Олег Попцов - Аншлаг в Кремле. Свободных президентских мест нет Страница 67

Я часто слышу заклинания: «Разве вы не знаете, что в КПСС вступали из карьерных соображений?» Знаем, и не только это. С того момента и началось крушение КПСС, когда количество вступающих в партию из корыстных соображений стало превышать число тех, кто вступал во имя идеи. Но идея была, этого не перечеркнешь. А сейчас? Корысть и только корысть. Причем, корысть «высокоранговая». В каких-то пределах потребность жизненной перспективы явление нормальное. Я поддерживаю ту или иную партию, потому что связываю с ней свои личные надежды, торжество моих интересов. Мы живем в атмосфере рынка и наши идейные взгляды претерпели материализацию. Теперь они называются не взглядами, а интересами.

Вопрос в другом: чьи интересы отстаивает партия? Здесь таится главная проблема: как партия реагирует на интересы подавляющего большинства? И еще: какое это большинство? Из кого состоит? Когда это большинство попросту бедных, с трудом сводящих концы с концами, сменивших свои знаковые профессии инженеров, конструкторов, слесарей, фрезеровщиков, учителей на племенной навык челноков — это не преуспевающие, а зацепившиеся за эту жизнь, уцелевшие в ней люди. Они висят над пропастью бедности, но, слава богу, не рухнули в нее. Но есть еще сверхбедные. А все вместе — почти 70 % наших сограждан, исключая детей. Так вот, партия, способная объединить такой электорат, всегда кипящий котел, с которым работать непросто, но сверхнеобходимо. И, естественно, задача власти не допустить подобного образования, расчленить его. На выборах именно это электоральное поле будет решать, если не все, то очень многое. Этот мир можно обмануть, как случилось в 1996-м, но большое заблуждение считать, что народ беспамятен.

Третья деталь. Потребность в партийной идеологии. Иначе говоря, то главное, что сделало партию большевиков правящей партией. С идеологией у нас никак. Чтобы выработать идеологию, нужен и разум, и навык и плюс к тому ядро ярких людей. Нынче в цене не разум, а хитрость. А все партии СПС, ЛДПР, КПРФ, «Единая Россия» и даже «Яблоко» мечтали стать правящими партиями. А иначе, зачем эти политические баталии — трата несметных сумм денег. Купля и продажа депутатов, министров, губернаторов, ментов всех званий, прокуроров, судей, таможенников, налоговиков. Зачем? Только во имя одного — стать партией власти. Как мы видим, желание единороссов, коммунистов, либералов, патриотов при якобы разнице взглядов едино — они хотят повторить опыт большевиков, а это непросто не по сути развития, а по сути властвования. Вот почему, господа, нельзя перечеркивать прошлое.

А тогда по весне 2004 года до выборов президента осталось меньше недели, а настроение — смутное. Или «муторное»? Уже ясно больше, никто кроме Ивана Рыбкина. «А кто это?» — может вдруг спросить Читатель на рубеже первого десятилетия XXI века. «Да был такой деятель смутного времени», — сам же себе вправе ответить Читатель, Так вот по весне 2004 года мне стало ясно: этот самый Рыбкин не снимет свою кандидатуру с дистанции выборов президента РФ.

СМИ теперь и в то далекое время начала нового века не были на стороне КПРФ. Они были на стороне правых. Ну, и что? Правые потерпели поражение, превосходящее неудачу коммунистов на выборах. Они проиграли парламент. Так что дело не в позиции СМИ. Дело в состоянии партии, ее стагнации и отсутствии сил внутри партии, которые могли бы проявить политическую волю и начать изменения политической сущности КПРФ, коррекцию ее идеологии.

Догматизм парализует партию. Если даже говорить о наследии марксизма-ленинизма, то это наследие многомерно.

26 марта 2004 года. Путин сдержал слово. После реформы правительства он обещал, спустя десять дней объявить новую структуру президентской администрации. Все случилось день в день, час в час. И даже тот факт, что президент в этот момент посещал Южный федеральный округ России, не помешал ему быть пунктуальным.

А теперь несколько частностей. Так получилось, что сразу после назначения нового премьера М. Е. Фрадкова я был участником традиционной «встречи премьера с народом». В роли «народа» выступали руководители СМИ. Конечно же, зовут «откушать». Обед в ИТАР-ТАСС. 11 марта 2004 года. Возвращаюсь на работу, в телекомпанию ТВ Центр.

Первый вопрос:

— Ваши ощущения от встречи?

Ответ:

— Когда я слушал Фрадкова, перед моими глазами был президент. Фрадков — это краска, штрих к портрету президента.

Чуть позже на одной из своих встреч с журналистами президент расскажет о своем восприятии Фрадкова, об истории их отношений. Истории, в общем-то, не было. Их отношения справедливо назвать отрывочными. Было восприятие. Сын Фрадкова — в питерском суворовском училище. И реакция еще не президентского Путина (времен его заместительства рядом с Собчаком): «Смотри-ка, все думают, как урвать, украсть, пристроить детей. А этот (не сказано вслух «еврей», но где-то внутри шевельнулось, разумеется) выбирает для сына несветскую, по нынешним временам, судьбу, судьбу офицера». И через паузу — вздох: «Уважаю!!!»

Еще что-то о Брюсселе. Еще что-то о налоговой полиции. А впрочем, я не прав — о налоговой полиции ничего.

Итак, Фрадков. Достаточно располневший, с чувством юмора человек. Этакий, олимпийский мишка, крайне словоохотливый, а точнее многословный. Не иначе брюссельская школа. Они там, в ЕЭС все непозволительно говорливые. Очень хотел понравиться журналистам. На любой вопрос отвечал моментально, не задумываясь. Заметив, что многословность в ответах не нравится журналистам, сделал уточнение: «В интервью я буду более кратким». Рассказываю, что задал будущему главе внешней разведке страны вопрос: «Михаил Ефимович, не кажется ли вам, что реорганизация правительства, проведенная таким образом, когда сохраняются в подавляющем большинстве прежние люди, но им предлагаются вторые и третьи роли вместо первых, которые они занимали прежде, это неминуемо породит громадную психологическую проблему и создает на будущее буквально минное поле конфликтности?» Фрадков ответил, не задумываясь: «Не кажется. Если кажется, помолиться надо. И уйти от образов. Но вы правы, такая проблема есть». И сразу же, без паузы: «Сегодня я встречаюсь с Михаилом Юрьевичем Лесиным». Почему, отвечая на мой вопрос, он заговорил о Лесине, теперь уже бывшем министре печати, я не знаю. Мои отношения с Лесиным нельзя назвать безукоризненными, точнее, с ведомством, которое он возглавлял, перейдя потом в апреле 2004 года с поста «министра правды» страны на пост советника президента РФ, в том же ранге. От перемещения слагаемых сумма не меняется. Но я не о Лесине. Тогда на обеде в ИТАР-ТАСС трудно было представить, чтобы в соз-нании Фрадкова наши имена соединились в одно целое. Но, что было, то было. Я смотрел на Фрадкова и уже не очень внимательно вслушивался в его журчащую речь, и «виделся» мне не М. Е. Фрадков, а В. В. Путин. И вопрос, пока безответный, сверлил сознание. Почему он выбрал Фрадкова? Вообще, второй президентский срок — это особая тема. Но, что уж о том говорить-то теперь, когда и Д. А. Медведев — президент России. Хотя как знать, у кого в руках подлинная власть в огромной стране?

Где-то в конце 2003 года парафраз о непопулярных решениях, которые придется принимать власти в 2004 году, стал настораживать. Естественно, суть непопулярных решений не раскрывалась, хотя и предыдущая Дума приняла достаточно спорных законов. Общество было удовлетворено относительной стабильностью, которой бесспорно добился Путин, и пусть сдержанным, экономическим ростом

Не станем уточнять в деталях, за счет чего этот «рост» случился, в основном, сырьевой ресурс страны, хотя определенные сдвиги и в других сферах стали проявляться явственнее. А когда Путин поставил как знаковую задачу борьбы с бедностью, более того, дал конкретные цифры — «сократить число бедных в два раза» — уставшее от политических страстей общество, окончательно согласилось с брендом «Путин — наш президент!». Если период с 2000 по 2004 год мы называли периодом стабильности, то вряд ли этой стабильности президент мог добиться без повседневной, более того, результативной деятельности правительства. Кстати, состав правительства за эти годы не претерпевал каких-либо кадровых потрясений, и был достаточно стабильным. Хотя, не исключено, похоже, что Путин в то время сам устал от утверждения, что его авторитет в стране, суть его президентства, общество метит одним измерением — стабильность. Странен и не очень внятен портрет этой самой стабильности. Она бесспорно есть. Это как бы некое общее состояние. Все почти то же самое, но без крайностей.

В Чечне по-прежнему взрывают, гибнут люди, но полнообъемной военной операции уже нет. И количество жертв не зашкаливает. Есть свой президент, лукавый, хитрый Кадыров, он до сих пор — уравнение со многими неизвестными. Пока его политика в отношении к России в пределах допустимого. Не станет ли Кадыров вторым Дудаевым или Масхадовым?