А. Соколов - Анатомия предательства: "Суперкрот" ЦРУ в КГБ Страница 7

Вблизи нашего двора стояли старые деревянные дома бывшей Дорогомиловской заставы, в которых жили разные люди и с уголовным прошлым, и с малым материальным достатком. Но ребячий двор был один, все были вместе. Даже более того, мы, жившие в большом доме, при довольно частых кулачных стычках с другими дворами пользовались покровительством и защитой более взрослых и прошедших уже воспитательные колонии и тюрьмы ребят со старой заставы. Но никто из них никогда не пытался втянуть нас в какие-либо темные дела, хотя мы знали, что некоторые из них и этим занимались.

В совминовском подъезде жили мои друзья Дмитрий и Александр Солоницкие, внуки ленинского соратника и первого народного комиссара юстиции российского правительства Дмитрия Курского. После окончания восьмого класса вместе впервые пошли в ресторан — знаменитый «Арагви», где сидевший с нами за столом мужчина потребовал у нас ученические билеты. Помню, что пили почему-то крепкий ликер «Шартрез». В студенческие годы бывали в популярном тогда среди молодежи ресторане «Астория», ставшем затем «Будапештом», где играл выдающийся ударник Лаци Олах. Кстати, до этого ходили слушать его, прогуливая уроки в школе, в кинотеатр «Метрополь», где он выступал перед утренними сеансами.

Общим нашим другом был Юрий Корнблюм — сын «врага народа», известного советского драматурга Владимира Киршона. Братья Солоницкие дружили с жившим в соседнем доме Юлианом Ляндресом, ставшим позднее известным писателем Юлианом Семеновым — тоже сыном «врага народа», близкого коллеги Николая Бухарина по работе в газете «Известия». Все это держалось в секрете, имена их отцов произносить было опасно. Говорили об этом редко и только шепотом.

Дмитрий и я поступили в 1951 году в Московский юридический институт (МЮИ), Александр и Юлиан — в Институт востоковедения. Через год Юлиана исключили из института и комсомола за то, что не сообщил в анкете об аресте отца.

Несчастье постигло и Дмитрия Солоницкого с Юрием Корнблюмом — их арестовало МГБ.

Мы знали, что Дмитрию понравилась Марта Ковалева, приемная дочь бывшего министра путей сообщения СССР Ивана Ковалева. Познакомились они случайно. На свою беду эта жизнерадостная красивая девушка попала в поле зрения любвеобильного похотливого Берии. Охранник Берии Саркисов буквально преследовал Марту и Дмитрия, принуждая влюбленных расстаться. В итоге, Дмитрия, а заодно Юрия Корнблюма и их общего друга Бориса Сарылова осудили каждого на двадцать пять лет тюрьмы за «антисоветскую агитацию». А «агитация» выразилась в рассказе ими нескольких политических анекдотов, ходящих в изобилии по Москве, и исполнении Сарыловым на пианино в джазовом ритме гимна Советского Союза на одном из школьных вечеров. Реабилитировали их только в 1956 году, и то по ходатайству бабушки Дмитрия, вдовы наркома Курского, которая хорошо знала «первого маршала»  Климента Ворошилова и попросила его о помощи. Дмитрий после случившегося прожил недолго. Марта же, чтобы не стать жертвой Берии, убежала из дома и скрылась в бескрайних просторах Сибири, срочно выйдя замуж за какого-то офицера на Крайнем Севере.

Арест близких друзей произвел на нас тягостное впечатление. В моей памяти воскресли сцены ареста в городе Кингисеппе моего деда. Рано утром пришли красноармейцы с винтовками, двигали скудную мебель, что-то искали и деда увели. Вспомнился Владивосток 1938 года. В шестиквартирном доме, в котором жили мы и сослуживцы отца, единственным, кто избежал ареста, был он, и скорее всего потому, что лишь недавно был назначен начальником управления. Когда отец задерживался на работе, — а раньше часа ночи он вообще не приходил, — то присылал двух красноармейцев, чтобы предупредить мать. Они стучали в окно. И вот этот тревожный ночной стук я помню до сих пор — не знал, что последует за ним, но всегда ожидал худшего.

Несмотря на все это мы, ребята с Можайки, всем двором в праздники с радостью ходили на демонстрации, чтобы обязательно увидеть Сталина на мавзолее Ленина. В марте 1953 года, будучи студентами, в дни траура в связи со смертью Сталина, мы оказались в людском водовороте на Пушкинской площади, но сумели по чердакам, крышам, через кордоны солдат все-таки попасть в Колонный зал Дома Союзов, чтобы увидеть его, хотя бы и мертвого. Искренне переживали казавшуюся тогда невосполнимой трагедию. Слезы выступали не только у нас. В те дни я ближе познакомился со своей будущей женой однокурсницей Раисой Зверевой и окончательно в нее влюбился. Забегая вперед скажу, что наша свадьба состоялась после моего первого года работы в КГБ и мне очень повезло в жизни, что в ее семье я встретил людей, с которыми у меня сложилось полное взаимопонимание и уважение, и прежде всего с моим тестем Арсением Григорьевичем Зверевым. Он заслуживает отдельной книги, но не сказать главного, хотя бы в нескольких словах, я просто не могу: честность, принципиальность, умение держать слово, удивительная простота в общении с людьми, истинная забота о благе страны и нуждах народа, его острое восприятие растраты финансов и начавшегося развала страны при Хрущеве и многое, многое другое помогли мне укрепить свое мировоззрение.

Студенческие годы запечатлелись в памяти как наиболее радостные и светлые. Курс был огромным — свыше четырехсот студентов, но все знали друг друга. В группе — немногим более двадцати человек, о которых сейчас вспоминаешь как о родных людях. Институт занимал главное место в нашей жизни. Преподавательский состав МЮИ традиционно состоял из ведущих с мировыми именами специалистов, теоретиков и практиков юриспруденции. Наши учителя — Сергей Александрович Голунский, Иван Сергеевич Перетерский, Арон Ефимович Пашерстник, Сергей Сергеевич Остроумов и другие. Они читали лекции, принимали экзамены и весьма доброжелательно относились к студентам. Почти тридцать лет спустя, когда мне пришлось снова после работы в органах госбезопасности применять познания в области гражданского, трудового и хозяйственного права, я понял, что научный подход к этим проблемам был заложен преподавателями действительно на всю жизнь. Менее чем за год я сумел справиться с новыми трудностями.

КАК Я СТАЛ «БОГАТЫМ ШВЕДОМ»  С ОДНИМ ДОЛЛАРОМ

Перелет через Атлантику подходил к концу. При подлете к Нью-Йорку объявили, что посадка задерживается из-за ожидаемой с полуночи забастовки авиадиспетчеров. Было около одиннадцати ночи. Наш самолет встал в «очередь». Посмотрев в иллюминатор, увидел необычную картину — в воздухе над Нью-Йорком один над другим медленно кружились несколько десятков воздушных лайнеров. Выстроилась, как говорят пилоты, «этажерка», которая постепенно уменьшалась наподобие вращающейся и уходящей в землю спирали. Минут через сорок наш самолет благополучно приземлился в аэропорту имени Джона Ф. Кеннеди.

В Нью-Йорке стояла необычная жара. Несмотря на обилие машин, около здания аэропорта совсем не пахло бензином, воздух, напротив, как мне казалось, был наполнен приятным ароматом каких-то духов. Чувствовался незнакомый ритм жизни.

Но наши приключения не закончились только «этажеркой», все мытарства были впереди. Получилось так, что рейс на Вашингтон, на который у нас взяты билеты еще в Москве, перемещен на ранний срок и наш самолет давно улетел. И чтобы не застрять в Нью-Йорке из-за предстоящей забастовки и не стать непрошеными «гостями» компании «Сабена», нам настойчиво предложили срочно вылететь рейсом на город Балтимор с посадкой на каком-то военном аэродроме в семидесяти километрах от Вашингтона. Это был последний ночной рейс, самолет вылетал минут через тридцать. Мы оказались в затруднительном положении, поскольку не имели права без разрешения госдепартамента США лететь в другой город и тем более на военный аэродром.

В Москве в МИДе нам выдали на «карманные расходы»  десять долларов на всю семью. Других денег у меня не было. Конечно, в Брюсселе купил пачку американских сигарет, дочке Кате порцию мороженого. Осталось немногим больше четырех долларов. Я успевал позвонить в представительство СССР при ООН в Нью-Йорке, чтобы выяснить, можно ли нам при таких обстоятельствах лететь в Балтимор. Дежурный проявил «завидное понимание»  и сходу отфутболил, посоветовав звонить в посольство в Вашингтон. Звоню по телефону-автомату, хотя прекрасно понимаю, что денег может не хватить для получения ответа — вдруг и этот дежурный не успеет сразу его дать. Говорю кратко, быстро объясняя дипломату возникшую ситуацию. И, слава Богу, он предложил лететь в Балтимор, а там взять такси. В посольстве дадут деньги, чтобы расплатиться. На дорогу до Вашингтона остался один доллар.

С посадкой на этот рейс волнений было не меньше. С двумя тяжелейшими чемоданами, в которых было все то, что нам советовали взять бывалые люди и в МИДе, и в ПГУ, — утюг и сковородки, кастрюли, тарелки, вилки, ложки и все прочее — пришлось бежать по длинному коридору. У меня разжимались пальцы, чемоданы вываливались — проклинал всех советчиков и Америку с ее забастовками. Жена с дочкой тоже с какими-то сумками еле поспевали. В самолет вбежал с этими чемоданами, стюард от увиденного обалдел, выхватил их и куда-то унес. В спешке заняли места, наконец-то смог оглядеться. В салоне было полно американских военнослужащих. Около трех часов ночи прилетели под Балтимор на военный аэродром. Часть пассажиров прошли в автобус, следовавший до автовокзала в Вашингтоне.