке…

Дореволюционный Багрицкий — это настоящий «фламандец», сочный, яркий, романтичный. А советский… натужный, приспособляющийся, с глуховатым звуком…

Такая же история произошла с Ильей Сельвинским. Родители мечтали, что он станет фармацевтом. Какая замечательная еврейская профессия: банки-склянки-порошки-лекарства. Крым. Райские места. Тишина и комфорт. И много неги. Но грянула революция, и Сельвинского обожгла новизна событий. Сам он писал в «Нашей биографии»:

Мы путались в тонких системах партий,Мы шли за Лениным, Керенским, Махно,Отчаивались, возвращались за парты,Чтоб снова кипеть, если знамя взмахнет…

Взмахивали. И кипели… Под старость, когда Сельвинского прибило «к берегу письменного стола», он размышлял о пройденном пути и думал о будущем:

Какие трусы и вралиО нашей гибели судачат?Убить Россию — это значитОтнять надежду у земли…

Илья Сельвинский писал о России всегда скупо и сдержанно, а вот поэты-песенники Евгений Долматовский, Марк Лисянский и Михаил Матусовский — громко, радостно и на весь белый свет. Тут тебе — «Родина слышит, Родина знает,/Где в облаках ее сын пролетает…», и «Дорогая моя, столица,/Золотая моя Москва!» и, конечно,

Не слышны в саду даже шорохи,Все здесь замерло до утра.Если б знали вы, как мне дорогиПодмосковные вечера…

Скажу горькую для нынешних патриотов чистого разлива фразу: ни один из них не написал столь простых и глубоко запавших в русскую душу строк. Возможно, потому, что их сердца сжигает ненависть. Но не будем отвлекаться на «Молодую гвардию» и «Наш современник»: у них свои песни. А кого мы пропустили в нашей справочной песне? Вениамина Каверина! Вениамин Каверин однажды сказал Анатолию Рыбакову:

«— Какие мы с вами евреи? Русские мы, русские…

— Попадись мы Гитлеру, — ответил Рыбаков, — он бы разобрался, кто мы такие.

— Да, конечно… И у нас антисемитов хватает… Астафьев, Белов, Распутин… И как писатели раздуты… Златовратский, Каронин, Левитов тоже о деревне писали, разве хуже были? И я говорю не о них, а о себе, о своем самоощущении, я не мыслю себя вне русской литературы. Да и вы, Анатолий Петрович, не существуете вне ее.

— Безусловно. Но с пятым пунктом в паспорте.

— Паспорт… Это внешнее, не обращайте внимания. Мыслима русская культура без Левитана, Рубинштейна, Антокольского, Мандельштама?..»

Этот диалог привела «Независимая газета» в номере от 10 июня 1997 года. По поводу Виктора Астафьева не соглашусь.

Борис Васильев — еще один замечательный прозаик с больной совестью. В «Общей газете» от 20 мая 1999 года он опубликовал свои заметки под кричащим заголовком «Мне стыдно!» За что стыдно старому писателю и фронтовику?

«Мне стыдно за нашу армию. За раздавленных 9 апреля 1989 года девочек и женщин в Тбилиси… Мне до боли стыдно за нашу Государственную Думу… Мне мучительно стыдно за то, что мы натворили в Чечне… стыдно за наших генералов. Стыдно за их матерщину, антисемитизм, грубость, недалекость, ура-патриотическое шапкозакидательство… Мне стыдно за наших демократов, разменявших энтузиазм конца 80-х на амбициозные, узкогрупповые интересы…»

«Опомнись, пьяная, побирающаяся, матерящаяся, вполсилы работающая Россия, — призывает Борис Васильев. — Я знаю, ты неповинна в бедах своих. Зверски изнасилованная, оплеванная, разутая и раздетая большевиками душа твоя надломилась под тяжестью жертв, принесенных тобою на алтарь безумной идеи. Мы до оскомины вкусили с Древа Коммунистического познания Добра и Зла. Пора уходить из Коммунистического рая в нормальную жизнь, и я, старый русский писатель, заклинаю тебя сделать наконец-то этот последний, решающий шаг.

Хватит демонстрировать всему миру бесстыдную наготу своей хмельной души. С Завета — «И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили себе смоковные листья, и сделали себе опоясание» — началась жизнь человеческая. Вторым Заветом был долг: трудиться в поте лица своего ради хлеба насущного».